Дверь Ноября

– Конеш-шно, – поддержал внутренний голос. – Кому ты там нуж-ш-шна?!

– Я нужна самой себе. «Не останавливаться, не оглядываться, ни на кого не полагаться», – процитировала Янка сказанное когда-то Виком про тактику лёгких танков. – Ясно?

– Это и значит: никому не нуж-ш-шна…

– Хватит!

Докатилась: сидит и сама с собой разговаривает. Вот он, очередной признак шизофрении!

Пользуясь моментом отрезвляющей злости, Янка натянула водолазку и выскочила в коридор, на ходу никак не попадая в рукава толстовки. Глянув в зеркало, решительно стянула волосы в тяжёлый рыхлый узел. Капюшон поглубже, кеды на ноги, ещё один быстрый взгляд в зеркало, на ветровку – а затем на тёплую куртку, которую мама, проявив несвойственную ей нынче заботливость, вывесила на видное место на вешалке…

– А ведь октябрь даже не закончился, – сердито выдохнула Янка, послушно натягивая куртку.

– Яныч, ты надолго?

Янка даже не повернула головы, но всё-таки бросила в воздух:

– Да.

Вскинула ремень сумки на плечо и, выходя, от души припечатала дверью. Всё что угодно, только не задумываться над настоящим ответом на мамин вопрос. Хотя бы потому что ответ – неизвестен.

«Зачем я в это ввязалась?!»

Но хватало одного воспоминания о рыбке в ладони Тота и солнечном жаре в груди, чтобы этот вопрос становился совершенно неважным.

…Автобус высадил на нужной остановке Янку и парочку бабулек, тут же бодро уковылявших по натоптанной дорожке через поле к посёлку. Янка осталась наедине с потоком машин и смутно-знакомым пейзажем: неровно выкрашенный чёрной краской навес, низкое серое небо, почти цепляющее брюхом пешеходный мост, разбитая бетонная узкоколейка, уходящая от остановки на противоположной стороне…

Тота не было, а надпись на мосту еле проглядывала сквозь слой цветастых узоров. Как Янка сумела разглядеть её в прошлый раз, ночью и второпях, оставалось только гадать. Иногда так бывает, какая-то деталь врезается в память и затмевает всё остальное: лица, обстоятельства… да хоть бушующий вокруг пожар, сорок танцующих слонов – ну или, как в этом случае, тёмную ночь.

– Ну, супер, – пробормотала Янка. – И стоило тащиться… Мне теперь до вечера здесь торчать, что ли?

– А зачем? – немедленно отозвался из-за спины весёлый голос.

Янка скрестила руки на груди, приняла самое мрачное выражение лица и обернулась:

– И давно ты тут?

– Только что появился!

Капюшон с ежиной мордой болтается за спиной, на плече висит треугольный чехол, похожий на футляр для скрипки, на ногах красуются тяжёлые ботинки. Тот очень своеобразно подошёл к вопросу экипировки в реальном мире.

Только увидев его здесь, на автобусной остановке, Янка поняла, насколько сама не верила в существование этого синеглазого нахала. Даже сейчас он казался скорее осколком сна, бредом, галлюцинацией, чем реальным существом из плоти и крови. Особенно сейчас! Когда мимо несутся машины, ветер лезет под капюшон… а этот Тот стоит возмутительно реальный в своей нелепой пижаме и ухмыляется.

– Ты вообще человек? – вырвалось у Янки шёпотом.

– Э-э… Не факт, – оптимистично заявил Тот, вовсю оглядываясь по сторонам. – Ты про этот мост говорила? Ага, вижу… Ну, пойдём!

Янка только пришибленно кивнула.

Тот уверенно взбежал по лестнице, выбивая из неё ботинками гулкий грохот. Только на последней ступеньке притормозил и пропустил вперёд Янку.

– А… что мне делать-то? – растерялась та, касаясь груди в том месте, где прощупывалась рыбка.

– Расслабься и скажи: «Маленькие ёжики, иголками гремя, ловили три сосиски на пороге Ноября».

– Маленькие ёжики, – послушно повторила Янка, – иголками гремя, ловили… Что?!

– Не знаю, мне всегда помогает успокоиться, – пожал плечами Тот. – А тебе нет?

– Да здесь даже рифмы нету!

– А зачем здесь рифма? Ну, хорошо… – он ненадолго задумался. – «На пороге Ноября рыба ловит рыбаря». И с рифмой, как ты просила, заметь.

– Издеваешься?! – пронзила Янку страшная догадка.

– Ни капли! – возмутился Тот. – Зато ты ожила хотя бы, а то смотреть тошно было.

– Да нормальная я была! – Янка ещё пыталась злиться, но уже понимала, что не может. Не когда Тот накидывает на голову капюшон и умильно смотрит вышитыми ежиными глазами.

Злость растворилась, оставляя только смутный привкус: горчащий, тягостный.

Пока спорили, умудрились пройти весь мост и у второй лестницы притормозили, вглядываясь в переплетение граффити. Новых цитат не попадалось, зато совсем недавно – никто не успел закрасить – кто-то вывел на стене цепочку чёрных птиц-силуэтов. А может, это была и одна-единственная птица, просто размноженная во времени. Янка даже вернулась на несколько шагов, чтобы проследить весь птичий путь, не отвлекаясь.

…Птица взлетает где-то с середины моста, словно выныривает из-под многослойного лоскутного одеяла чужих граффити; мерно колышет крыльями: вверх-вниз, вверх-вниз, взмах-взмах; ближе к концу моста она вдруг набирает высоту, почти под самый потолок, и Янке приходится задрать голову. Капюшон откидывается за спину, Янка шагает вслепую – а птица складывает крылья и стремительным росчерком падает вниз. Рисунки отпечатываются один за другим на сетчатке – кажется, навечно. Янка наклоняется, птица уже оказывается на полу, рыбка выскальзывает из-за ворота, падает вперёд… и срывается.

Вместе с Янкиным сердцем.

Камнем вниз.

Янка ловит это движение краем глаза – сияющую каплю, миниатюрную комету – и, наверное, только поэтому и замечает её так отчётливо.

Сердце ещё какое-то время стучит в груди как ни в чём не бывало, Янка рефлекторно смыкает пальцы на цепочке… Горячая рыбка обжигает ладонь у большого пальца.

И всё-таки Янка ясно помнит, как она упала – не размыкая цепочки, сквозь пол, быстрее взгляда!

Янка сбегает по лестнице, тщетно всматривается в ступеньки, в землю, даже на корточки приседает примерно под тем самым местом… Машины проносятся совсем рядом, так что поток воздуха растрёпывает узел волос, но Янке всё это кажется ненастоящим и нестрашным. Наверное, для страха нужно, чтобы сердце колотилось испуганно – а оно налито жаром, как будто в клетке из рёбер разгорается солнце. И ему там тесно.

Мир вокруг заволакивает сияющей пеленой.

– Эй, – вдруг зовёт Тот чуть в стороне. – Иди сюда, не бросайся под машины. Смотри.

Янка подходит, вновь опускается на корточки. Смотрит, массируя грудь в тщетной попытке унять солнце там, под рёбрами, и не чувствует себя – собой. Золотое марево плывёт перед глазами, плавит кости, колоколом гудит в голове.

Босоногий Тот садится рядом на одно колено и вжимает ладони в землю. В треугольнике между ладонями земля вдруг вспучивается, словно там в ускоренной съёмке пробивается росток.

– Дай нам прикоснуться, – просит Тот, обращаясь к кому-то. – Сквозь время, сквозь пространство, сквозь…

Рыбка становится тяжелее в несколько раз, и никаких сил не остаётся сидеть ровно, когда натянувшаяся цепочка пригибает шею к земле – навстречу… чему?