Неоправданная жестокость

– Красиво, правда?

Я резко обернулся. Позади меня стоял чрезмерно худой старик с неухоженной бородой и отросшими волосами с сильной проседью. Щеки его впали, а одежда сидела мешковато. Но внимание мое привлекли темные глаза, которые я уже где-то видел. В них было много добра, но оно было словно затуманено печалью и следами глубоких дум.

– Да, очень красиво… – только и сумел ответить я.

Старик оглядел меня критическим взглядом почти без интереса.

– Кто вы такой? – вяло спросил я, ответив ему тем же взглядом.

– Кто я?.. – как-то отрешенно сказал он, теперь смотря уже будто сквозь меня. Казалось, ему было сложно осознать какой-то до невероятия простой факт. Он спустился к подножью холма и сел прямо на границе нашего зеленого острова и золотого моря. Я последовал за ним и сел напротив. Он поднял на меня темные глаза, крутя в руках пшеничный колос, и вновь заговорил, – Я Николай Вавилов.

Мое удивление невозможно было передать словами! Даже в Великом Русском Языке нет ни единого подходящего выражения! Везде этот ученый! Наверное, стоит сказать спасибо, что он хотя бы без своих бумажек с результатами всяких исследований… Как я устал от его имени, наследия и всего остального! Да и вообще, человек предо мной, как-то слабо похож на здорового мужчину, с округлыми щеками и ровными усами. Я непроизвольно засмеялся то ли от нервов, то ли странности ситуации.

– Что ж, тогда я Иосиф Сталин!

В мертвой тишине что-то еле слышно треснуло. Старик сломал пшеничный колос. Я прочистил горло.

– Значит, Сталин вам не по душе…

– Как мне может быть по душе человек, по вине которого я оказался в тюрьме?

– Вы были в тюрьме?! А когда же вы ездили в экспедиции по всеми свету и собирали ваш генный банк?

– В тюрьме я оказался только в 1940-м году и не должен был там надолго задержаться, меня приговорили к расстрелу.

– Вас?.. Но за что?

– Почему ты так удивлен, мой мальчик? Может я самый опасный из преступников?

– Я студент Саратовского аграрного университета, который носит ваше имя, каким же вы можете быть преступником?

Впервые за все время он улыбнулся.

– Рад это слышать… Видимо теперь все поменялось. Скажи, кто я для людей твое времени?

– Вы великий и уважаемый ученый, я даже пишу проект о вашем вкладе в науку. Но вы не ответили на мой вопрос. За что вам был вынесен такой приговор?

Теперь он неестественно рассмеялся.

– «Занимался вредительством, был врагом народа, изменял родине, являлся шпионом и человеком антисоветских убеждений», – вот, что писалось в моем протоколе. Это убивало меня изнутри. Все мои высокие цели, все стремления рухнули, как карточный дом! Я мечтал изучить растения, искоренить их болезни и избавить людей от голода навсегда. Я до сих пор помню то неверие, то тяжелое ожидание, ту призрачную надежду спастись от этого ужасного решения суда. И я спасся, но не так, как хотел бы. Приговор был изменен на двадцать лет тюремного заключения, из которых я смог прожить лишь три года. Три адских года… Были запрещены прогулки, передачи, у меня и мыло-то не было!.. Уже тогда шла война, еды было катастрофически мало, я голодал. Еще и подхватил воспаление легких! Так я умер. И знаешь, мой друг, умирать совсем не больно, но жить…

Эти слова прозвучали жутко, по спине пробежал холодок. Почему-то я так искренно поверил в то, что разговариваю с Вавиловым. Но он мертв. Пока я разбирался в собственных мыслях, старик обратился ко мне.

– Не знаешь ли ты, что теперь с моей коллекцией семян? Надеюсь, она послужила добрую службу и накормила хоть кого-нибудь во время войны.

– Знаю! О, еще как знаю! Это любимая присказка нашей преподавательницы, когда слишком много человек из аудитории выходят в туалет или еще куда-то, она всегда ее рассказывает, но в ее правдивости я ни на секунду не сомневаюсь. Ваша коллекция во время войны находилась в вашем институте в Царском Селе, работники отказывались рассматривать запасы злаков, как еду и сохранили крупнейшую в мире коллекцию, несмотря на перебои электричества и отсутствие отопления. После этого наша преподавательница обычно добавляет: «А вы не можете просидеть без воды и туалета даже часу!» – я улыбнулся глупым воспоминаниям.

– Какое счастье… – сказал Вавилов и лег прямо в пшеницу.

Я хотел встать, но смог только открыть глаза. Прежде, чем осознать, где я, в голове пронеслась страшная мысль: «Человек мечтал накормить весь мир, а сам умер от голода…» Я ясно увидел собственный рабочий стол, за которым столь успешно заснул. Всюду лежали бумаги, а в голове лишь Вавилов, Вавилов и только Вавилов…

Примечания