Наездники

Как-то недавно Верка ехала в электричке, и рядом с ней сидели два мужика. Мужики были немолодые и страшно матерились. Как будто воду пили. Верка не за себя рассердилась. Рядом сидела женщина с грудным ребенком, и Верка подумала: ведь эти слова у малыша на подкорке отпечатываются, он уже от них никогда не избавится.

А так как Верка на вид хлипкая, но не трусливая, она сказала этим мужикам:

– У вас, наверное, свои дети есть или даже внуки. Вы их тоже такой грязью кормите?

Мужики не сразу поняли, а когда Верка объяснила, рассердились, потому что им было неприятно, что мамаша с грудным ребенком кивала, одобряла Верку и готова была ее поддержать. И еще кто-то негромко сказал, что девочка молодец. Тогда мужики принялись гудеть на Верку и даже грозить ей. А один сказал:

– Ты, наверное, не русская, может, даже еврейка, если русского языка не понимаешь.

А Верка спокойно ответила:

– Это не русский язык. Это вонючий язык. От вас воняет.

И сказала она это громко. Мужики могли бы ее побить, потому что они сильнее, но в вагоне было слишком много народу. Они сделали вид, что пошли курить, и не вернулись. А мамаша сказала:

– Ты не права, девочка, нельзя так рисковать. Они могли тебя избить, а у меня маленький ребенок.

Она рассердилась на Верку за опасность.

И все равно это была победа.

А жизнь складывается из побед и поражений. Это на тринадцатом году жизни Верка уже выучила. Потому что у нее было куда больше поражений, чем побед. Порой одни поражения.

Как сейчас.

Верка поднялась, скользя, выбралась на дорогу, поставила сумку на траву, где повыше, и принялась стирать грязь с кроссовок листьями лопуха, что рос за кустом. Безнадега. И почему кроссовки не делают бурыми? Кому нужны эти белые паруса?

Рядом кто-то засмеялся.

Верка резко обернулась и опять чуть не упала, но успела схватиться за сухой сук над головой.

Шагах в двадцати от нее стоял ребеночек. Верка скатилась в канаву с таким шумом, что сразу его не услышала.

Она подумала «ребеночек», потому что не знала, мальчик это или девочка. Джинсики, курточка, шапочка, кудряшки – ну кто поймет? Лет не больше пяти-шести. Лучше даже сказать не «ребеночек», а «детеныш».

Детеныш смеялся странным женским голоском. Но Верка была уверена, что смех у него злой. Не смех, а насмешка, издевка.

Верка сообразила, что сумку с гостинцами она сохранила, а зонта в руке нет.

Зонтик лежал в канаве. На зонт он похож не был – она же на него упала, переломала целые спицы. Хорошо еще, не напоролась. Остатки зонта ушли в воду, и он уже казался не целой вещью, а несколькими утопленными кузнечиками или древним самолетом, грохнувшимся с километровой высоты.

Верка не стала гнать ребенка и пошла дальше к станции. Все равно кроссовки не отчистить, пока не высохнут.

Ребеночек побежал впереди, подпрыгивая, словно в самодеятельности. И не боялся упасть, и ничего к нему не приставало, даже казалось, что капли дождя его не касаются. Волосики, совсем сухие, курчавились и двигались над головкой, как живые.

Коленка болела – самое разумное сейчас было бы вернуться домой. «Поеду к бабе после обеда, а пока постираюсь, посушусь…»

Верка повернула обратно. Когда она поравнялась с коттеджем, ребенок забежал в открытые железные ворота и затанцевал, подпрыгивая, на дорожке из кирпичиков. Он пробежал мимо детской коляски, заглянул в нее, пискнул непонятно и остановился у входа.

На крыльце под большим полукруглым, как козырек кавказской кепки, навесом стояла женщина – обычная и приятная на вид. Как с открытки. Увидишь снова, не узнаешь.

– Мама, мама! – закричал ребеночек, подбегая к женщине.

Верка невольно остановилась.

Женщина сделала шаг вперед, выходя на свет, и вынула руку из-за спины. В руке был зонтик.

Женщина раскрыла его, и Верка решила, что она хочет выйти на улицу по своим делам. Но женщина громко сказала:

– Возьми зонтик, Вера, промокнешь совсем. Ужасная погода, не так ли?

Она говорила мелодичным голосом, как дикторша из телевизора, и притом слишком правильно. Тоже как дикторша.

Она знала, как зовут Верку. Значит, интересовалась.

– Нет, спасибо, мне не мокро, – сказала Верка.

Ребеночек подбежал к женщине, та протянула ему раскрытый, в мелкий лиловый цветочек зонтик, и ребенок поспешил обратно к воротам, играя с зонтиком, словно тот тянул его вверх, к облакам.

– Не надо, – повторила Верка, но ребенок совсем по-взрослому кинул зонтик в нее, и зонтик взлетел, прежде чем упасть на землю. Неудивительно, что Верка его подхватила – нельзя же, чтобы такой красивый зонтик упал в лужу.

Ребеночек быстро побежал к дому, а женщина сказала:

– Когда не будет нужен, занесешь. А можешь вообще не заносить, у меня много зонтиков.

– У нас много зонтиков! – крикнул ребеночек и засмеялся. Он стоял на крыльце под козырьком рядом с женщиной. Они махали Верке, будто она уезжала на поезде.

Верка не могла вернуть им зонтик, но и положить его в грязь нельзя.

– Спасибо, – сказала она.

Ей не ответили. Женщина с ребенком уже скрылись в дверях. Они ушли не оборачиваясь.

Верка сообразила, что не запомнила лица женщины и даже не помнит, как она была одета.

Хлюпая мокрыми кроссовками, Верка пошла к станции. Она была недовольна.

Казалось бы, радуйся, есть еще добрые люди. Дали ей, промокшей, зонтик и ничего не попросили взамен.

Верка знала, что у нее плохой характер. Несносный характер, как говорил отец. А Светлана в сердцах называла ее змеей-шипучкой. Баба Элла почему-то пугала Верку тем, что она замуж не выйдет, – будто Верке больше думать не о чем!

Наверное, у нее мог быть хороший характер, как у добрых людей. Но ей нечему было радоваться. У добрых людей другая жизнь, хорошая, состоятельная… Им можно не огрызаться, им зонтики из чужих ворот выносят каждый день.

И дался ей этот зонтик! Она же не просила!

Самое лучшее – вернуться и швырнуть этот зонтик им в рожу.

Но возвращаться и кидать – себя позорить. Покажешься идиоткой. Верка не любила быть идиоткой и даже казаться ею. Она и сама не знала, умная она или нет. А может, идиотизм и есть ее нормальное состояние?