Куплю любовницу для мужа

Но Гордей быстро приходил в себя, вспоминая, что сам предложил заключить брачный контракт, а она легко согласилась, даже не читая документ. А может быть, все же развестись, чтобы поставить, наконец, точки над "и"? Тогда можно будет сделать тест ДНК, чтобы точно знать: Белка – это его дочь или нет?

Ему было бы легче, если бы у них был еще один ребенок. Гордей страстно мечтал о сыне. Иногда ему казалось, что Настя специально не хочет малыша, подсознательно понимая, что своего ребенка он будет любить больше.

Они с Настей были у самых дорогих врачей. И все светилы медицины в один голос говорили, что у них у обоих все в порядке со здоровьем. Но ничего не получалось. Дошло до того, что Гордей даже решил поехать в Израиль к Стене Плача. После того, как жена одного знакомого, устав от бесконечного лечения и гормонального ада, просто приехала в Иерусалим и положила крошечную записочку между белыми камнями Стены: "Бог, дай мне ребенка!"

Через месяц она забеременела. И счастливый муж, с которым Гордей играл в теннис каждое воскресенье, сказал ему шепотом:

– Слушай, я не знаю, как это работает. И лучше об этом не думать. Но мы с женой пятнадцать лет лечились. И ничего не помогало. А потом просто случилось, и все. Тебе что денег на билеты жалко? Или на клочок бумаги?

Через две недели Гордей с Настей уже шли по залитому солнцем Иерусалиму. Гордей подошел к Стене Плача, просунул записку между белыми, раскаленными от солнца камнями, прислонился к ним лбом и пару минут просто молча постоял, обращаясь к Нему. А потом отошел на пару шагов, давая место другим страждущим, и сел на белый пластиковый стул. На соседний стул устало опустился сухонький старичок-раввин в черном пиджаке, белой рубашке и широкополой черной шляпе.

– Ой, какая жара! – пожаловался он. – Слушайте, кто бы попросил Бога включить в небесах над стеной кондиционер? Ему же это точно не будет стоить ни копейки в отличии от нас с нашими ценами на электричество, при которых уже и антисемитов не надо. Мы умрем сами!

Гордей молча кивнул, занятый заветными мыслям.

– Издалека приехали, как я посмотрю? Судя по вашему лицу, таки все плохо. Неужели настолько? – поинтересовался раввин.

В его миндалевидных глазах было столько участия, что Гордей, который никогда ни с кем не делился своими проблемами, вдруг выложил ему все.

Раввин молча выслушал. А потом мягко сказал:

–Проблема вашей женщины не здесь, – он прикоснулся к животу, – а здесь, – он показал на сердце. – Поверьте, молодой человек, женщины обладают такой невероятной силой, что стоит им чего-то не захотеть, и это таки не получится, даже если вы подпрыгнете до небес. Причем она может это делать не специально, неосознанно. Может быть, она чего-то боится? Или не полностью доверяет вам?

– Разве такое возможно, чтобы женщина подсознательно запретила себе беременеть? – растерянно спросил Гордей

– А почему вы думаете, молодой человек, каждый еврей в утренней молитве обязательно говорит: "Господи, спасибо, что не сделал меня женщиной?" Потому что ни один мужчина не выдержит того ада, который творится в женском сердце и очаровательной головке. И знаете что? – он понизил голос, оглянулся, придвинул стул вплотную к стулу Гордея, и горячо прошептал ему в ухо: – Мне иногда кажется, что эти хулиганы, которые говорят, что бог – это женщина, где-то по-своему правы. Иначе почему у Него так часто меняется настроение? Особенно, когда это касается денег. Стоит вам немножко подзаработать, и вы уже рады, что можно чуть-чуть отложить на потом, так Он тут же вам придумывает новые расходы, которые сыпятся на вашу голову без остановки. Разве женщины не ведут себя также?

И глядя, как горячий ветер тихо шуршит белыми листками бумаги, наполненными слезными просьбами и втиснутыми в щели Стены, Гордей почувствовал, как в его доверии к Насте зазмеилась такая же трещина. Только записку в нее не положишь. Слишком больно. И слишком плотно срослись камни недоверия в его сердце. Пятясь от Стены по площади, чтобы не поворачиваться к святыне спиной, Гордей решил, что им с Настей нужно расстаться. Если не навсегда, то хотя бы на время. Ему необходимо почувствовать свободу. Подумать и проверить: сможет ли он без жены?

Анастасия

Картины в комнате для гостей и вправду прекрасны. Легкие, как мотыльки, балерины Эдгара Дега парят в воздухе, пронизанные светом. Странно видеть их в этом доме. В жизни бы не подумала, что Гурджиев – поклонник художников-импрессионистов и балета. И хотя внешность обманчива, но все же очень странно обнаружить у такого хищника любовь к нежному и прекрасному.

Делаю шаг назад, чтобы рассмотреть картины на расстоянии, и натыкаюсь на Макса. Он обнимает меня двумя руками и целует в затылок. По телу пробегают мурашки. Меня охватывает какая-то страшная гадливость. Словно ко мне прикоснулся мерзкий таракан, а не красивый молодой мужчина. Зябко передернув плечами, вырываюсь, отталкиваю его и резко говорю:

– Давайте считать, что у нас уже все было!

На его лице мелькает замешательство.

– Ээээ… это, простите, как? Не понимаю!

– А вот так. Будем делать вид, что мы переспали.

– Извините, но я, действительно, не в состоянии понять, что вы имеете ввиду, – Макс пожимает плечами.

– А что тут непонятного? Вам никогда не отказывали женщины? Я вас не хочу!

Хотела еще добавить: "Вы мне физически неприятны", но сдержалась.

Судя по его лицу, видимо, действительно, не отказывали. Наверное, их можно понять. Ну да, конечно! Высокий, мускулистый, из-под распахнутой рубашки виднеются те самые знаменитые "кубики" на прессе. Рельеф мышц, как нарисованный. Наверное, нужно убиться в спортзале и упиться пищевыми добавками, чтобы такое накачать. Я привыкла к балетным танцорам, большинство которых сложены, как боги, но даже у них такого нет. Я, по крайней мере, не видела.

– Малыш, ты очень напряжена, – мягко говорит он и снова обнимает меня. – Это с непривычки. Давай я сделаю тебе массаж, ты расслабишься, и все будет хорошо, – он одним прыжком оказывается сзади меня, неожиданно ловко и быстро нажимает обеими руками на мои шейные позвонки.

Пытаюсь его оттолкнуть, но по телу, натянутому, как струна, вдруг разливается такое блаженное тепло, что я прерывисто вздыхаю. Макс увлекает меня на кровать и шепчет:

– Просто массаж, и все. Расслабься, малыш!

– Не называй меня малышом. Я этого терпеть не могу!

– Хорошо, – примирительно шепчет он. – Как скажешь, – он кладет меня на шелковое покрывало животом вниз и пробегает пальцами по позвоночнику. – Ты вся – сплошной узел, нельзя же так нервничать. Расскажи мне, что случилось. Я умею хранить чужие тайны. Представь, что я – твой психолог.

С ума сойти! Бред какой-то! Да что он о себе возомнил? Руки у него волшебные, с этим не поспоришь, но неужели он думает, что я сейчас начну исповедоваться? Не люблю наглецов. И всегда ставлю на место. Тем более вот таких мелких, которые мнят себя мужиками с опытом, потому что привыкли к тому, что скучающие взрослые тетеньки тянут к ним свои загребущие жадные ручки, унизанные бриллиантами. Твоя очередь огрести, мальчик! Резко поднимаюсь, сбрасывая его руки, и поворачиваюсь к нему лицом, усевшись на колени. А мальчик бойкий. Он уже и рубашонку скинул. И теперь поигрывает мускулами на накачанной груди. А на лице такая легкая ухмылка: мол, не ломайся, тетенька, шансов устоять у тебя ноль из тысячи.

Бросаю презрительный взгляд на его мужские красоты и ядовито усмехаюсь:

– Давай-ка определимся. Я тебя сейчас огорчу до невозможности. Вообще-то ты просто стриптизер. Поэтому не нужно строить из себя то, чем ты не являешься. Твои приемчики жиголо на меня не подействуют, поэтому оставь меня в покое. И не трать время зря. У тебя ведь время – деньги, правильно? Пока есть возможность, поищи себе здесь среди гостей другую маму для вот этого мамонтенка, – я, брезгливо поморщившись, тычу пальцем в его брюки.

Отравленная стрела достигает цели. Жгучая обида мелькает в его глазах. Он вскакивает, низко кланяется и вдруг тонким скоморошьим голосом скороговоркой выдает:

– Простите холопа, барыня! Не извольте гневаться! Виноват, дерзил и за то розгами уму-разуму научите. Сами мы не местные, да! – он с громким хлопком бьет себя по плечу и отвешивает земной поклон, – ради пропитания в стриптиз-клубе работаем. Только не танцами у шеста занимаемся. А ночным администратором вкалываем. Так себе и на учебу заработали, и прочее все. И денежки идут, и клиенты начинающему психологу. Там же много богатых барынь, вот таких, как вы. И всем психолог нужен. Потому что они замужние и одинокие. А тут мы со своим рыльцем к барыням-то и подкатываем. Мы же, холопы, по природе своей проворные, хоть и на конюшне выросшие. Не маааасковские мы, оттого пропитание всюду ищем. Так что вы, барыня, не стесняйтесь, по наглой ряшке нам дайте. А то мы же немытым суконным рылом-то – да и в калашный ряд! – он отворачивается и отходит к окну.

Жгучий стыд заливает краской мое лицо. Кошмар! Чувствую себя последней дрянью. Прав он, тысячу раз прав. Я сейчас себя повела, как наглая избалованная тварь. Эдакая барыня. А ведь сама из маленького городка, и тоже здесь в Москве хлебнула коричневой субстанции. В конце концов, он просто делает свою работу и не виноват, что у меня проблемы с мужем, и меня всю трясет. Это не он, а Гордей сейчас развлекается там, в укромном уголке, с двумя русалками, чтоб им обеим сгореть! И вся вина этого мальчика лишь в том, что он – не мой муж. Подхожу к нему. Он стоит у окна спиной ко мне. Осторожно дотрагиваюсь до его широкого загорелого плеча и умоляю:

– Прости меня, пожалуйста! Я не хотела, чтобы … так… правда. Я сама не москвичка. И тоже не родилась в шоколаде. И никакая я не барыня. Просто…

– Просто тебе очень хреново, – Макс резко оборачивается, и моя рука утыкается в его грудь. – Как ни странно, понимаю.

У него умные глаза, когда он не пытается понравиться и изобразить из себя мачо и секс-машину. И лицо, при ближайшем рассмотрении, очень уставшее. Наверное, богатые дамочки ему обрыдли в конец, а сделать ничего не может. Жить-то нужно! Вернее, выживать. Я сама выживала. Мне ли его осуждать?

Макс запахивает рубашку, достает из кармана брюк очки в тонкой золотой оправе и надевает их. Дужка цепляется за ухо, он ее сильно дергает. Я немедленно прихожу на помощь и одеваю ему очки ровно и правильно.

– Ну, если у нас уже все было, как ты сказала, тогда я с твоего позволения, конечно, выйду из образа рокового красавца. Очкарик же тебя меньше пугает, правда?

Я киваю, и, не удержавшись, смеюсь.

–Вот, – довольно улыбается он. – Мне даже удалось тебя рассмешить. Так-то лучше. А то серьезная такая, что аж страшно. Слушай, а давай чего-нибудь погрызем, а? Тут такие фрукты хорошие! Явно не из "Пятерочки" по акции. А то мне там в саду было не до еды. Неудобно жрать, когда вокруг сплошные аристократы, – он подходит к столику возле кровати, берет большое белое блюдо с золотой росписью по краям, и ставит на кровать.

В центре блюда громоздится гора фруктов: манго, ломтики дыни, киви, янтарный виноград. По краю блюда выложены крошечные печеньки и миниатюрные конфетки в форме шоколадных капель.

– Присоединяйся, – он хлопает ладонью по шелковому покрывалу рядом с собой. – Будем с тобой, как в том анекдоте: не догоню – так хоть согреюсь.

Я присаживаюсь на кровать. Он протягивает мне гроздь винограда.

– А ты, действительно, психолог? – янтарная ягода лопается во рту, сок течет по моим губам.

– И причем довольно успешный, хоть и недавно начал, – он достает из кармана брюк бумажную салфетку и вытирает мне губы.

Причем без всякой эротики, а очень спокойно, деловито и по-дружески.