Секрет медового пирога

8

Когда я следующий раз вышла из себя, наша мама уже редко вставала с постели.

Она дрожала, и мы постоянно носили ей горячий чай. Но чай не помогал, поэтому сперва я притащила свое лоскутное одеяло, а сверху накрыла и одеялом Бронте – мама сшила такое же, со звездами, и для нее.

– Мне гораздо больше нравится, когда я болею, а ты обо мне заботишься, – прошептала я.

Вернувшись на кухню, я заметила, что Бронте избегает моего взгляда, и тогда мне стало понятно: что-то не так. Обычно моя сестра честна: в университете ее учат, что детям нужно говорить правду.

Тот день и без того не задался с самого утра. Мэгги Болдуин приказала одной из своих подруг опрокинуть мою чернильницу, но, поскольку мисс Уизерспун считает, что у них безупречные манеры (и великолепное произношение), мне пришлось остаться в классе на перемене и оттирать пол. Чернила, как вы, наверно, себе представляете, почти не отмываются от досок, и к началу следующего урока я до того доскоблила пол, что он начал мстить и подсовывать гвозди, чтобы я за них цеплялась.

Затем мисс Уизерспун раздала по печенью каждому ученику, который вызвался продекламировать Геттисбергское послание Авраама Линкольна[4]. Я бы тоже не отказалась от печенья, хотя овсяное с изюмом не из моих любимых.

Наша школа устроена так, что учитель каждый год один и тот же. Из этого правила есть только два исключения: мы получим замену, если преподаватель решит, что мы не стоим его труда, и переедет куда-нибудь еще или если вступит в брак. В случае с мисс Уизерспун нам не светит ни первый, ни второй вариант – по крайней мере в обозримом будущем.

В общем, как вы уже понимаете, у меня выдался очень плохой день. Броди-Медведь приподнялся с пола и склонил голову в сторону Бронте. Он тоже почувствовал что-то подозрительное, но моя сестра даже не взглянула на него. Вместо этого она отрезала мне кусочек медового пирога. Если готовить по правильному рецепту – теста хватит на двенадцать тонких коржей, но в этот раз их было всего восемь.

– В чем дело? – спросила я звенящим от напряжения голосом. Очень хотелось разрыдаться, но я сдерживалась изо всех сил.

Бронте подняла голову, и в ее глазах я прочла все, что нужно было знать.

– Доктор сказал, что маме следует поехать в «Зимние сосны».

Я уронила вилку со сливочной глазурью, и Броди-Медведь мгновенно слизал все подчистую. Уж он-то никогда не упустит удачной возможности.

«Зимние сосны» – горный санаторий для больных туберкулезом, или, как говорят некоторые местные, чахоткой. Добираются туда на поезде.

– Но нам не нужно отправлять маму в санаторий. Мы и сами можем о ней позаботиться.

– Харрикейн, ей становится хуже.

Я и так это знала. Я видела, что у нее под глазами появились темные круги, щеки впали, а кожа истончилась, как бумага.

– Она хочет поехать.

Я не стала дальше разговаривать с Бронте, даже не смотрела больше на нее. Мое сердце требовало, чтобы я взбежала по винтовой лестнице и сказала маме, что позабочусь о ней куда лучше, чем кто-нибудь еще, но ноги не желали подчиняться.

Когда подруга нашей семьи миссис Блэкмор приехала, чтобы довезти ее до маленькой станции и посадить на поезд, я чуть не отказалась обнять маму на прощание.

– Это ты во всем виновата, – сказала я Бронте, удивляясь силе своего голоса. – Ты должна была ее отговорить.

Потом я захлопнула нашу желтую дверь прямо перед носом у Броди-Медведя и побежала вдоль берега. Я все бежала и бежала, пока ноги не подкосились от усталости.

С тех пор «Дневник вдохновения», подаренный мамой, стал моим спасательным кругом.

Первые десять страниц я исписала тем же вечером, еще до того, как на небе зажглись звезды.

9

В следующий раз я разозлилась на сестру, когда застала ее склонившейся над письмом, в котором она рассказывала о нашей жизни тете Клэр. Вообще-то Клэр – наша двоюродная бабушка, но мы привыкли называть ее тетей.

При осмотре моей сестры доктор Блэтчфорд различил в ее дыхании скрежещущий туберкулезный звук, совсем как у нашей мамы.

– Хорошо, что вы сразу обратились ко мне, – сказал он. – Я договорюсь, чтобы вам выделили место в «Зимних соснах».

Затем настала моя очередь: доктор проверил мне пульс, постучал по груди и по спине, велел несколько раз глубоко вдохнуть и выдохнуть, послушал. Я хотела, чтобы он перестал, но из-за головокружения не могла выдавить ни слова.

– Насколько могу судить, ты совершенно здорова. – Он убрал стетоскоп. – И все-таки побольше гуляй и ешь как следует. Это творит чудеса.

Я бегу на кухню, чтобы скорей увидеть старшую сестру.

– Ты же знаешь, что никто не сумеет позаботиться о тебе лучше меня! Или ты забыла, чему нас учила мама? Семья всегда должна держаться вместе! Неразлучно!

Бронте смотрит на меня, и ее глаза наполняются слезами. Она слабо качает головой.

– Я просто хотела закончить университет. Думаю, из меня бы вышла отличная учительница.

С этими словами сестра возвращается к письму тете Клэр, где сообщает ей, что больна, а я здорова.

– Но она мне даже не нравится! – кричу я срывающимся голосом, и c непривычки у меня начинает саднить горло.

Я спрыгиваю со ступенек крыльца, Броди-Медведь следует за мной по пятам. Мы несемся к пляжу, навстречу волнам, которые обрушиваются на берег с грохотом пушечной канонады.

10

Армейский сундучок моего папы со сделанной по трафарету надписью «Лейтенант Уильям Пирс», набитый вещами и туго стянутый ремнями, явно не хочет лежать на подъездной дорожке у моих ног.

На его долю и так выпало достаточно горя, когда наш папа погиб во время сражения в Аргоннском лесу[5]. Кажется, сундук считает, что заслужил немного отдыха. Ему нравился дальний угол пыльного чердака, как крабу-отшельнику нравится его укрытие.

Я пытаюсь объяснить все это своей старшей сестре.

Но Бронте не смотрит на меня: она кашляет. За последние несколько дней она сильно побледнела. Все утро была раздражительной и постоянно донимала меня вопросами: «Ты уже собрала вещи? Не забыла ночные рубашки и панталоны? А где твое зимнее пальто?»

Я тоже не буду смотреть на нее. Опустив глаза, я принимаюсь разглядывать ракушки на подъездной дорожке.

Тетя Клэр убедила Бронте, что откладывать не следует. «Ты должна скорее начать лечение, иначе болезнь возьмет верх», – написала она на своей дорогой тисненой бумаге. Тете не нравится жить у океана, в том числе и потому, что здесь нет телефонов.

– Это место забрало у нас маму!

– Пожалуйста, перестань, – просит Бронте, облокачиваясь на перила крыльца. – У них есть новейшее медицинское оборудование, рентген и гидротерапия.

– Зато у нас есть океан!

На мгновение она замолкает, а потом спрашивает:

– Ты не забыла взять свои церковные туфли?

Вообще-то они запрятаны в глубине шкафчика за моей кроватью. Я ни за что не возьму их с собой. Тетя Клэр купила их в модном городском магазине, потому что не хотела, чтобы я надевала свои любимые сапоги для сбора моллюсков на прощание с мамой.

– Хочешь, почитаем? – Бронте садится рядом со мной. В руках у нее наша любимая книга с золотым обрезом.

Мой пес не хочет, да и я тоже. Большой, мохнатый, рыжий, он пытается примоститься у меня на коленях – так бывает, когда ему тревожно и неуютно. Я зарываюсь лицом в мягкую шерсть и крепко обнимаю его. Я хочу, чтобы Бронте знала, как ужасно я рассержена. Вдруг все-таки передумает.

– Харрикейн, ты глупышка. Ты знаешь об этом? – Она придвигается еще ближе.

Поднявшийся ветер гоняет по пляжу клубы песка, крутит нашу бельевую веревку.

Тетя Клэр очень пунктуальна и велела ждать ее к полудню. Она терпеть не может собак – никак не могу в это поверить. Что может быть прекраснее, чем сидеть в обнимку со здоровущей псиной, такой как Броди-Медведь? Но тетя Клэр написала, что нам нужно найти другое жилье для него, и миссис Блэкмор согласилась приютить моего пса на некоторое время.

Я спросила, почему бы мне тоже не пожить у миссис Блэкмор. Или – еще лучше – мы с Броди-Медведем могли бы остаться здесь и подождать, пока Бронте вернется домой. У нас замечательный дом, и я знаю, что он о нас позаботится.

Но в ответ на мои предложения тетя Клэр написала: «Что за чепуха!»

Я пытаюсь рассказать все это своему псу, но не могу выдавить ни слова. Мои глаза наполняются слезами, и я крепко обнимаю его. От волнения у меня болит сердце. Вдруг он не поймет, куда я пропала, и решит, что его бросили?

Такова уж собачья природа. Они быстро теряют надежду.

Я прижимаюсь лицом к морде пса и притягиваю его к себе изо всех сил: может, моему сердцу удастся объяснить ему то, что не объяснить голосом.

Броди-Медведь виляет хвостом, пытаясь понять меня, а затем тихо скулит, и в этом звуке слышится такое отчаяние, словно бедняга потерялся в открытом море.

11

Моя тетя Клэр Макадамс Баттерфилд приезжает в кремовом кабриолете марки «Форд». У автомобиля отполированные черные крылья и сверкающие на солнце фары. Сбоку – блестящее запасное колесо.

Шофер жмет на клаксон.

Полдень. Тетя Клэр, как всегда, прибыла вовремя.

Когда она вылезает из машины и быстро направляется к нам, волны шелковых пелерин и шарфов развеваются у нее за спиной, а прибрежная трава приглушает стук ее трости.

Наш забор отступает назад. Дом тоже бы отступил, если бы мог.

Тетя Клэр высокая, как и все женщины семейства Макадамс, жившие в нашем доме до нас. Бронте говорит, именно поэтому у меня большие ступни. Однажды и я стану высокой.

У тети такие же вьющиеся волосы цвета рубиновой молнии, как и у нас с сестрой, но вы бы никогда этого не узнали, потому что они туго заколоты под бархатной плоской шляпкой.

Бронте говорит, что в детстве Клэр умела нырять не хуже морского котика, но потом выросла, переехала в город и забыла все, что когда-либо знала. И теперь даже думать не хочет об океане.

– Ужасно выглядишь, – резко бросает она Бронте, затем выталкивает меня из-за спины сестры, хмурится и добавляет: – Боже правый, что за мышка. А я-то ожидала, ты подросла.

Броди-Медведь пятится назад, садится на землю и вопросительно смотрит. У меня пересыхает в горле.

Я кашляю, чтобы Бронте заговорила, но она молча наблюдает, как тетя Клэр с недовольным видом разглядывает мои любимые сапоги.

Моя старшая сестра слишком измучена болезнью, чтобы помочь мне собрать вещи, поэтому пришлось сложить все самой: мой старый комбинезон (сейчас я ношу новый), пара фланелевых рубашек, тенниска c полосками цвета утренней морской волны (которую я надеваю в дни контрольных работ, надеясь, что она принесет мне немного школьного везения), соломенная шляпа с дыркой на макушке, а еще шапка и варежки, которые связала мне мама. Ни одна из моих вещей не хочет отправляться в это путешествие. Особенно любимая комковатая подушка, которую я уложила сверху. На ступеньке рядом со мной сложено лоскутное звездное одеяло.

Тетя Клэр сурово смотрит на меня, словно ждет объяснений, почему я все еще маленькая мышка. Мне уже не до обид, я бросаюсь в объятия сестры и обвиваюсь вокруг нее, как гибкий клубничный побег. Броди-Медведь пытается сунуть нос между нами, но не может протиснуться.

Бронте кашляет, и горечь заставляет мое сердце болезненно сжаться. Я рыдаю так отчаянно, что слезы капают на траву, и на мгновение, когда облака закрывают солнце, наши медные волосы тускнеют – так тускнеют цвета зимой.

– Я хочу всю жизнь жить здесь с тобой, – шепчу я, и у меня подгибаются колени, пока сестра медленно отдает мне каждую частичку своего сердца.

Соленый порыв ветра проносится по двору, всколыхнув бельевую веревку.

Качели на террасе ударяются друг о друга, как кегли. Наши кудри переплелись – они не хотят расставаться.

12

– Не будем выставлять чувства напоказ, дитя. – Голос тети натянут как струна, взгляд ясно дает понять, что она не потерпит возражений.

Я бросаюсь к своему старому псу, прижимаюсь щекой к рыжей морде и крепко обнимаю его за шею.

– Прости, прости, прости, – шепчу я, и его сердце бьется в такт моему. – Я не могу потерять и тебя.

– Довольно! – Тетя Клэр железной хваткой берет меня под руку и ведет к своему автомобилю. – Perseverantia vincit[6], – произносит она, тростью указывая дорогу. – Упорство побеждает.

Шофер – высокий мужчина с соломенными волосами и глазами цвета океана в хорошую погоду. На нем серая шерстяная кофта с кожаными пуговицами. Он опускается на колени, чешет моего пса за ухом и шепчет что-то ободряющее. Я не слышу, что именно, но поникший хвост Броди-Медведя начинает мягко раскачиваться из стороны в сторону. Затем шофер помогает мне встать на блестящую подножку и устроиться на переднем сиденье. Я оказываюсь между ним и тетей Клэр – места совсем не остается, даже ноги мои упираются в стояночный тормоз. Он кладет мне на колени ранец, в котором лежит «Дневник вдохновения», и пристегивает папин сундучок к багажному креплению. Кажется, моему звездному одеялу придется остаться дома.

Тетя Клэр садится рядом, обдавая меня тяжелым ароматом французских духов. Она укрывает меня плотным пледом с золотым узором и говорит:

– Это правильное решение, дитя. Однажды ты поймешь.

Очередная раздражающая черта взрослых: они считают, что знают, как лучше для детей.

Но они понятия не имеют.

– Я могла бы позаботиться о ней лучше, чем кто-нибудь еще, – шепчу я, выкручиваясь как лакричная тянучка.

Броди-Медведь сидит запрокинув голову и пытается понять, что происходит. Бронте держится за почтовый ящик.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

С конца XVIII века и по сей день в маленьких городах, селах и отдаленных районах по всему миру существуют однокомнатные школы, в которых один учитель преподает сразу нескольким младшим классам. (Здесь и далее прим. перев.)

2

Аппалузы – порода лошадей. Грациозные, быстрые и выносливые, аппалузы отличаются чубарой мастью – пятнистым окрасом.

3

Холодильный шкаф, или кухонный ле́дник, – деревянный шкаф с отделением для льда и теплоизоляцией, предшественник привычных нам электрических холодильников.

4

Геттисбергское послание президента Авраама Линкольна – одна из самых известных речей в истории США, была произнесена 19 ноября 1863 г.

5

Военная операция Антанты в ходе Первой мировой войны, названная Мёз-Аргоннским наступлением, проходила на территории Франции осенью 1918 г. Американская армия понесла в этих боях большие потери.

6

Латинское выражение.