Хроники перевернутых миров. Излом души. Книга первая

Особенно я посвящаю эту историю моему отцу. Он – икона мужественности и воплощение добродетели. Благодаря его поступкам и отношению к жизни мне ясно, каково это – быть настоящим героем.

Ты для меня, папа, мой отец – недостижимый идеал силы. Я очень хочу стать похожим на тебя в поступках и размахе личности. Ты – настоящий герой, добытчик, и благородный семьянин.

Во многом та движущая сила, кто меня вдохновляет, откуда она исходит, эта энергия, дающая уверенность в том, что всё возможно – это ты, мой отец. Я звоню тебе, и – вечно радостный голос, заряжающий энергией. Однако если у тебя какие-либо неурядицы – я это чувствую; но всегда, когда я звоню, я чувствую, как ты их стряхиваешь, как и усталость. И бодрым голосом говоришь, как всё хорошо, и на вопрос: «Как ты?» – отвечаешь просто: тружусь и создаю для людей.

И я чувствую боль, усталость, тяжесть годов, что ты не скрыл, а сбросил, и понимаю: нет у меня оправдания. И если я хочу отложить на завтра то, что и вовсе могу не сделать, обкрадывая сам своё будущее, здоровье и долголетие, то перед величием отца я не имею права искать оправдания, уступая лени и деградации, и отправляюсь совершать дело своей жизни. Спасибо, отец. Ты великий человек. Сверхчеловек.

О маме не хватит и книги сказать. Она – мой Свет, мудрость и создательница, путеводный маяк благочестия, красоты и призыва вечности; всё светлое, истинное, добродетельное и гениальное, что во мне есть – плод её неиссякаемой любви, молитв и веры.

Люблю вас, мои дорогие. Люблю!

КириллДенисенко

ЧАСТЬ I

Denn die Todten reifen schnell.

Ибо скор у мёртвых шаг.

Брэм Стокер. «Дракула»

На земле шёл 993 год. Первой эпохи. Эпоха «Феникса». Летоисчисление только готовили к тому, чтобы начать отсчёт от «Великого Разъединения», что стало началом экуменизма и объединением рассредоточенного народа в прошлой книге. Действия разворачиваются более чем за 470 лет до событий, описываемых в «И.Н.Ф.Е.Р.Н.О. Ад начинается на земле».

Мир, пережив войны прошлого, наших времён, обнулил и переиначил календарные праздники, летоисчисления – как позор предков, знавших только войны, – и мир не подозревает о надвигающейся битве, что затронет все Миры из Миров.

Глава 1

ПРЕДТЕЧА

I

Больничная палата. Аппарат жизнеобеспечения, ЭКГ, манжета – накачивающаяся время от времени, измеряя давление – всё подключено к лежащему в беспамятстве Христофору, с разбитым – в гематомах и синяках – лицом. Датчик пульса подсоединён к пальцу, руки в ссадинах и кровоподтёках. Он в палате один. Засохшие цветы в вазочке. Стул рядом пуст.

Ему видится сновидческий ужас: будто он преследует небольшого роста человека, окружённого обычными эскорт-девками, и валит их одну за одной, а маленького, но тем не менее важного человека оглушает, ведёт с ним спустя время диалог. Столь на себя не похожий и чуждый, весь растрёпанный и заросший – но, что примечательно, он помнит свою попытку накормить связанного из кастрюльки картошкой и луком. И последующая драка с маленьким человеком, кинувшимся на него, разрывая верёвки; удушение в грязном бетонном углублении и последующий выстрел Сторожа в голову, от которого расползается дымка расплывчатой Тени, являющей собой очертания сильной фигуры, но он тщится в Тени, вознёсшей дуло ружья, прочесть черты отца, которого никогда не видел.

Аппараты продолжают свою работу: натужное дыхание еле вздымающейся грудной клетки; на лице, покрытом гематомами, еле различимы редкие движения глаз под веками мужчины, утопшего в проводах медицинского оборудования.

Он не видит ничего, кроме Тьмы, ощущая металлический вкус капелек крови, сползающих в рот россыпью бусинок. Столь реалистичных.

Это была не прошлая жизнь. Просто безымянный сон угасавшего сознания.

Подсознание, чувствуя увядающую в нём жизнь, вызывало неминуемый образ смерти – пощекотав страхом, тщилось пробудить его…

Тьма рассеялась, вторгся белый, заливавший всё непроглядно, Свет.

«Образы, хаотично сконструированные из лоскутов прошлого и вероятного грядущего, оказались действенны, хм, – стоя перед лежащей фигурой, произнесло козлоподобное существо в военной форме, с именем, судя по нагрудной нашивке, начинавшимся с “Д” и оканчивавшимся на “К”. – Но тело в этом варианте по-прежнему останется уязвлено болезнью. Оно нас слышит? Не надо, чтоб помнило».

Сутками ранее

Он – бородатый, крепкий, среднего роста мужчина, слишком молодой для своего «костюма» и авторитета – и тридцати нет, – чей недостаток лет скрывала ненапускная суровость. Ответственность – вся в глазах, исполненных боли, и всё же безумная чертовщина в уголках губ, расползающихся саркастической улыбкой. Он, облачённый в пальто, из-за невысокого роста касающегося щиколоток, с шеей и бородой, скрытыми под шарфом, кривясь и отплёвываясь от колкого ветра, нёсшего полчища снежинок, продвигался, словно царь, в окружении группы статных охранников, уверенно шагая по разбитому тротуару, трещавшему из-за не успевавших покрываться прочной коркой льда луж, образовывающихся благодаря канализационной пробоине. По улице он, смотря на часы, щурясь и причмокивая, проходил мимо торгующих «луковых» бабушек у киоска; собственно, и сам он не прочь был бы стать такой же «луковкой», закутавшись в как можно больше слоёв тулупов да колготок под шерстяные носки. Он, вдруг остановившись, попятился, возвращаясь, откинувшись корпусом назад, заметив нечто заинтересовавшее его. Присев на корточки, попросил завернуть ему семечек в газетный кулёк, вручая не верившей бабушке матовую карточку цифрокоинов (большинство не имело привилегии расплачиваться прочипованными карточками, ставшими анахронизмом: деньги вмиг начислялись и снимались по биометрическим данным) – и пошёл дальше, жестом предлагая угощение «свите», приподняв бровь. Все из окружения незамедлительно потянули громадные ручищи, беря по горсточке. Он вышел, пройдя мимо остановки к паперти собора. Классическая картина – привычный и разнообразный колорит просит милостыню. Ничто не меняется.

– Места для христарадников теперь и у этого собора лицензировали?

– Да, Христофор, – кивнул один из людей с раскрасневшимися ушами и отполированной лысиной, сморщившейся складками, словно бока шарпея.

Христофор, присев перед инвалидом – с аномалией роста, выраженной в карликовости и усугублённой тем, что тот был с ампутированными ступнями и сидел на самодельном скейтборде, утопая в военной форме, – снял его шапку, посматривая искоса воспалёнными глазами и пересыпая семечки в неё, а мелочь, что была на донышке пластикового стаканчика (непостижимо, почему их до сих пор производят) – прямо в рвущийся кулёк, и, не вставая передав его одному из своих верзил, достал из внутреннего кармана фляжку.

– Нравишься мне ты, командир. Будем?

Открыв, налил в грязный стаканчик калеки и, подняв на уровень своего виска, прищурившись посмотрел в опухшее лицо. Заботливо протянул сконфуженному мужчине обратно в маленькие ладошки – беспокойными кривыми пальцами одёргивающему и закатывающему наезжавшие большеразмерные рукава гимнастёрки, – помог сжать его замёрзшие и раскрасневшиеся пальцы своими холёными ручищами. Выглядело это так, словно беркут воробушка выпавшего возвращал в родительское гнездо. Кинул взгляд на храм, оглянувшись через плечо, скалясь в улыбке. И, обратив взгляд вновь на инвалида, приподнял свою флягу, поставленную было на промёрзшую и покрытую инеем землю с пробивавшимися редкими ростками травы, и отпил. После чего, стремительно поднявшись, потрепал его по голове. Мимо, прямо невдалеке, пробегала белоснежная маленькая пушистая собачонка. Её взгляд был испуган, очень; она бежала, останавливалась, оглядывалась и вновь бежала, поворачивалась, всматривалась в людей и в окружающие дома – пытаясь распознать, где находится, была ли тут раньше. Собачонка была аккуратно, даже с вычурностью, подстрижена, на шее красовался ошейник, переливавшийся стразами, ловившими и множившими солнечные блики. Весь её вид говорил о том, что она породиста, и её озабоченные рыскания и сквозящая затравленность во взгляде также свидетельствовали очень явно, что она потерялась, что она ищет хозяев – хозяина или хозяйку, – но, определённо, своего человека. Христофор уставился на неё и ощутил, как в струнах души нечто оборвалось и требовало поманить её, и найти хозяев.

Он на миг представил нелепость того, как бы выглядел при этом, и, распрощавшись тут же с возникшим образом, понял, что ещё нелепее он в общении с оборванцами и в распитии с ними алкоголя, нежели чем если бы бросился на помощь. Собачка, столь чистым и искренним взглядом смотрящая в лица проходящих людей, будто пытаясь попросить прочесть для неё номера домов и названия улиц и расстраиваясь от осознания тщетности своих попыток, остановила взгляд на Христофоре. Он подумал, что ему ничего не стоит подойти к ней и взять на руки, или дать приказ одному из своих людей поймать её и найти через всевозможные группы в интернете её хозяев, если у неё отсутствовал чип, ставший обязательным не только для «братьев меньших», но и для почти каждого человека с предпосылками к девиантному поведению, и безоговорочно – для всех финансово несостоятельных. Но он, разглядывая её, решил ничего не предпринимать. Кто-нибудь, подумал он, да поймает, и найдёт её хозяев, поэтому поспешил покинуть паперть храма, отказываясь более прислушиваться к задетым струнам души, что не должны были напоминать о себе, порвавшись давным-давно. Один из его людей, весьма грубой наружности, украдкой впопыхах перекрестился, обернувшись, обронил прощальный взгляд на золотые купола, венчавшиеся возбужденно крестами.

Христофор, сев в один из трёх чёрных джипов, отъехав, припарковался у цветочного бутика. Его встретили юная работница с парнем, одетые в классические консервативные костюмы с позолоченными бейджиками; в ушных раковинах у обоих отсвечивали молочными переливами интегрированные гаджеты: переговорные устройства с возможностью вывода в зрительный нерв наложенной картинки дополненной реальности. Светловолосый юноша с маленькой серьгой, блестевшей драгоценным камушком в мочке уха, направился в его сторону с приветственными словами, на что Христофор не удосужился ответить вниманием: сразу подошёл к витрине, попросив девушку в чёрном кардигане поверх белой блузы собрать ему внушительный букет из белых роз. Вскоре его люди вошли – раритетный бронзовый колокольчик на двери многократно прозвенел – и расплатились с юношей, протянув запястья, после чего тот проследовал к кассе для пробивки чека и считывания глазом платёжного кода покупателей.

Некоторое время спустя Христофор уже входил с букетом роз в картинную галерею, скользя беспокойным взглядом по окружавшим его людям. И, заметив виновницу своих волнений, обнаружил, как некий – похожий массивной и крючковатой наружностью на попугая, но в то же время сочетавший в своём облике и представительность костюмом и снисходительным выражением лица, – мужчина общается с элегантной девушкой. Христофор, злясь, изменился в лице. Его поле зрения перекрыли танцующие – юный высокий парень в костюме и девочка в аналогичном платье, отбрасывавшие своими сверкающими пайетками – так саднящих глаза – разноцветных зайчиков. Не успел он приблизиться к виновнице с его пышным букетом в руках, как мужчину-попугая отвлекла подошедшая семейная чета средних лет, и Христофор, ускоряясь, стремглав приблизился к девушке со своим даром. Она не сразу поняла, кто перед ней за заслонявшим букетом, но как только увидела лицо, то её улыбка сразу исчезла, и она переменилась во взгляде – с радушного на сквозивший испугом, – но только на мгновение. Её лицо приобрело скучающее выражение, и она с небрежной холодностью произнесла:

– Христофор… Вы здесь.

– Ты… – поправил он.

Его крепкая рука легла поверх её запястья, соскальзывая к ладони, на что она, не скрывая отвращения, тут же попыталась высвободиться, отворачиваясь всем корпусом. Внезапный телефонный звонок заставил Христофора выпустить её ладонь. Он, не отрываясь смотря на неё и улыбаясь, застыл, когда с другого конца линии раздался сбивчивый, расстроенный голос сводного брата, оповещая:

– У отца инсульт…

Улыбка с его лица пропала, он стиснул зубы, выступили скулы. Он не различал, что дальше ему говорили – только, неврастенично посмотрев на девушку, не моргая выдал:

– Ева… – он приподнял руку с выставленным пальцем, демонстрируя, что они ещё продолжат разговор, и, спешно развернувшись, покинул арендованную для благотворительного вечера галерею. Она, положив ладонь на шею, тяжело вздохнула, отстранённо смотря ему вслед, и не сразу среагировала на подходящих с улыбками людей. Правда, моментально пришла в себя, когда увидела с десяток фото-папарацци, сопровождавших юного наследника миллиардного состояния, что готовился представить итог своих вложений в новое изобретение на грядущем научном симпозиуме мирового значения. Она будто облачилась в маскарадный костюм очаровательной заинтересованности (на какую только способна роскошная женщина), одаривая белоснежной улыбкой и поцелуями. Причем улыбкой и поцелуями, превосходившими искренностью прежние, о коих молился бы любой, не заподозрив и тени фальши. Она, окружённая показушно-приторными эмоциями, осенявшими лица приходящих, и такими же речами, полными фальши, не плагиатила и не мимикрировала под стать всем, а сама будто имела собственный искусный приём: не касаясь взаправду, а имитируя поцелуи движением губ, оголяя в улыбке стиснутые зубы и радушно вскидывая брови, исторгать очарование встречным. Но несмотря на талант и глубокую искреннюю заинтересованность, её поцелуи и приветствие – впрочем, впервые – не дошли до адресата.

Хотя он и был до неприличия молод и должен был быть разбалован немыслимым наследством и приумноженным благосостоянием, его лучезарный взгляд определял вмиг истинные мотивы людей, и тем не менее он одарил её формальной и сдержанной улыбкой, выдал чек для её фонда и тут же поспешил удалиться с благотворительного вечера. Никто не знал его имя, поскольку юноша имел средства и статус, позволявшие пользоваться анонимайзером, и оставалось называть его только как «он», хотя любая или любой признал бы, что определение «красавчик» или «жеребец» намного лучше вписалось бы в характеристику. То, что он лично почтил присутствием сие мероприятие, снизошёл до этого общества, являлось событием из области фантастики. Ева даже не успела с ним сфотографироваться, кинувшись рывком вслед, но, вмиг остановившись и следя, как вспышки удаляются за ним, выхватила с подноса бокал и молча опрокинула залпом, без какого-либо ощущения вкуса. Почему-то подумала, сама не зная, какими глубинными пластами её ума вызваны такие мысли, смотря вслед парню:

И правда, такому верховодить драконами только, а не с людьми по светским раутам бестолковому обмену остротами предаваться… Придёт же и такой век, что застать такому мужчине только и суждено…

II

В больничной палате лежал под капельницей пожилой мужчина, за ним присматривал его лечащий врач. Врач своим видом походил на медведя из сказок. У него, при всех угрожающих габаритах, было добродушное лицо с несходившей улыбкой, вселявшей веру в завтрашний день, и в то же время в его взгляде было нечто столь трансцендентно-историческое – будто в нём хранились осколки памяти о древних инках, готовых беспощадно сожрать тебя живьём, если ты встанешь на пути, либо прийти за твоей силой и присвоить её себе.

Христофор, зайдя в палату, покосился на превосходившего его в росте врача, всё же соблюдая надлежавшие правила приличия:

– Здравствуйте, – и, переведя взгляд на больничную койку, застыл. По его лицу было видно, как напряглись скулы и вздулись вены на лице. Он был в смятении. Человек столь грозный и властный лежал перед ним в недостойном состоянии, будто был обычным смертным. Он никогда прежде не видел его столь больным. Страшные последствия читались во всём. Перед ним был не тот человек, с которым он разговаривал этим утром и принимал от него поручения. Христофор горячо обратился к больному:

– Отец, как ты себя чувствуешь?

Комнату заполнил раздиравший горло хрипучий голос:

– Как конь с окровавленными ноздрями… смотрящий навстречу наставленному дулу всадника… – отрешённо глядя перед собой и часто моргая, проговорил старик. По его лицу было ясно, насколько ему было больно говорить.

– Пессимистично. В прошлый раз вы сравнивали себя с жеребцом, покрывшим сотню кобыл… – хохоча, заметил врач.