Поход Мертвеца

– Полагаю, три сотни.

– Совсем немного, – шмыгнул носом царевич. – А почему Шат?

– Оттуда открывается прямая дорога на неприкрытый дозорами север, – ответил Боронь. – Можно перерезать пути к столице с трех сторон.

Дождь усилился. Дориноша попросил у царевича позволения вернуться в деревню и переночевав там, в надежном окружении, решить как действовать дальше. Пахолик снял шапку, вытер мокрое, не то от дождя, не то от холодного пота лицо, долго молчал, но все же согласился. Вереница потянулась по дороге.

Собрались решать о путях и сроках продвижения к Тербице в деревенском трактире, царевич первое время пристально глядел по сторонам, запоминая едва не каждую доску в убогом убранстве. Скамьи, столы, несколько ларей да полок – вот и все, что имелось в ветхом сооружении, чьи нижние венцы сильно подгнили и пол покосился, точно от паров браги, что здесь готовили без устали. За изгвазданной занавеской скрывались кровати хозяина и супруги и еще несколько шкафов со съестным, подле них печка, за ней вход в погреб с ледником. Все как везде, да только видел Пахолик подобное впервые. Оттого и в разговоре принимал малое участие, отдав нить бесед Дориноше, куда больше внимания уделяя обстановке трактира, чем спорам в нем.

Народу набилось изрядно, почти вся деревня. Селяне нехотя согласились отдать шесть лошадей, шуровавшие недавно всадники князя побрезговали ими. Но идти за царевичем ни один из деревенских не согласился. Впрочем, на них и не рассчитывали. Командир сгинувшего Истислава решил сам отправиться во главе крохотного отряда. Отговаривали, но напрасно, видно, слова Пахолика задели того за живое. Он же отобрал отряд, после занялись приготовлением лошадей. Сам Боронь предложил посидеть царевичу в селе, а не спешить в Тербицу, мало ли что случиться может. Хоть и слышал он о взятии косматыми города, да не пожелал верить их словам, мало что наговорят, может, пытались, да пошли на Шат остатками. Так что лучше наш отряд разберется, а тогда… Мертвец и телохранитель возражали, да, Тербицу взять очень сложно, но раз осмелились взять крепость, значит, либо мстили за неудачи, либо действительно так сильны, что войсками разбрасываются. Выходит, у собравшихся здесь очень шаткое положение, каждый день по-своему повернуться может. Но и рисковать, возражал Боронь, тоже надо в меру, тем более рисковать не просто мальчиком, но будущим государства.

Наконец, сам Пахолик прислушался к спору и усадил командира, коротко отрезав:

– Я еду. А ты, Боронь, можешь охранять меня, оставшись здесь. И возвращаться не буду, сколько пройдено. Что станет, то и станет. А до Тербицы я дойду.

– Решили, – подвел итог Мертвец. – Как двинемся?

И снова споры. Боронь настаивал на тракте в ретских лесах, но заново оказался в меньшинстве, нехотя согласился на старую дорогу, на которую они выберутся, минуя сожженный Истислав, подлеском. Съездов с нее не было, только в чащобу, так что напорись они на новый отряд косматых, придется вынимать мечи.

Когда время подошло к полуночи, спорщики договорились окончательно и нехотя разошлись. Царевича одолел насморк, он попросил еще снадобья у наемника.

– И где ты их только берешь? – выбивая нос, произнес он, вытирая давно изгвазданным платком. – Будто у тебя запас бесконечный.

– Да нет, все в дороге нахожу. Травки сухие, корешки, вот и все, что надо для отвара или мази.

– Ведун ты. – Мертвец плечами пожал. Царевич хотел что-то сказать, но замолчал разом. Сидя подле наемника, он то бледнел, то краснел, но больше не решался поминать в разговоре предстоящий путь, а ведь перед этим только и спрашивал у обоих своих попутчиков, что чувствуют перед дорогой, как ее видят, чего именно боятся. Оба успокаивали, оба старались отвлечь и его и себя. Как и все прочие.

– Может и ведун, – наконец произнес наемник. – Иначе не выжить. Вот я даю тебе ромашку, кору липы и рубедо как основу, завариваю, остужаю дважды. Жаль, альбедо у меня нет, иначе б ты не заражался наново.

– Как только ты не заражаешься.

– Сам знаешь, мне уже поздно, – со знакомой полуулыбкой ответил Мертвец. Разговор этот меж ними велся в точности как в прежние времена, те, далекие, с первых дней выезда из столицы. Будто оба хотели вернуть их на недолгий срок, до начала путешествия.

Да не только они говорили ни о чем, отвлекаясь от пути, многие в трактире, вроде и разойдясь, но продолжали тянуть обрывки пустопорожних бесед, сидя у догорающей свечи, чей огарок уж разливался слезами на блюдце, а фитиль давным-давно надо отщипнуть. Наконец, Дориноша пригласил царевича на чердак, где ему и товарищам его предложили переночевать. Наемник с телохранителем заснули довольно быстро, царевич же, хоть и вымотался изрядно, но долго глядел в потолок, слушал шуршание мышей за стенами, и только, казалось, закрыл глаза, как его разбудили.

Он вскочил и огляделся. Дориноша осторожно потряс его за плечо. Наемника уже не было, за окнами темень, но снизу слышалось поскрипывание и шелест голосов. Перед царевичем на лавке лежала кольчуга, поддоспешник – тяжелая рубаха, прошитая железными пластинами, – а еще поножи, островерхий шлем и короткий меч. Его походное облачение, которое до нынешнего дня находилось в переметной суме. Он задохнулся, в волнении разглядывая выложенные доспехи, а потом неловко, дрожащими руками принялся одеваться.

Собрались и выехали затемно. Через пару миль, когда спускались с последнего холма на пути к сожженному Истиславу и повертывали с дороги, за спинами начал белеть восход. Молодые кони, возбужденные присутствием кобыл, нервно ржали, их все время приходилось успокаивать.

Часа через два выбрались на дорогу. Первым выехал Мертвец, огляделся, дал знать остальным – все в порядке, можно. Поспешили и другие, уставшие от ветвей ивняка, беспрерывно бьющих в лицо. К утру немного распогодилось, но в низинах еще лежал белесыми клочьями туман, пожиравший талый снег. Погода предвещала тепло – безветрие давало надежду, что облака не набегут, а солнце просушит меха и прогреет спины.

К полудню лошади стали заметно отставать, пришлось сбавить скорость, дать долгий отдых. Солнце сияло вовсю, погода установилась весенняя, на душе потеплело. Казалось, вся последующая дорога так и пройдет – в свете яркого солнца, без тревог. Даже лошади и те подбодрились, после привала не так тормозили отряд, старались, тяжело дыша, не привычные к долгому бегу. Все поспешали, особенно старался Боронь, возглавлявший отряд. Изредка он оборачивался на двигавшегося прямо за спиной наемника, что-то говорил тому вполголоса, тот отвечал; так, перебрасываясь короткими фразами, к вечеру они прошли почти полтора дня пути. И все равно царевич подгонял. Уже пятнадцать дней в дороге, да еще лошади двигаются уж очень медленно, а тут, может, каждый час на счету. Ему казалось: стоит им хоть немного сдержать бег, как они непременно опоздают, или, того хуже, напорются на разъезд, и хотя перекрестков вплоть до самого города здесь не сыскивалось, мало ли какой отряд мог затаиться в зарослях.

Первую ночь провели в еловой чащобе, укрывшись лапником – и от холода, что застудил землю ясного дня звездной ночью, и от тех, кто мог услышать коней. Костра не разводили, даже самого малого, для угольев под лежак из палок. Пробудил их колючий зимний холод, наскоро перекусив, двинулись дальше, торопясь поскорее понять, что приготовила им крепость – прием или забвение.

Вскоре заря выпустила солнце на чистое небо, покрытое едва заметными полосами перистых облачков. Кто-то из войска, разбирающийся в приметах, заметил – холода скоро вернутся, дня через три стоит ждать морозов. Но к тому времени их отряд должен стоять у ворот Тербицы.

Еще два часа пути, – солнце поднялось прилично и прогревало от души, —впереди заметили тела. Подъехав, поняли – свои. Тот самый дозорный отряд, из прибывших на помощь Истиставу. Семнадцать человек из двадцати лежали, поленьями разбросанные по дороге, странно, но в этих местах их и волки не прибрали. И еще один обезображенный схваткой труп, с разбитой головой, принадлежал косматому.

Кто-то предложил похоронить павших с честью, Боронь только гаркнул на товарища и велел поторапливаться да помнить об участи несчастных, коим и не повезло, и кои сами чужое везение растеряли. Командир снова обернулся к наемнику, сам посуди. Небольшой отряд столкнулся с тысячью, надвигавшейся на крепость, сражался как мог, но не отступил, а жаль, заметил командир сгоревшего города, хоть бы одного послали с вестью, чем всем здесь зазря пропадать. Чуть поодаль, в чащобе, заметили холмик, видимо, княжья тысяча урвала пару часов, чтоб похоронить своих. Пахолик, вдруг обретший металл в голосе, скомандовал не останавливаться, выясняя, что да как, а двигаться побыстрее, царевичу не претили, рысью двинулись в путь.

Как-то так вышло, что Мертвец и Дориноша вырвались локтей на двадцать вперед, подгоняя коней все сильнее, отрывались от отряда. Неожиданно наемник натянул поводья, указывая вдаль. Дорога змеилась черной полосой меж нетоптаных снегов, скрывающихся в чащобе.

– Я видел шевеление и какой-то отблеск, – тихо произнес он телохранителю. – Подожди здесь, узнаю, что.

– Нет уж, давай вместе, – тот кивнул, обернувшись, велел остальным оставаться на месте. В то же мгновение звонко пропела стрела, пролетев прямо над ухом Дориноши. Не задумываясь, оба ударили пятками, миг прошел, а они уже оказались подле невысокой сосенки, склонившийся над дорогой. Телохранитель сорвал со спины щит, спрыгнул с коня и рванулся к кустам. Мгновение погодя за ним последовал наемник.

За спинами послышался громкий крик Бороня:

– В круг! С тракта! – военачальник начал уводить всадников к зарослям; ощетинившись мечами и топорами, закрывшись щитами, воины образовали надежный заслон, закрыв и царевича, и коней. Мгновение протекали, но новых атак не происходило, продолжалась только та, что шла в боярышниковых зарослях.

Мертвец, еще с коня увидев шевеление в кустах, разглядел и некоторых из засечников, теперь же, определив их число – всего-то пятеро, – снял лучника с ветки сосны метким броском ножа и, покуда он рушился на головы отряда, вынув меч, бросился напрямик, ужом нырнув в звериный лаз у корней кустов. Дориноша, куда крупней и тяжелей наемника, устремился в обход, стараясь не дать разбежаться засечникам.

– Толстого живым! – крикнул Мертвец, вонзая нож в горло одному из косматых и отмахиваясь от топора другого мечом. Отряд совершил небольшую ошибку, слишком далеко отойдя от коней, и понял это поздновато, оказавшись зажатым в зарослях боярышника. Впрочем, ошибку еще можно было исправить, их пока оставалось трое против набежавших двоих. Дориноша, едва увернувшись от чекана, взял пару на себя, в том числе и того крепыша в пышных мехах, которого наемник назвал толстым. По всему это и был глава пятерки. Вооруженный тяжелой саблей, он ловко оборонялся, закрываясь и товарищем, и небольшим квадратным щитом с цветами герба Бийцы. Второй так же ловко орудовал коротким копьем и клинком, телохранитель прижался к стволу и лишь так мог отражать атаки. А затем, с силой отбив новый пырок, рубанул мечом. Мгновение они оставались наедине – главарь и Дориноша. А по прошествии оного тот валялся, сбитый ударом обуха в спину, судорожно ловя воздух легкими.

Дориноша тотчас вспрыгнул ему на грудь, приставил меч к горлу.

– Выкладывай, откуда, кто такие, зачем. Быстро!

Толстый, никак не придя в себя от удара, только хрипел. Мертвец подошел, дважды свистнув пронзительно, давая понять отряду, что дело сделано. Телохранитель пнул в грудь лежащего, снова приставил к горлу меч. Но как-то неудачно, по телу главаря прокатилась судорога, он дернулся и будто намеренно резко поднял голову, не в силах продышаться. Безупречно заточенный меч сам вошел в глотку, рассекая трахею, кровь полилась рекой.

– Тербица… князь… чудовище… чудовище! – еще раз вздрогнув всем телом и этим сильнее распоров горло, прохрипел через силу главарь и затих.

– Придурок! – Растерянный телохранитель поднимался, не смея обернуться к стоявшему рядом Мертвецу. – Какой же ты, к демонам, палач! Все запорол. Меня не убил, а этого вот с ходу прикончил, будто нарочно слова сказать не дал, – и принялся обыскивать карманы убитого. Сыскалось немногое: кинжал, несколько монет да полупустая фляга бражки.

– Тебя не убил, – телохранитель не мог уже молчать долее, – не мог. Помнишь, отвел на тропу и выпустил. Ты же пятнадцатый был. Мне решать, вот я…

– Ты решил. Много денег взял за побег?

– С тебя? – не понял телохранитель.

– С того, кто меня взял через сотню шагов и на три года в кандалы…

– Дориноша! – Оба, увлеченные злым спором о давнем, не заметили, как вокруг них уже сгрудились все остальные. Царевич, протолкавшись поближе к телохранителю, сперва слушал, потом, не выдержав, бросился к нему, схватил за грудки, да едва не завалился. Отпустил. Произнес, давясь словами: – Так кто же ты такой?

– Скажи уж ему, – бросил Мертвец, медленно приходя в себя. – Авось поверит.

Дориноша не обернулся в сторону наемника. Выдохнув, попытался положить руку на плечо царевича, тот извернулся, рука плетью упала к бедру. Наконец, сказал:

– Я четыре года служил ликтором при военачальнике Шестого легиона Лепиде. Я рассказывал тебе, княжич, что происхожу из семьи вольноотпущенников, за особые заслуги меня удостоили чести стать…

– Палачом?

– Ликтор не только палач, он еще и глашатай и вестовой. Он исполняет поручения военачальника и имеет право носить фасций, символизирующий власть и закон, – растерявшийся телохранитель говорил едва ли не первое, что приходило в голову, не смея глаз поднять на своего воспитанника. И по-прежнему не поднимался с колен, стоя над почти обезглавленным трупом главаря.

– Ты же рассказывал мне, что служил только на севере.

– Так и было. Шестой легион в те годы находился там. После убийства Лепида я, как и многие другие…