Восемь лет с «Вагнером»

Мы сидим, ржем и говорим:

– Не-е-е, мы точно не батюшки. (Смеется.)

– А как выходили из расположения?

– Ну, мы продолжали жить на территории военкомата, находились все время в расположении, но выходили в город по 2–3 человека, в «гражданке». Мы переодевались, на рынке что-то купили. У кого-то были свои спортивные штаны, шорты. Лето ведь, жарко. У кого-то где-то сумка, пистолет положить. Ну так открыто мы не носили оружие, маскировались. Магазин там был рядом, вечером в кафешку пойдешь, посидишь, попьешь чайку-кофейку.

– О первых операциях расскажете?

– На территорию противника мы в первый заезд в Луганск далеко не заходили. Работали в основном по Луганску и его округе, иногда заезжали в Дебальцево, в Станицу Луганскую, с донецкими связывались периодически. Опять же, нас в первое время было немного. Но задач хватало.

К примеру, был один такой нехороший рубеж, то ли взводный опорный пункт, то ли ротный опорный пункт у укропов. Его нужно было пройти – но он достаточно хорошо укреплен. Плюс располагался очень хитро, не могли его никак взять, на дороге стоял. И вот несколько дней пытались. Вокруг артиллерия бьет, ребята подходят, по ним сразу начинает работать артиллерия, отгоняет. Сложно было, нагрузки огромные. Даже те, кто ветераны со стажем, очень крепкие ребята, «афганцы», даже они уже на эмоциях.

Были у нас два бывших офицера – не то из спецназа, не то из разведки, – они вечером подошли к командиру и сказали:

– Все, мы больше не можем, мы завтра с утра не пойдем. Что хочешь думай, что хочешь делай, мы не пойдем. Сил нет никаких.

– Да не вопрос, ребята, – сказал тогда командир. – Никого насильно не тащим. Нет – значит, нет, заменим.

Правда, они потом утром снова подошли:

– Извини командир, дали слабину. Мы все обдумали. Работаем дальше.

То есть парни буквально через страх перешагнули, через ужас. Надо отдать должное, дальше работали без нареканий. Так закалялась сталь.

– Много встречали местных жителей на выездах? Что-то рассказывали?

– Местные в разгар войны кто куда разбегались – кто на ту сторону, кто где потише, кто к родственникам, кто в Россию. Местных-то особо и не было. Мы с ними общались в основном в больнице, но там прекрасное отношение было, девчонки-медсестры, врачи. Я говорю – отношение было хорошее, нигде никогда не было косых взглядов.

В центральной больнице, кстати, даже раненые украинские солдаты лежали, мы знали это абсолютно точно. Мы знали, где они лежат, кто что. Но никогда никто к ним не ходил, не мстил и даже этот вопрос не поднимался. Хотя мы знали, что они там лечатся, что к ним приходят родители, посещают, когда, чего… Мы там не разбирали – нацики, не нацики, просто врачам говоришь: «Мы знаем, что они здесь. Не бойтесь, не будем ходить. Мы же профессионалы».

Много пьяной молодежи ходило. Она не вникала в политику и просто жила. Веселье вечером. Если вечером просто по городу проехаться или пройти – кафешки все работают, все нормально. Пока не пошли обстрелы Луганска, пока изнутри не заработали диверсанты, пока батальон «Заря» не подорвали и командира не ранили. Мы его тогда сначала в бункер гражданской обороны затащили, оказали первую помощь. Потом приехала скорая, забрала погибших после обстрела и отвезла всех в больницу. Открытой вражды не было, я никогда этого не видел. Хотя допускаю, что, может, люди просто открыто это не высказывали.

Потом мы общались в детской больнице с врачами, с медсестрами, когда гуманитарную помощь им привезли. Все относились нормально. В магазинах с людьми общались, ну прекрасное отношение. Люди понимали правильность действий.

– С российскими журналистами сталкивались?

– Был случай, когда ребята-корреспонденты погибли (Игорь Корнелюк и Антон Волошин). Они же тоже в «Заре» у нас жили, мы общались с ними буквально накануне. Парни приехали, мы поболтали, помню, в фойе «Зари». Потом на следующее утро они поехали снимать репортаж, а там прорыв пошел с территории, занятой укропами. Мы выдвинулись на поддержку, минометный огонь корректировали на наших батареях. В посадку выдвинулись, ну и так дорогу прикрывали, если будет дальше накат. Но ничего, укропы дальше не пошли.

А с парнями как было. Мы буквально только что проехали, они стояли еще живые возле машины. Мы проехали, объехали, ушли вперед – а их, получается, обстреляли на том месте. Обратно ехали, там уже горели машины, были воронки, и нам сказали, что корреспонденты погибли.

– Расскажите о быте. Как вы устроились в Луганске?

– Мы на территории военкомата жили, на четвертом этаже. Комнаты, кровати двухъярусные, умывальники, туалеты. Внизу под нами ополченцы жили. Нормальный абсолютно быт армейский, ничего такого. Если где-то на задачу выезжали, жили в посадках на земле – коврик, спальник, у кого-то палаточка есть, кто-то так спал. Тепло, лето, вообще без проблем. Нормальные походные всегда были условия.

После обстрела «Зари» мы уже переехали. К нам пристреливались, мы это понимали, конечно, пытались уйти, но все равно там глаза кругом, и нас вычислили. Как раз наша колонна пришла на территорию «Зари», в тот момент нас как раз и обстреляли. Потом мы переместились в бывшее летное училище – там на территории жили, туда тоже прилетало, обстреливали.

– На диверсантов не думали?

– Диверсантов было тяжело вылавливать, не хватало сил. То есть и местные им содействовали – в местной милиции были свои, – тварей много было, предателей. Приходилось меж двух огней скакать – со стороны местного населения нормально, а со стороны служб были подлянки.

Народ на расслабоне был. Народ не вдуплял, за что война, но это картина общая в любом таком конфликте. Тут винить кого-то или осуждать нельзя.

Вот дети – их жалко, они страдали сильно. Разговаривали со знакомыми девчонками, которые как раз медсестрами в детской больнице работали. Они говорили, что у них дети уже знают, что летит, какой снаряд взорвался, откуда прилетел. Даже разбирались в этом. Конечно, поначалу они были очень испуганные, боялись за их психическое состояние. А потом ничего, они как бы даже адаптировались. Даже проще нас, взрослых, все это переносили.

Как Луганск стал прифронтовым городом

– Ехали через границу – самолеты летали, Су-24 параллельно бомбили, обстреливали окраины Луганска. Мы как раз заезжали в начале июля. Пока осмотрелись. Первое впечатление: это был совершенно мирный город. Жители такие беспечные, ритм жизни был такой же: люди ездили на работу, ходил общественный транспорт, работали кафе, никаких проблем. Пока не начался артиллерийский и минометный обстрел. Но это уже изнутри города, там уже лазутчики и диверсанты работали.

Мы на «Заре» сидели, на батальоне – там буквально рядышком остановка была. И как-то утром туда прилетела мина, повредила кафе, убила кого-то из местных, кого-то ранила. Как потом рассказывали, местные видят, что тело лежит, тут же автобус подходит, они также молча садятся в автобус и едут на работу. Народ еще не привыкший, в шоке, не понимал, что происходит. Потом, когда уже больше стали получать, поняли, что война пришла, стали прятаться, меньше движения по городу стало.

Поиск корректировщиков ВСУ

– Мы были второй группой, которая заехала в Луганск. По дороге в принципе особых происшествий не происходило. Но весь этот месяц мы просидели в кольце. Когда мы проезжали, кольца блокады еще не было, а вот когда мы там оказались, мы оказались в кольце.

Нам были поставлены задачи тем руководством, которое в тот момент в Луганске находилось. Из ополчения. Наши группы занимались в основном поиском корректировщиков, которые наводили артиллерию на город. Когда-то везло, когда-то не везло – бывает, что засекли, откуда корректируют огонь, выезжаем на место, а там никого нет. Бывало такое, что недалеко от штаба, буквально в полутора километрах, мы выезжали и нарывались на засаду. Корректировщиков всегда кто-то прикрывает – на улице сидит и отслеживает, кто туда к корректировщику пытается подобраться.

С переменным успехом мы занимались своей задачей, и, в принципе, если не считать постоянные обстрелы с гаубиц и «Градов» по городу, ничего там сверхвыдающегося не произошло.

Как украинский корректировщик хотел в Россию уехать

– Как-то был обстрел одного из районов в Луганске. Минометный обстрел, артиллерийский укропы закидывали чуть подальше. Естественно, были корректировщики. Сидели на высотках, на крыше где-то. И когда это поняли, ребята поехали и одного взяли с поличным. С бумажками, с приборами, с биноклем. Он признался, что корректировал артиллерийский огонь, но что самое показательное и дикое – он сам был из того района, который обстреливали. У него в этот момент дома была жена молодая, пока он ходил «работать».

– Ну и зачем ты это делал? – спросили его на допросе. – Ради чего?

– Деньги нужны были, – говорит.

– Зачем деньги?

– Чтобы уехать в Россию, а не на Украину.

Мы в ступор впали от этого человека. Ну, Бог тебе судья, парень.

Пленение прибалтийской снайперши

– Запомнилась одна женщина, корректировщик, прибалтийка. Она отстреливала сербов-добровольцев, они пытались к ней подобраться. Двоих «задвухсотила», одного «затрехсотила». Мы, когда приехали, ее хитростью взяли. Пацаны с одной стороны зашли, короче, перебили ее охранение – троих человек. Это было при въезде в Луганск, с правой стороны, как въезжаешь в город, там была бывшая ментовская часть. А от нее в 600 метрах две высотки стояло – «свечки» типичные, 16-этажные. Вот она с одной из них корректировала огонь, а по ее наводке пакеты «Градов» набрасывались в район, где мы дислоцировались.

Сербы пошли туда, выяснить, поискать по домам. И, в общем, нарвались на корректировщицу и ее охранение. Потом мы ее взяли в плен – получилось так, что у нее закончились патроны. Потом выяснилось, что она оказалась любовницей одного из командиров нацбатальона, и он ее позвал корректировать огонь. По совместительству она была не просто корректировщица, она еще участвовала в Чечне снайпершей. До того биатлонисткой была.

Мы ее отдали в штаб, в «Зарю». Что там дальше с ней делали, расследования проводили и так далее, я не знаю. Но момент был запоминающийся. Она сказала, что у нее трое детей в Прибалтике, и как бы меня это сильно удивило. Ладно, я могу понять, когда ты Родину свою защищаешь, у тебя трое детей, ты там врагов отстреливаешь. А когда у тебя трое детей, а ты наемница и работаешь от Чечни до Донбасса… Это как бы в голове не укладывается.

– Странно, потому что истории о прибалтийских снайпершах в чеченской кампании, да и в других конфликтах, никем не были подтверждены. Считается, что это выдумка.

– Это не выдумка. В 2000 году в Чечне при зачистке села Гансолчу мы с ними тоже встретились. Одну снайпершу тогда «затрехсотили», одну в плен живой взяли без повреждений. Они там в момент зачистки шестерых омоновцев постреляли. Мы только пришли в тот район, а пацаны из ОМОНа и СОБРа ставили блокпост. Эти две гадины их достаточно долго терроризировали, недели полторы. Когда мы туда пришли в составе 16-й бригады, мы навели в том районе порядок. Это тоже были прибалтийки, конкретно на 100 %, потому что у них были и документы с собой. В охранении у них было два негра-сенегальца и один иорданец…

Спасение гражданских

– Ни я, ни кто-либо из моих друзей не считал, что нужно было как-то геройствовать, лезть на рожон. Понимаешь, наш действительно геройский поступок в том, что мы выводили людей из некоторых районов. Опять же, искали корректировщиков – обнаружили в подвалах гражданских. Бабушки, дедушки, женщины с детьми в том числе сидели. В основном женщины и дети, там мужчины редко были. По крайней мере дважды мы связывались с руководством, они высылали туда технику – автобусы, и мы вывозили людей оттуда. Один раз человек восемьдесят из подвалов вытащили, второй раз – человек тридцать, наверное, эвакуировали. Прямо под артобстрелом. То есть соседние дома буквально складывались под ударами, а люди сидели в подвалах, прятались от арты. Мы их находили и выдергивали оттуда.