Любимец

Шум и голоса приближались. Какие-то люди шли по туннелю.

Пух! Пух! Пух! – мыльными пузырями лопались выстрелы.

Я на четвереньках пополз в сторону от выстрелов, под коленями и под ладонями была жижа… Найти бы выход из этой дыры! Пускай меня поймают, пускай убьют, но я не могу больше мучиться!

Выстрелы и крики были все ближе.

Я почувствовал дуновение холодного воздуха, вот он коснулся разбитой головы… Я поднял голову – надо мной было круглое отверстие, в нем мерцали звезды.

Это было нежданное спасение.

Впрочем, если подумать, ничего нежданного в нем не было – через эту дыру я и попал в подземелье.

Я нащупал в темноте скользкие железные скобы и начал взбираться наверх – голова моя болела так, словно готова была отвалиться.

Воздух стал чище – можно было уже вдохнуть полной грудью и не потерять сознание.

Снизу, совсем близко, были слышны крики и выстрелы. Я пополз наверх быстрее.

– Давай лапу! – добродушно сказал кто-то сверху.

Я протянул руку, и человек помог мне выбраться на поверхность.

Пока я был в кромешной тьме, глаза мои привыкли к ней настолько, что я, встав рядом с человеком, который мне помог, сразу увидел, что он одет в черный мундир, в руках у него короткий автомат, а на голове похожая на ракушку каска милиционера.

От ужаса я хотел было прыгнуть обратно в дыру, но милиционер разгадал мое желание, коротко и быстро ударил меня по шее ребром ладони. Я еле удержался на ногах.

– Стоять, пакость! – зарычал он. – Хочешь живым остаться, стой, мерзость болотная!

Он сердился, но я понял, что он не будет меня убивать. Его голос был не смертельным.

– На корточки!

Я присел на корточки у его ног.

Вдали замелькали два фонарика – они приближались, соединяясь друг с другом.

Это шли другие милиционеры в черных мундирах и гнали перед собой несколько свалочных замарашек – смотреть было противно на эти несчастные, в нарывах рожи, на всклокоченные патлы, тупые тусклые глаза. Подонки попискивали, ныли и вели себя, как жалкие животные, и я с некоторым злорадством подумал: то-то вам – одно дело нападать на безоружного и бесправного любимца, другое – поговорить с настоящими милиционерами, верными друзьями порядка, о которых даже Яйблочко говорила, что они достойны лучшей участи, чем родиться людьми.

Меня подтолкнули в спину, и я попал в группу подонков, но мои попытки обратить на себя внимание, чтобы сказать о моей принадлежности к цивилизованной части человечества, результата не возымели. Милиционерам было не до меня – они продолжали прочесывать свалку. Порой издали или из-под земли доносились крики или серии выстрелов. Порой мимо меня проносились стремительные тени, и я догадывался по виденным мною фильмам, что это милиционеры с реактивными ранцами за спиной. Неподалеку тяжело опустился большой вертолет.

Именно к вертолету нас всех и погнали.

Его люк велик, так что в него мог проехать небольшой танк, а внутри обнаружилось помещение размером с универмаг – наверное, вертолет делался для спонсоров, а они передали его милиции.

Внутри вертолета было очень светло – так что сначала я зажмурился. Вид моих спутников по заключению при свете был еще более отвратительным, и мне было удивительно, почему же милиционеры не видят, насколько я отличаюсь от диких подонков. Я готов был выбежать вперед, чтобы объяснить и рассказать правду, но в то же время нечто, подобное ужасу, меня останавливало: ведь не исключено, что вся облава была начата из-за меня…

Милиционеры были деловиты и молчаливы. Время от времени в чрево вертолета вталкивали новую порцию бродяг – скоро нас было уже более тридцати, и я оказался далеко не в первом ряду.

В этой обстановке я не потерял любопытства и крутил головой, надеясь увидеть столь удивившую меня карлицу, но ее не было – может быть, ее убили?

– Вдоль стены, вдоль стены! – закричал сержант милиции. – В один ряд!

В один ряд выстроиться было трудно, но милиционеров это не волновало. Пинками и тычками они начали разгонять нас вдоль стены. Испуганные, потные, вонючие подонки дрожали от страха. Я не дрожал, хоть мне тоже было страшно. Но я знал, что в крайнем случае признаюсь, что я не паршивый бродяга, а настоящий любимец из хорошей семьи.

Высокий, широкоплечий милиционер, пилотка надвинута на нос, начал осмотр с крайнего бродяги – поднял его голову за подбородок, нажал на углы рта, чтобы рот раскрылся, посмотрел на зубы.

– Закрой! – сказал он. – Гниль вонючая!

Он перешел к следующему, старичку в красном колпаке.

Возле него он даже не стал задерживаться, ткнул его палкой в грудь и сделал шаг дальше… У меня разболелась голова, и я не задумывался, кого разыскивает помощник.

Он миновал таким образом пятерых или шестерых бродяг и приблизился ко мне, как от дверей раздался крик:

– Эй! Нашел!

Милиционеры втащили отчаянно сопротивлявшегося одноглазого бродягу, совсем голого, если не считать моего драгоценного ошейника. Так вот он, мой грабитель!

Я рванулся к нему, чтобы отобрать подло похищенную вещь, но меня опередил милиционер, который проверял пленников.

Он обернулся к пришедшим, сделал два шага к одноглазому и залаял. Честное слово, музыка его речи больше всего напоминала собачий лай:

– Этот гаденыш обокрал своих хозяев, совершил подлый поступок и думал, что сможет избежать справедливой кары!

Одноглазый, видно, догадался, что причиной немилости милиционера стал отнятый у меня ошейник. Он вцепился в ошейник, стараясь его сорвать, он хрипел:

– Это не я… это не мой!

«Это мой!» – мысленно кричал я, но, к счастью, лишь мысленно.

Неуловимым ловким движением милиционер поднял пистолет, и голубой луч провел угольно-черную полосу по груди бродяги.

Тот свалился грудой мяса и костей на пол. Никто и звука не издал.

По знаку сержанта кто-то подошел к мертвому бродяге, носком сапога откинул его голову и брезгливо отстегнул мой ошейник. Передал его сержанту.

– Вот так, – сказал тот, – будет с каждым, кто посмеет нарушить доверие, которое оказывают ему наши спонсоры.

После этого он обернулся к нам, и я впервые смог разглядеть его лицо, как будто до того оно излучало какой-то смертоносный свет, мешавший увидеть его черты.

Это было обыкновенное лицо, я бы даже не сказал, что мужественное, – у него был убегающий скошенный подбородок, крупный нос и пухлые, в красных жилках щеки. Лицо как лицо. Может, лишь усы, необычные, с подусниками, уходящие вниз к углам скул, отличали его от подчиненных.

– А вас, рванье, мы отвезем потрудиться, – пролаял он, – хватит бездельничать.

В толпе пленников поднялся вой. Отдельные вопли вырывались наружу и складывались в слова, мольбу, стенания…

Старичок в красном колпаке неожиданно кинулся к двери. Он даже успел ее достичь, но в дверях его настиг луч пистолета. Продолжая бежать, старичок исчез внизу.