Чудо для чудовища

– Вообще-то неприлично спрашивать возраст женщины.

– Вся такая правильная?

– Нет. Внешность вообще обманчива.

Он усмехнулся, краем губ – краем со шрамом, привлекая внимание к этому месту на своем лице.

– Ну а если серьезно, сколько?

Понимая, что не отстанет, я призналась:

– Двадцать шесть. А что?

– Да вижу, что мелкая.

– Не так уж. И все равно уже многое успела.

– Например?

Такой странный. Неужели действительно считает, что я буду с ним откровенничать? Вот так сразу.

– Ничего интересного для вас.

– Да хватит мне выкать! – вдруг произнес он.

Очень резко. Очень грубо. Я даже перестала жевать, не понимая, что происходит.

– Сука, бесишь, – выпалил он следом, уничтожая окурок в своей пепельнице.

Я так возмутилась, что резко встала. Потому что разозлилась. Потому что не понимала, чем рассердила его именно я.

– Мне уйти? – спросила у него.

– Да вали куда хочешь, – было мне ответом.

Захотелось дать ему пощечину, но я вовремя осознала, насколько это глупо. Человек не в себе, эмоционально нестабилен. И провоцирует он намеренно, хоть возможно и неосознанно. Его не ругать надо, а жалеть.

– Хорошо. Спасибо за приятную компанию.

Сказав это, я вышла из-за стола, взяла свою тарелку и отправилась на кухню.

***

Его раздражало буквально все. Теперь еще эта девчонка с русыми волосами, которая появилась в его доме. Раздражало, что она создавала ненужную иллюзию. Будто Оля здесь, рядом. Ходит по кухне. Мельтешит перед глазами. Стоило услышать голос, совсем другой женский, чтобы испытать болезненное разочарование. Стоило увидеть, чтобы понять – это не она. А какая-то мелкая девчонка, чужая. Даже образ не подходил. Оля была постарше, попышнее. Такая красивая, черноволосая. Он влюбился в нее с первого взгляда, хотя никогда не верил в эту чушь. А тут увидел – и все, попал так прочно, что сразу сдался. Тогда он быстро понял – это его женщина. Та, которую всегда ждал…

Резко захотелось выть. Всего лишь протяжно заныл, ощущая сильную боль в районе груди. Барс говорит – это надолго. Опять накатила тошнота. А эта лезет к нему со своей жареной картошкой. Перевернул тарелку, сбрасывая на землю. Схватил пачку сигарет, доставая всего лишь третий за сегодня косяк. Протер глаза ладонью, которые заслезились. И все-таки жизнь – та еще стерва. Глупо было в этом усомниться, когда все понял уже с десяти лет.

Еще в девять у него была настоящая, счастливая семья – мать, отец, старшая сестра. Родители работали – отец в цеху, мать телефонисткой. Жили дружно, в пределах нормы советского достатка. А потом Вику переехал поезд. Это была страшная смерть, неожиданная. Сестра возвращалась домой после института, поздно вечером. Везла домой дефицитные продукты из города. Но какой-то урод на них позарился. Очевидцы говорили, что она пыталась отстоять свое, начала бороться с вором. Тот толкнул ее на рельсы перед самым поездом. Помощь просто не успела. Вор скончался этой же ночью от побоев, которые ему нанесли на том же перроне, за девочку. И все из-за батона колбасы и какой-то прочей хрени. С того дня все изменилось. Их семейное счастье потухло, как и глаза матери. Она просто не смогла с этим справиться…

Когда ему еще не наступило одиннадцати – мать покончила с собой, повесилась на кухне. Ей понадобилось всего несколько месяцев, чтобы сойти с ума. И именно ему «посчастливилось» найти ее, когда вернулся со школы. Отец начал пить, потерял работу. В итоге замерз пьяным на улице, на лавочке у своего подъезда. И Стас остался один, еще мальчишкой, у которого совсем недавно была полноценная семья.

Первый год пыталась помочь тетка. Забрала его к себе, в столицу, устроила в новую школу. Но он так и не смог принять другую семью, не смог избавиться от видений, которые мучили его по ночам. У него всегда была фотографическая память и бурная фантазия. И ноль тяги к учебе с тех пор. Он просто не смог учиться, сложно давалось сосредоточиться хоть на чем-то. Уговоры быстро сменились на выговоры, опоздания на прогулы, хорошие друзья на плохих. Начал убегать из дома, пока в какой-то момент просто не захотел возвращаться туда, где постоянно пилят за плохое поведение. Где подняли руку и дали подзатыльник за то, что от него пахло папиросами и пивом. И где прямо сказали, чтоб больше не смел заявляться домой в подобном виде.

Так в тринадцать лет он стал бездомным щенком, который смело и быстро приспосабливался к законам улиц. В советское время это было несложно. К девяностым уже подрос и был готов как физически, так и морально. Еще успел побывать в детской колонии, где познакомился с Барсом. Жизнь крутилась, как чертово колесо. Постоянные удары и попытки что-то и кому-то доказать. Постоянная необходимость оборачиваться, ожидая ножа в спину. Нога в ногу только со своими пацанами, когда преданность доказывалась лишь кровью. То подъемы, когда удавалось в прямом смысле сорить деньгами и покупать валютных проституток, то резкие спуски мордой в сточные помои даже порой под дулом пистолета.

Его спасла только собственная чуйка. Когда стало предельно ясно – либо он вылезает из этого дерьма, либо скоро поедет в морг вперед ногами. Да еще в стране начались перемены, как раз ему на руку. Попытался закрутить первый бизнес, не очень удачный. Зато вовремя открыл свою табачную лавку, прямо в центре столицы, в проходном месте. И как-то постепенно все пошло на лад. А потом появилась его Ольга. Она зашла к нему в лавку, чтобы купить подарок своему бойфренду. Красивая, улыбчивая, чувственная, фигуристая, синеглазая с черными волосами. С ним такое было впервые – чтоб дрогнуло что-то внутри при взгляде на девушку. Тогда он сразу решил – она будет его… и в горе и в радости, и до последнего своего вдоха.

***

Вторая ночь в чужом доме, с чужим мужчиной, который громко сходит с ума. Я думала, что не переживу это. Станислав будто решил меня выкурить. Потому что, где-то в час ночи, когда вышла из детской за очередной порцией еды, я учуяла запах далеко не сигаретного дыма. И это даже не удивило, скорее разозлило и немного расстроило. Это всегда жалкое зрелищем, когда мужчина бросается во все тяжкие, лишь бы заглушить свою боль, когда он элементарно не может взять себя в руки. Пока я думала, что с этим делать, со второго этажа повалил не только едкий дым, но и звуки тяжелой музыки – «Эй-си ди-си» во всей красе. Нужно было что-то с этим делать. Поэтому, бросив все, я поспешила наверх.

Дверь в комнату была открыта. Сам же мужчина лежал на кровати, в одежде. Он лениво курил с закрытыми глазами. Сама музыка доносилась из старенького музыкального центра, но даже его небольших колонок хватало, чтоб дрожали стены. Подбежав к нему, я всего лишь прикрутила звук, не решаясь выключить его вовсе. И стоило только обернуться, чтобы увидеть на себе суровый мужской взгляд.

– Тебя кто просил трогать мой центр?! – недовольно пробурчал он, засовывая сигарету в рот и поднимаясь с кровати едва ли не в один рывок.

– Стас… – выпалила я и сглотнула, прежде чем продолжить, потому что мужчина шагнул на меня в самом своем угрожающем виде, заставляя прижаться к комоду. – Прекрати, пожалуйста, у тебя же в доме ребенок!

На секунду он замер, а потом подошел так близко, что я поперхнулась ядовитым дымом. И это его позабавило, напрочь стирая всю озлобленность. Хотя нет – он просто сейчас не был способен удерживать это состояние. Он был пьян и накурен. Глаза краснее красного, уставшие и стеклянные.

– Что, девочка, в первый раз? – спросил у меня с глупой ухмылкой. – Хочешь попробовать?

Спросив это, он начал пихать сигарету мне в рот. Пришлось обхватить рукой его запястье, чтобы удержать на расстоянии.

– Нет, спасибо. Может, лучше пойдем в кровать?

Он снова глупо ухмыльнулся. Окинул меня изучающим взглядом, только тогда помогая понять, насколько двусмысленную фразу я произнесла.

– А ты дерзкая, – произнес он. – Люблю таких. Но если честно, я сейчас лучше пожрал бы. Есть у нас че?

Видя его состояние, я попыталась этим воспользоваться. А у самой сердце билось, как у кролика.

– Конечно, полный холодильник еды. Давай я это возьму, – сказала, отбирая сигарету. – И мы пойдем на кухню и чего-нибудь поедим.

Я понадеялась, что он послушает. Но вместо этого Стас обхватил меня рукой за шею и потащил за собой. Я решила не сопротивляться, лишь бы не сделать хуже.

– Жрать, жрать, жрать, – приговаривал он, пока вел нас к лестнице.

Но стоило ступить на первую ступеньку, как отчетливо прозвучал детский плач. Кроха! Я дернулась к ней, но Стас сильнее сдавил руку на моей шее, прижал к себе и накрыл мой рот ладонью, пугая до ужаса. Я не возмутилась только потому, что испугалась в первые минуты. Но дальше стало еще хуже. Стас замер и словно прислушивался к чему-то. И я вообще не поняла, что происходит. За спиной играла музыка. Звонко надрывалась Кроха. А он стоял и ничего не делал, только растерянно хлопал глазами. И вдруг хрипло и тихо выдал:

– Почему Оля не слышит?

У меня по спине прошел холодок. Стало совсем жутко. И так жаль его, что я закрыла глаза на все, что он сейчас делал. Только вот что делать мне со всем этим – я не представляла. Убрала руку со рта, обняла его за торс и попросила:

– Стас, пойдем, пожалуйста, вниз.

Он повернулся лицом ко мне и посмотрел так, словно не ожидал увидеть. Нахмурился. И вдруг резко оттолкнул, так что я влетела спиной в стену, спотыкаясь на ступеньке. А он, держась за перила, медленно сполз вниз. На глазах слезы, словно все-таки осознал, почему его Оля ничего не услышала. А Кроха все плакала и плакала. И он это слышал – и не хотел слышать так сильно, что поднял руки и вдруг начал бить себя по голове.

Боже!