Экспресс. Сборник невыдуманных историй

Мужчина, решив, что променад с питомцем закончен, развернулся и пошел к выходу из парка. Не преминув напоследок показать нам с Босей, что мы лузеры. Похлопав себя ладонью по ноге, бросил Шерхану: «Иди сюда!» – и гордо посмотрел на нас, когда пес послушно подбежал и ткнулся мокрым носом в руку хозяина.

Мы втроем невозмутимо сохраняли молчание.

Шерхан, опустив голову и хвост, пошел вслед за удаляющимся Хозяином. Нескладно согнувшись, с презрением оглядевший двух проходящих мимо женщин, Хозяин шел, задумчиво глядя себе под ноги. Шел, размахивая уже не новой авоськой, из которой одиноко выглядывал батон, купленный в булочной через дорогу.

Сестра

Всегда считала свою сестру легкомысленной. На неприятности она не обращала внимания. Все время в хорошем настроении, веселая улыбка, задорный смех.

– Ты когда-нибудь можешь быть серьезной?

В ответ недоуменное пожимание плечами и все та же беззаботная улыбка.

Сейчас я оплачиваю каналы в «Инстаграме», чтобы слушать лекции о том, как мне стать такой же «дебилкой»: не думать ни о чем, отпустить мысли, которые могут быть интересны только самому себе.

Одни рождаются такими, почти блаженными – бабочками на сутки, калифами на час. Беззаботность и отсутствие склонности к «заморачиванию» смыслом жизни – их конек.

Другие же должны приложить гигантские усилия, перечитать огромное количество умных книг, переломить сознание, чтоб хотя бы приблизиться к ним. Но мозги мешают.

И выясняется, что твои главные враги – твои мозги. Пока ты ими гордилась, приумножая свои познания в разных сферах, тебя переиграли бабочки. Невесомые создания с пестрыми крылышками, живущие от рассвета до заката и от цветка до цветка.

Они тебя догоняют и смеются. И летят дальше, вперед, к следующему яркому цветку.

Раньше, еще совсем не так давно, предпочтение отдавалось умным и серьезным. Сейчас люди тянутся к легким и веселым.

«Мне с ним хорошо – он легкий».

«А с этим некомфортно – он прямо думающий какой-то».

«У-у-у, как страшно! Он думает! Чур меня, чур меня!»

Тасо

Надя окончила школу еще при Советском Союзе. В то счастливое время, когда политикой вообще никто не интересовался, работали на результат, зарплаты не только хватало на проживание, но и можно было отложить и на отпуск, на мебель, одним словом, на то, на что считали необходимым.

Все было понятно и как-то спокойно. Школа – вуз – работа – замужество – дети. Большая часть людей жила одинаково стабильно. Одинаковая школьная форма, запрет на любые украшения, молодежь читала Достоевского, Джека Лондона, слушала Булата Окуджаву и Луи Армстронга. Трудных брали на поруки. Было немного богатых, и они как-то старались не выставлять это напоказ. Люди верили в Государство, в непоколебимость дружбы народов, в мир, труд, май.

«Моя Родина – это моя Россия, моя Грузия, моя Осетия!» – так начиналось домашнее сочинение Нади по литературе на тему: «Что такое Родина?»

Теперь от Родины не осталось ничего.

Летние школьные каникулы Надя всегда проводила у тети, в деревне под названием Сарабук. Деревня утопала в зелени деревьев. В праздники сельчане любили собираться на поляне, перед Аланской дзуар[1 - Дзуар – святое место.]. Дупло дерева было наполнено монетами, кольцами – приношениями. Каждый вечер, как только небо окрашивалось в красные и желтые предзакатные краски, на поляне собиралась молодежь и до поздней ночи проводили игры или же пели под звуки гармошки.

С утра, вместе со звуками, издаваемыми домашними животными: кудахтаньем, хрюканьем, мычанием и гавканьем, – просыпались сельчане, и к общему гоготу добавлялся беззаботный смех босоногих деревенских ребятишек. Если бы вдруг исчез весь мир, они бы этого, наверное, не заметили.

Для каждого сельчанина был только один мир – под названием Сарабук.

Во дворе тетиного дома важно расхаживали куры и индюки. Надя боялась их, потому что они, возомнив себя хозяевами двора, распускали хвосты и с грозным видом направлялись в ее сторону. Сердце уходило в пятки, но она усилием воли заставляла себя не убегать, зная, что они ее догонят. Как будто мало было птиц, на стене в гостиной висели часы с кукушкой, которые через каждые полчаса тоже куковали. Одним словом, гогот и кудахтанье не прекращались ни на минуту.

Тетя Зина, невысокая рыжая женщина с голубыми глазами, была полна неиссякаемой энергии. С пяти утра до восьми вечера она не приседая занималась хозяйством: буйволы, коровы, козы, индюки. И ни тени усталости.

Вечером тетя Зина накрывала на стол, она ждала соседку Пепо, которая должна была прийти на ужин. Раздался стук в дверь.

– Открыто, Пепо! – прокричала тетя. – Что так долго? Картошка почти остыла.

Вошла соседка Пепо, полная женщина с вечно смеющимися добрыми глазами.

Тетя быстро собрала на стол маринованные помидоры, картошку в мундире из печки, сало, араку.

– Завтра испечем хлеб в торнэ. Скажи женщинам, пусть к обеду подойдут.

– Так позавчера же только напекли. – Пепо удивленно подняла брови.

– Да, напекли. А ты не помнишь, что было дальше? – парировала тетя Зина.

Они весело рассмеялись.

У каждой соседки возле дома был торнэ. Торнэ – это печь-жаровня в форме шара. Печка изготавливается из глины (внутренний слой) и кирпича (облицовка). На дне торнэ разжигали огонь, и уже когда оставались угли, на горячих глиняных стенах торнэ лепили раскатанные лепешки теста. Причем одна из женщин со специальной подушкой, на которой раскатано тесто, с головой погружалась в торнэ, к горящим углям, чтобы с размаху, с силой быстро налепить лепешку, а другая должна была фиксировать ее ноги, чтобы та, не дай бог, не свалилась и смогла быстро поднять половину своего свисающего туловища. Хлеб получался хрустящим и очень вкусным. Во время церемонии собирались все и дружно принимали участие в этом волшебстве.

Тогда в гости пришли все соседки. Как обычно, кто домашнюю араку принес, кто домашний сыр. Мало чего сыщется на свете вкуснее горячего лаваша с осетинским сыром под горячую араку. Попели песни. Вспомнили, как в прошлый раз Марина после принятия араки чуть не свалилась в торнэ, когда хотела лаваш отлепить. В последний момент ее за ноги ухватила тетя, иначе бы та упала на горящие угли. Потом разделили на всех лаваши – после задушевных бесед их оказалось не так уж и много – и разошлись по домам.

Когда у Пепо умер муж, мы были еще детьми. В тот вечер, играя, включили телевизор на самую низкую громкость, и тетя, на минуту зайдя в дом и увидев телевизор включенным, пристыдила нас так, что даже после похорон мы его неделю не включали. Хотя Пепо жила от нас через три дома, и звуки телевизора они бы точно не услышали.

«Безалаберные вы! Совести у нас нету, когда у людей такое горе, а вы смотрите телевизор», – сурово выговаривала нам тетя Зина.

Муж Пепо был уже старым. Тогда умирали только состарившись. Никто не слышал ни о раке, ни о каком-либо другом заболевании, от чего могли умереть преждевременно, еще до наступления старости.

В одно прекрасное солнечное утро Надя схватила ведра и, пока тетя в коровнике была, побежала на биржу, откуда все набирали воду. Огород Тасо выходил как раз на источник. И неизменно каждый день Тасо стояла, облокотившись на свой забор, и приветствовала сельчан, которые набирали воду.

На биржу женщины часто приносили стирать вещи и чистить песком кастрюли до блеска. И со всеми Тасо вела беседу. Ей рассказывали новости одни, она пересказывала новости другим. Женщины советовались с ней по всем вопросам, а мужчины уважительно, еще издали здоровались.

Часто там же, возле источника, вечерами после трудовых будней устраивались танцы, игры, хороводы.

Тасо, всегда в черном длинном платье, казалась Наде очень старой. Эта высокая статная женщина всегда была серьезной и производила впечатление строгой женщины. С таким же строгим выражением лица она часто угощала детей дикими грушами, растущими у нее в огороде.

Жила она одна. Толком никто ничего не знал ни о ее судьбе, ни по какой причине она одинока. А спрашивать ее никто не осмеливался.

Подбежав к источнику, Надя увидела, что Тасо нет на ее привычном месте. Это было необычно. Ведь она стояла там всегда, вне зависимости от погоды. Девочка осторожно открыла калитку в огород Тасо и, дрожа от страха, пошла по тропинке к дому сквозь сад.

У Тасо была большая собака. А собак Надя побаивалась.

Дверь в дом была открыта, и Надя тихо позвала Тасо. Услышав стон, девочка вошла внутрь.

Тасо лежала на кровати, без платка, бледная, изнеможденная. Дом внутри выглядел старым, почти нежилым. Из мебели – только кровать, стол и печка. Надя развернулась, чтобы бежать за помощью к тете.

– Подожди, не убегай, – еле слышно прошептала Тасо.

Девочка несмело приблизилась к кровати. Тусклый свет лампы еле освещал покрытое испариной лицо Тасо. Присмотревшись, Надя вдруг увидела, что она еще совсем не старая. Морщины и вечно сдвинутые брови разгладились. Лицо было спокойно и совсем не строго.