ЦТП

– Гор, не надо, – Рада. Заглянула в глаза. Сейчас она выглядела заметно старше других.

– Прости, – он разом стих, будто сдулся.

– Понимаете, мы генерала потому похитили, что осознали, иного способа нет. Ну, казним мы еще двух-трех мелких сошек, ну, найдут нас, обвинят в пособничестве северянам и уничтожат, что толку. А теперь мы о себе скажем во весь голос.

– Это идея Рады, целиком и полностью, – с неким даже восторгом сказал Гор. Март нахмурился, но промолчал. – Она все сама разработала.

– А что вы хотите сказать о себе? – наконец, спросил я.

– Что мы есть, разумеется. – не задумавшись, ответила она. – Что мы не группка отщепенцев, не пятая колонна Альянса. Мы организация. Они этого больше всего боятся. Признать нас боятся. Сейчас мы их этим похищением в угол поставили. Либо признают, либо придется попрощаться с генералом. Конечно, мы ничего с ним не сделаем, но в письме, которое вы нам помешали передать Лидии, так и написано. Ничего, завтра положим в ее ящик, узнают… Знаете, а я даже рада, что о нас пока ничего не говорят. Всю страну обшаривают, не находят.

– И не найдут, пока мы не разрешим, – произнес Март, – пока о нас не узнают. Я и прежде говорил, и повторю, это наша страна, мы ее дети, мы, все мы, желаем ей величия и процветания. Но та власть… наша земля заслуживает большего и лучшего. Вы сами видели, вы ездили по другим городам, я знаю.

– За это вас и депортируют, – влез Гор, – ведь вы понимаете, здесь невозможно дышать, нельзя мыслить, любить, творить. Мы можем только угождать, подличать, стучать, у нас полстраны сексотов. А много надо дать горожанину, чтоб он выдал понаехавшего? Сам приплатит и будет счастлив, что помогает родине – своих же, своих, топча и терзая, он думает, делает благо, освобождает рабочие места для достойных или чего-то еще, что ему говорят.

– Гор, уймись.

– Стукачи всюду, – наконец, произнес свое слово Тит. – Когда власть сменится, о, это будет пиршество духа, когда все узнают, что их соседи, друзья, близкие, родные… да все. Это будет что-то, – он потер сухие руки, буквально шкрябая мозолями и неприятно улыбнулся.

– Этого мы не допустим, – коротко сказал Март. – Только позже. Лет через пятьдесят. Нам надо страну сохранить.

– Думаешь, это так просто сделать. За прошедшие сто лет остров трижды перепахивали. И мы еще раз перепашем. А как иначе-то? Мы уже начали кровить, теперь поди остановись, – он протянул Марту руки, будто в подтверждение. Рада вздрогнула. Без лишних слов стало понятным, кто убил водителя старика. Кто в группе ответственный за грязную работу.

– Ты сейчас и про генерала тоже? Да, фигура была, – отметил Гор. – Теперь он символ…

– Что? – похолодев, переспросил я.

– Была фигура, – сказал старик сухо. – Теперь памятник. Вы не знаете, это понятно, но вот гаврики, они с похищением сморозили. После войны я лет пять-десять еще что-то значил, в комиссариате сидел, восстановлением руководил. За полгода боев тут ведь камня на камне не осталось. Обстреливали круглосуточно, а мы только мониторы могли уничтожать. Вся наша береговая оборона в первые часы боев в хлам, все дредноуты потоплены в первом бою. Надежда только на артиллерию, ее за два дня подкатили к новой линии фронта и пока северяне окапывались…. Лидия, что ж я ее в городе оставил, что же я их обоих-то приговорил… – он вздрогнул, спохватился и продолжил совсем иным голосом и об ином: – Вы тоже здесь не появляйтесь. Меня приговорили, вы же слышали, наш народ переговоров с террористами не ведет. А я двадцать лет свадебный генерал. Меня проще освободить посмертно. Тогда и памятник оправдается. И спецопераций не потребуется, так, с воздуха газом травануть или огнеметами. Вы же читаете иногда, мол, там-то и там-то ликвидированы бандформирования Северного альянса. Ну, вот я этим поначалу занимался, тактика с той поры не изменилась. Живым никого брать не будут, да и зачем. Пробовали уже, сколько не пытали, а все про свое пытаются говорить. Ну эти, из Крусады.

Он замолчал, молчал и я. Март открыл лаз и велел прощаться с генералом. Когда я выбрался, старший зашел внутрь. Кажется, Март просил генерала что-то написать собственноручно, тот лишь усмехался в ответ. Голоса превратились в шебуршание, затем все стихло. Наконец, Март выбрался. В руке он держал портативную фотокамеру, в другой только что вынутую из нее пластинку.

Все время, пока он пропадал с генералом, мы молчали. Март оглядел собравшихся:

– Настращал вас, – обращаясь уже ко мне, сказал он. – Напрасно. Старый человек, все равно нас не поймет. Тит отдай это Нилу, пусть проявит и отпечатает. В самом деле, – снова мне, – чего дочь беспокоить, ее и так надергали. Мы другим путем пойдем.

Значит, ничего не пропустил. Рада взяла меня под руку, повела наверх. Ушла. Я долго сидел в одиночестве за деревянным столом, глядя в заоконную темень. Шелест листьев да далекие крики полночных птиц. И крохотный клочок неба, покрытый облаками: ни одной звезды, ни просвета.

От прикосновения вздрогнул. Рада.

– Простите… Давайте, я вас отвезу, вас ведь ждут.

Ждут? Наверное…, только кто. Миссия думает, я у Лидии, дочь плененного генерала… даже не знаю, думает ли она обо мне. Мы крепко повздорили, после не общались, я собирался навестить, но увидев знакомый пикап, подошел, почти подбежал к нему. Что мне сказать ей? – что уезжаю? Что это все? Снова лгать, снова изображать кого-то?

Я даже не знаю, что мне сказать об ее отце. Как рассказать. Одно мое слово – и этого места не будет, старика, скорее всего, тоже, если он так говорит. Или нет? Не хочу сомневаться в этом, не хочу терять. Никого не хочу терять. А они… будто нарочно. Зачем им сдался водитель?

– Я вас отвезу, – произнесла Рада. Я кивнул. Мы медленно вышли, сели в пикап. Кузов оказался задернут плотной светлой тканью с надписью «Белые столбы». Я кивнул, спрашивая, что это. Сумасшедший дом, ответила Рада. Вздохнула коротко, а затем неожиданно улыбнулась.

– Тит, Март и Нил там работают. Тит интерн, Март поставщик, пикап его отца, он берет по надобности клиники. Отсюда у нас талоны на бензин и иногда хорошая кухня, раз в месяц, во время завоза. Нил, он там охранником, – пока она говорила, мы вывернули из опустевшей деревни на щербатую грунтовку. – Вот сами смотрите, во-он за тем забором. Совсем недалеко отсюда, – улыбка внезапно потухла. – Мою старшую сестру туда свезли. Отделение для буйных, оттуда не возвращаются.

– За что? – она не ответила. Или ответила, сказав:

– Все должны трудиться. Я вот работаю судомойкой. Гор подвизался политинформатором на тракторный завод, впрочем, у него к этому жилка, – она снова улыбнулась, куда теплее, чем раньше. Я опустил взгляд. Снова помолчали. Машина взобралась на холм и неторопливо спускалась.

– Вы не рискуете, что везете меня на машине Марта? – она покачала головой, снова не ответив. Или опять ответила:

– Давайте перейдем на «ты»… А ваши документы, то есть твои, в порядке? – я молча показал новую корочку паспорта, слова не шли, опять замолчали. Пикап вывернул на асфальт, скорость возросла, а затем спала. Впереди показался пост дорожной полиции. Тормозили всех. – Нас ищут, – Рада странно улыбнулась. Меня как-то перетряхнуло от блистающих в черноте ночи глаз. Остановила машину, подала права полицейскому, на мои он и не посмотрел. Краем глаза я успел заметить еще двоих, сидевших в патрульной машине с настежь распахнутыми дверями. У обоих карабины на коленях, один дремлет, другой согревается кофе.

– У тебя доверенность?

– Я жена Марта, – просто сказала она. И тут же добавила, верно, взглянув на мое лицо. – Не берите в голову, мы с ним замужем еще с той поры, как он привел меня на первое заседание. Это… считайте, это конспирацией. Мы ведь не только фрукты-овощи сумасшедшим развозим. Ну правда, не смотрите на меня так. Мы все товарищи, и для нас главное совсем другое, вы понимаете, что. Я для него как младшая сестра. Обидно. Ведь он так долго не хотел соглашаться с очевидным.

– Ты про похищение?

– Да, вы правы, – она снова улыбнулась, на этот раз глаза блеснули тепло, знакомо, – Вот видите, никак не могу называть вас на «ты». Простите. Но вы называйте, мне так по душе. Будете моим дядей, согласны? – и тут же: – Я шучу, конечно. Мне все говорят, что странная, вот и вы убедились, насколько.

Я улыбнулся, отведя взгляд, пытаясь спрятать подрагивающие уголки губ. Рада долго смотрела на меня, почти не следя за дорогой, потом вдруг стала рассказывать. Про первое знакомство с Мартом, как притянул его негромкий, проникновенный голос, как пошла на первую встречу с ячейкой. Рада как ни старалась, все равно говорила о нем, будто о любовнике, хоть и прежнем, давно брошенном, но о человеке, с которым пережила немало сладостных минут. Я слушал о ее первом задании, вперемешку с тем, как она устроилась на нынешнюю работу. Как познакомилась с остальными членами их маленькой армии – Нилом, Титом, еще двумя, Гор появился чуть позже. Как распространяла листовки по адресам, и как тряслись ее руки. Как потом не спала две ночи подряд, совершенно измученная, пришла к Марту, и как они еще ночь просидели до утра вместе, и утром он довез ее на «этой сумасшедшей машине» до работы. И еще сидели вместе, когда забрали ее сестру, Март все пытался устроить свидание, ему это удалось, но накачанная галоперидолом, сестра никого уже не узнавала – тихая спокойная, бесчувственная. И потом, Рада торопливо перевела разговор, когда сестру забрали, именно она предложила сменить тактику. Конечно, ее не послушали, кроме Гора, пожалуй. А после того, как они казнили начальника надзорной службы лагеря для перемещенных лиц, и как из их ячейки ушло двое, Март согласился.

– Ты все его любишь, – не выдержал, хотел спросить другое, но слова сами сорвались. Рада рассмеялась, сухо, жестко как-то.

– Он мне как брат. Даже ближе. Но если ты намекаешь на близость иного рода, поверь, мы никогда не были…. Мы права не имеем. Ни друг перед другом, ни перед кем-то еще. И не можем подставить других, ведь, если кто-то из нас попадет, он сдаст не только товарищей своих, но и друзей, да и еще много кого. Пыточных дел мастера тут горазды. Они слишком многое умеют, – Рада содрогнулась, даже машину остановила, руки тряслись, я невольно прижал ее к себе, однако, она отстранилась, и продолжила: – Нельзя надеяться, что попавшись, ты не сдашь всех. Поэтому каждый из нас носит при себе вот такую ампулу с цианидом. Чтоб сразу, – она показала, крохотную капсулу, зашитую за ворот. Внешне похоже на моточек ниток. – Достаточно надкусить. У нас раньше так уходили те, кто терял самого близкого, их даже в ритуальных магазинах продавали, до войны еще, говорят. Покупали жены, матери тех, кто не вернулся с фронта. Сейчас все под запретом, но их передают, те, что остались, или еще производят, не знаю. У них нет срока годности. У нас всех есть, даже у тех, кто уходит.

– Кого забирают?

– Нет, мы с ними прощаемся сразу, если забрали, сам понимаешь…. Здесь все может случиться. А мы очень хотим, чтоб могло только хорошее. Поэтому у нас руки по локоть в крови, – она вздрогнула всем телом, вздрогнула еще раз. Я не сразу понял, что Рада плачет. Притянул к себе, обнял. На этот раз не отстранилась.

– Спасибо. Накатило, – она вздохнула, полной грудью, пытаясь так избавиться от извечного морока. – Я вас довезу до Университетского проспекта, от Магистральной совсем недалеко, – согласившись, спросил, а ничего, что пикап, такой приметный, будет ездить в городе ночью, – Нет, я по делу. Надо на складе доски выбить для замены пола во втором корпусе, а туда приезжать лучше в ночную смену, будет шанс достать не гнилье.

Пикап завелся. Несколько минут миновало, и он, проехав величественное здание университета, оказался возле парка. Если выйти здесь, можно напрямик попасть к дому Лидии, вы ведь туда сейчас. Я покачал головой. Рада улыбнулась.

– Тогда счастливо, – пикап затарахтел, растворяясь во тьме ночи. Я стоял у края тротуара несколько минут, пока шум мотора не затих вдали. Следом проскользила черная легковушка, и еще один пикап, на сей раз, зеленый. Парк не был закрыт, но заходить в его черноту не хотелось, вдоль Университетского проспекта еще кое-где горели фонари, я двинулся пешком, раскладывая в воображении карту округи. Свернул на Молодежную улицу, затем на Большую Академическую. Почти угадал, следующей оказалась Инженерная, в конце которой, на Госпитальном валу, находился неприметный дом миссии.

Прибыл заполночь, однако, никто не спал. Руководитель встретил меня у дверей, с порога напомнив об ответственности за поздние прогулки. Да, документы в порядке, но в столице год как комендантский час, негласно, разумеется, но такие вещи надо знать. И понимать, какая сейчас такая непростая обстановка. Услышав об обстановке, я не выдержал.

– Кажется, вы вконец заигрались в экспата, – зло рявкнул в лицо и бухнул дверью перед его носом. Жена принесла ужин, я отказался, ничего не хотелось. Даже слышать их приглушенные голоса. Плотней закрыв дверь, провалился в непамятный сон, из которого выбрался наутро в состоянии неестественной бодрости. Не знаю, что мне такого снилось.

После плотного завтрака – за которым мы и помирились – попросил телефонный справочник. Оказывается, здесь такого нет, мало ли кто и что может узнать, пришлось идти в ближайшую горсправку. И за двадцать грошей узнать рабочий телефон Лидии, на который я из ближайшего автомата и позвонил. Ее долго искали, просили обождать, снова искали.

– Прости меня, дурака. Нам надо поговорить, – согласилась немедля, будто ничего и не было. Попросила подъехать к главной проходной станкоинструментального опытного завода, она отпросится, но только на полчасика, новый заказ пришел в КБ. Когда подъехал, она стояла у проходной, в зеленом платке и светлом сарафане; в этом простецком наряде я не сразу узнал Лидию.

Прошли в буфет, через узкую тенистую улочку, по которой прогромыхал пустой в полуденный час трамвай. Прохладное сумеречное помещение в полуподвале, высокие столы без стульев. Мы встали за крайний, вдали от чужих глаз. Наверное, со стороны – краткая встреча влюбленных, во время обеденного перерыва. Она заказала чай с лимоном, я попросил пиво.

– Рада тебя снова увидеть, хотя ты и невозможен. Слышала, тебя собирались депортировать, неужели отменилось?

– Нет. Можно сказать, перешел на нелегальное положение, – хотел показать ей новый паспорт, но не решился. В нем, в отличие от паспорта иностранца, снимка не было, только робкая фраза в пустом квадратике «место для фото (не обязательно)». У меня, что подчеркивала графа «социальное положение» – «кустарь» – таких возможностей не находилось. А по серии документа можно было понять, что в столицу я прибыл давно, и закрепился в артели. А еще, что не сидел, и не поражен в правах, – все это мне долго объяснял руководитель миссии, вручая потрепанную корочку со скверной бумагой и расплывающимися оттисками букв, единственной защитой которой служила надпись «подделка преследуется по закону». – Да, это неважно.

– То есть как неважно? Это из-за меня? Но послушай… – я попытался перебить, Лидия попросту закрыла рот ладонью. И продолжала уже тихим шепотом, так, что на нее стали оборачиваться: – Не надо. Это уже слишком. Если ты не подчинишься решению, тебя ждет суд и тюрьма. Я не хочу всего этого. Надо переждать, – я отвел руку и так же шепотом в ухо, отвечал:

– Я сюда приехал, потому что считал это место лучшим. Не для отдыха, просто лучшим, пусть отсталым, но отличным от того, что у меня дома. И я не хочу уезжать. Пусть безумие, пусть угрожают, пусть попробуют выкинуть. Мне очень хорошо здесь, несмотря ни на что. Я никуда не уйду.