Дыши со мной. В плену у зверя

И всё это зря? Я так пытался её спасти, а выходит убил сам же?

С отчётливой ясностью сейчас понимал каждую из своих ошибок. Как можно было пойти у неё на поводу и отослать врача обратно? Как можно было согласиться и отложить её осмотр, ведь даже волки предупреждали, что не провели его полностью? Как можно было позволить ей, в таком положении, сидеть там под настолько горячей водой, что во всей ванной стоял смог пара? Как можно было, зная о её ночной истерике, оставить её одну?

Я никогда не был дебилом. Прежде. Но видимо, в желании создать ей комфортные условия, забыл о главном. Она – маленькая, напуганная девочка, неспособная принимать взвешенные, обдуманные решения, и именно я должен был настоять, объяснить, заставить, да даже подержать, если нужно, но сделать так, чтобы она осталась жива.

А я…

Всю ночь «заботливо» держал её в своих руках, даже не узнав, что происходит после всех экспериментов с её организмом. Спокойно говорил по телефону, обсуждая её дальнейшее лечение, пока она истекала кровью, продолжая лежать под льющейся сверху горячей водой… Я даже не почувствовал ничего. А должен был. Даже без метки.

Одна из врачей вывела меня из той комнаты, где остальные кружили над её телом, и что-то говорила, глядя мне в глаза. Я потряс головой.

Не слышу. Ничего не слышу…

Она подносит к моему носу какую-то склянку и от резкого запаха меня выкидывает из туманного забытия. Вокруг шум, гомон, крики персонала, писки приборов, а врач передо мной пытается втолковать, что это бесполезно. Что из-за большой кровопотери помочь может только одно…

Но я не смогу. Не смогу так.

Она, даже не слыша мой ответ, ведь продолжаю молчать, укоризненно качает головой.

– Вы должны понять, что это единственный выход. Наше присутствие здесь бесполезно. Чуда не произойдёт, Эрнард.

И та, что должна помогать ей, просто уходит и уводит с собой остальных, оставив меня одного перед той палатой. Потерянного, разбитого, уничтоженного.

Опять воздух вокруг становится вязким настолько, что даже несколько шагов, чтобы войти внутрь, мне кажутся неимоверно сложными. Но я вхожу. И вижу её…

Бледная, раздетая, со старыми шрамами, свежими ранами и синяками на теле, раскинутые бедра испачканы красным…

Медленно приближаюсь. Смотрю на безжизненное маленькое тело, на сухие корочки вокруг губ, полуоткрытые глаза, в которых видны только белки…

– Элисса, – зову зачем-то снова.

Будто она просто встанет сейчас. Её грудная клетка с проглядывающими отчётливо рёбрами едва-едва шевелится, и я слышу, как всё тише становится биение сердца.

Она сейчас умрёт?

Касаюсь её лица, провожу пальцами по шее, чуть ниже, туда, где может стоять метка, которая должна спасти ей жизнь. Но для этого… нужно выбрать любой из возможных способов присвоить себе её тело, связать нас…

Я наклонился ближе, касаясь небритой щекой её впалой щёчки, и хрипло прошептал:

– Ты прости меня, ладно?

Глава 20

Осторожно целую холодный лоб с бисеринками пота, пытаясь вызвать собственнические инстинкты, спускаюсь ниже к скулам и линии подбородка, глажу её ещё мокрые волосы, плечи, беру ледяные ладошки в свои руки. Но на глаза едва не слезы наворачиваются от того, какая она сейчас сломленная, изувеченная, незащищённая.

И снова одни и те же мысли. Почему она? За что? В чем она виновата, что всё это именно с ней? Разве это её вина, что родилась человеком? Что я не встретил её раньше? Что не успел…

Крошечная девочка лежит передо мной и молчит на все мои немые вопросы. Если я сейчас сделаю что должен, чтобы спасти и её, и себя, то что будет с нами дальше? Нельзя будет не заметить метку, не понять, как я поступил, когда она не могла сказать своего слова.

Вокруг нас хаос, все приборы вразнобой пикают, торчат разные шнуры, а я не вижу ничего, кроме неё в этой странной неестественной позе. Касаюсь губами острого плеча, извиняясь.

И отчётливо понимаю, что нет, она не простит. И не забудет. А ведь всё, что произошло с ней и в лаборатории, и тут – это лишь моя вина. Но плохо будет снова ей.

Словно из-за моих мыслей по её телу пробегает дрожь, и сразу же оно будто совсем расслабляется, сдаётся заранее, а меня как током бьёт. Трясу её за плечи, а она просто как тряпичная куколка в моих руках.

– Нет, нет, пожалуйста, Элисса, живи, – уговариваю, теряя голову от новой лавины страха потерять её. – Я же подохну без тебя. Девочка, давай же, не сдавайся. Живи! У тебя же впереди всё. Столько ещё можешь увидеть, узнать, сколькому порадоваться. Сделаю каждый новый момент сказочным, – обещаю, прижимая к себе, будто это может заставить её что-то исправить. – Что там любят девочки? Хочешь, цветы, сладости, путешествия? Всё будет. Всё тебе дам, что только в голову придёт. Заботиться стану, научусь любить. Захочешь учиться – будешь учиться. Любые развлечения, поддержу во всём. Вообще больше ни на миг не оставлю без присмотра, а прайд… Плевать на прайд. Есть же Эрдан, он мальчишка, но он справится…

Накрываю маленькую ручку своей.

– Ты только выживи, Элисса, и я стану для тебя кем захочешь: отцом, братом, другом, мужем… Только ты приди в себя…

Но она не оживает, лишь рефлекторно сжимается её ладонь, обхватывая мой указательный палец. Так, будто она пытается удержаться в этом мире… за меня… И этот жест неожиданно возвращает мне возможность мыслить здраво, словно ледяной душ принял.

Спадает напавшее оцепенение, бессилие, отчаянная безысходность, сковывающая паника. Какого хера я творю? Веду себя как тупой придурок, размазня. Несу херню всякую. А ведь я не такой.

Я взрослый мужик, глава прайда и отвечаю не только за себя и за неё, но и за сотни оборотней. Что значит «плевать на прайд»? В смысле «не сдавайся, Элисса»? Да это же всё только моя ответственность. Значит и разгребать мне. А не кому-то другому. И уж тем более не ей.

Бережно укладываю пару обратно, а сам выхожу из палаты и ловлю первую же медсестру:

– Всех, кто тут был, обратно верни. Быстро. Не будет через секунду, порешу всех нахрен. Поняла?

Она трясётся и кивает.

– Тогда какого ты ещё здесь? – рычу.

Девчонку как ветром сдувает, а я не успеваю дойти до Элиссы, как палата наполняется оборотнями в белых халатах. Та самая врач, которая дала мне дельный в другой, но не в нашей ситуации совет, смотрит на мою девочку без метки с сожалением. А вот этого не надо. Себя пусть пожалеет.

Указываю на неё пальцем, привлекая внимание.

– Ты сказала, она крови много потеряла. Почему не сделаете чёртово переливание или что там в таких ситуациях?

– Так она…человек, ей наша…не подойдёт, а другой нет.

– Твоя не подойдёт, а моя вполне. Почему, на хер, я об этом должен думать, а не ты?

– Но метка была бы…

– Делай, что сказал. А ты, – указываю на молоденькую медсестру, – в порядок её приведи. Быстро. И одень. Эта девочка – моя пара, кто не понял, – ставлю все точки над ё. – Умрёт – я буду в бешенстве. Знаете, что случилось с теми, кто разозлил меня в лаборатории?

Неважно, что запугивать нечестно. Зато как тихо становится. Побледневшие работники начинают наконец соображать с поразительной ясностью, как и я сам. И ведь их ошибки и торопливые решения – тоже результат того, что увидели раскисшего главу. Испугались, растерялись.

А нужен всего-то волшебный пинок. И твёрдая рука. Моя подойдёт вполне.

Уже спустя пару минут Элисса обмыта и одета в больничный халат, прикрывающий её худенькое тело от чужих взглядов. Волосы аккуратно собраны и спрятаны под шапочкой, а раны снова обработаны, особенно глубокие забинтованы. Вокруг наконец-то не толпа бесполезных оборотней, а слаженно работающий коллектив.

Даже все приборы поставили по порядку слева от неё, и трубки не торчат отовсюду, а в порядке установлены. И вот эта штука с прозрачными катетерами уже готова, я даже повторить не успел.

Сажусь рядом с кушеткой, на которой лежит моя бледная Элисса, сам затягиваю ремнём руку сверху и сжимаю кулак, подставляя вену доктору. Прямое переливание. Это должно сработать. Моя регенерация оборотня, моя сила главы прайда.