Смерть Отморозка. Книга Вторая

В концерте принимало участие восемь исполнителей. Все были уже немолоды, имениты, однако держались демократично, шутили с публикой и охотно пели на «бис». Начали, как водится, менее прославленные, а когда народ разогрелся, вышли «звезды». Им подпевали.

Последнего любимца проводили овациями, и вдруг появился ведущий и вместо того, чтобы завершить концерт, объявил, что сейчас выступит саратовский бард Олег Осинкин. На минуту воцарилось недоуменное молчание, и сбоку из-за кулис вышел Олежка, с гитарой и своей грустной улыбкой.

Зал взорвался аплодисментами. Люди в зале хлопали не только из симпатии к Осинкину, но и из фрондерской неприязни к властям, попытавшимся превратить интеллигентский праздник в казенное мероприятие. Пивоваров был в смятении, губернатор что-то раздраженно бросил директору дворца, сидевшему неподалеку от него. Тот помчался за кулисы.

Но прежде чем Осинкина успели прогнать, он взял аккорд и запел своим задушевным негромким баритоном «Возьмемся за руки, друзья». Весь зал, стоя, поднявшись с мест и взявшись за руки, пел с ним вместе. Когда он закончил, раздался новый шквал аплодисментов. Осинкин скромно поклонился.

– О-леж-ка! – скандировали люди. – О-леж-ка!

Ликующий Норов прятался на галерке и наблюдал, как губернатор, Пивоваров и их жены, злые и надутые, поспешно покидали зал, а вокруг них суетились испуганные чиновники.

Норов был автором этой дерзкой демонстрации; его ребята сумели договориться с организаторами концерта, москвичами, не боявшимися городских властей. Вся затея обошлась ему в десять тысяч долларов, но она того стоила. По распоряжению губернатора мероприятие в прямом эфире показывали по губернскому телевидению. Растерявшиеся при появлении Осинкина режиссеры не остановили вовремя трансляцию; торжество Олежки и позор Пивоварова видел весь Саратов.

***

В середине озера торчал небольшой островок с двумя десятками деревьев, с оголенными толстыми кряжистыми корнями, уходящими в воду. По краю островка было виднелось несколько неподвижных темно-коричневых холмиков.

– Что это? – всхлипнув и шмыгнув носом, спросила Анна, указывая рукой на холмики. – Камни? У меня почему-то такое ощущение, что они – живые…

– Это выдры, – ответил Норов. – Видимо, им, как и нам, надоело сидеть в норах, и они решили подышать свежим воздухом.

– Тут живут выдры?

– Несколько семейств.

Анна достала телефон, навела на них фотокамеру и сильно увеличила, чтобы разглядеть лучше.

– Смотри, вон те двое жмутся друг к другу, совсем как мы! – Она медленно, чтобы не потерять изображение, перевела камеру вбок. – А там их больше! Четверо! Наверное, это родители с детенышами! Они плавают?

– Да, но сегодня, видимо, холодно даже для них.

– Какие они милые!

– Не такие безобидные, как кажутся. Они непрерывно роют подземные тоннели, видишь те дыры? Изгрызли весь берег, он теперь осыпается. Смотри, корни деревьев на острове совсем голые. Если не принять мер, они погибнут, а островок, наверное, уйдет под воду.

– Он исчезнет? Какая жалость! Неужели такие милые зверьки губят деревья?

– Целый островок, а на нем весной любят отдыхать птицы – черные цапли. Еще недавно он был вдвое больше.

– А ведь они, наверное, думают, что никому не причиняют зла! Просто плавают, играют, существуют…. Они уверены, что остров принадлежит им, ведь они тут живут, а люди приходят и уходят. Их истребят, как ты считаешь?

– Кто?

– Ну, люди, лесники. Ведь нельзя же допустить, чтобы они разрушили тут все! Ой, мне их так жаль! И деревья тоже жаль! А больше всего – нас с тобой! Господи, ну что же нам делать?!

***

После выступления на концерте Осинкин стал для властей врагом номер два, – врагом номер один, по-прежнему, оставался Егоров. На государственном телеканале вышло часовое журналистское расследование, из которого следовало, что Осинкин разворовал и погубил предприятие, составлявшее некогда предмет гордости всей страны. Пытаясь избежать уголовного преследования, он в поисках неприкосновенности обратился к «политическому махинатору» Норову, известному своими криминальными связями, в частности, дружбой с бандитом Кочаном. Осинкин заплатил Норову из украденных у народа денег, и теперь один тащит другого во власть.

Репортаж был смонтирован из кадров старых документальных хроник и милицейских съемок, с какими-то прикрытыми простынями трупами на улицах, мчащимися под звук завывающих сирен милицейскими машинами; с путанными рассказами анонимных «источников», показанных со спины, и со зловещим музыкальным фоном. Все в нем было бессовестным и грубым враньем, однако тему «криминального дуэта» подхватили и другие прикормленные администрацией СМИ, стараясь создать у жителей города впечатление, что к власти рвутся уголовники.

Осинкин, впервые попавший под подобный обстрел, был потрясен. Он не находил слов, чтобы выразить свое возмущение.

– Это же наглая ложь! – бурлил и негодовал он. – Мы должны ее опровергнуть! Подать в суд!

– Да не переживай ты так, – успокаивал его Норов. – Ты же не ждал, что они начнут петь тебе дифирамбы? Зато теперь все о тебе говорят.

Но Осинкин не мог не переживать. Ему было стыдно перед родственниками, друзьями, избирателями. Ольга тоже пребывала в шоке. Едва скрывая слезы, она рассказывала, что дочери не дают прохода в школе. Осинкин хотел на выходные уехать с ней и детьми за город, чтобы дать семье передышку, но неумолимый Норов его не отпустил. До выборов оставалось чуть больше двух недель, нельзя было терять ни часа.

Сам он с наигранной веселостью повторял своим штабистам слова Алкивиада: «Пусть ругают, лишь бы не молчали», но про себя отлично сознавал, что это – совсем не та слава, о которой мечтают начинающие политики. Впрочем, кое-что имелось в запасе и у него. Свою газету он до поры до времени держал в резерве, но теперь ввел в сражение этот последний ресурс. Началась публикация разоблачительных материалов о городской и областной администрациях под общим названием «Воры в законе».

В статьях вскрывались коррупционных схемы; рассказывалось о семейном бизнесе губернатора, о десятках миллионов долларов, которые выжимали из области его жена, сын и родственники. Приводились примеры того, как силовики помогали им душить конкурентов и забирать чужой бизнес. Пивоваров представал в неприглядной роли губернаторского приказчика, помогавшего разворовывать городское имущество.

Домыслов в статьях почти не было. Утверждения опирались на копии документов со списками фирм и номерами счетов; на секретные справки из досье спецслужб, на оперативные материалы отдела по борьбе с организованной преступностью. Были и фотографии из уголовных дел и снимки роскошной недвижимости, принадлежавшей губернаторской семье.

Этот залп тяжелой артиллерии Норов втайне готовил несколько месяцев, с тех пор, как решил поддержать Осинкина, приберегая его для решающего штурма. Служебные материалы ему за деньги сливали менты, а статьи на условиях анонимности писали лучшие журналисты. Саратовский обыватель был поражен. Подлинных размеров коррупции не представлял никто, даже близкие к губернатору чиновники.

Норов увеличил тираж своей бесплатной газеты в десять раз, но она все равно разлеталась в считанные часы после выхода, причем, не только в Саратове, но и во всех регионах, где выходила. На «блошином» рынке ее продавали за деньги. Секреты губернатора и мэра обсуждались в очередях и в общественном транспорте. Несколько материалов с помощью Леньки перепечатали независимые московские издания. Для саратовцев это был сигнал того, что поддержка губернатора в Кремле слабеет.

Удар был настолько мощным, что власть растерялась. Сначала с Норовым связался помощник губернатора и попытался напугать «большими неприятностями», ожидающими его и Осинкина. Норов ответил, что после визита налоговой полиции, ареста счетов и публичных рассказов о своем уголовном прошлом он опасается только ВИЧ-инфекции, но постарается не вступать в близкие отношения с незнакомыми женщинами. Затем Норову позвонил сын губернатора, Миша, и предложил встретиться.

***

Норов понимал, как ждет от него Анна твердых мужских заверений в том, что он все устроит, что все будет хорошо. Больше всего на свете ему хотелось бы так и поступить, но это означало бы солгать.

– Нам обоим следует серьезно подумать, прежде чем принимать решение, – переламывая себя, произнес он.

– О чем?

– О последствиях наших поступков. Мы же – не выдры.

Для нее это прозвучало слишком жестко, он почувствовал, как она сжалась. Черт, Кит, не надо! Пожалей ее. Неужели это обязательно делать сейчас! А когда? После того, как мы натворим такого, чего нельзя будет исправить?

– Остаться, значит – полностью изменить нашу жизнь, твою и мою. Ты понимаешь это?

– Да… конечно,… – почти беззвучно пробормотала она. – Только для меня это – не минута, это – для меня все! Вся моя жизнь… Нет, нет, извини… ты прав.

Она тихонько кивнула, соглашаясь.

– Если ты остаешься со мной, значит, уходишь из семьи, переезжаешь с сыном ко мне в Петербург, – продолжал он. – Мальчик готов расстаться с отцом? Ведь меня он совсем не знает. У меня – маленькая квартира, втроем нам будет тесновато, необходимо найти что-то другое. Нужно будет устраивать его в школу. В Петербурге с этим большая проблема, особенно в центре. Да, еще надо будет купить машину… впрочем, все это – не главное, обычная семейная суета… Просто я от нее совсем отвык.

В замешательстве он поежился.

– Придется отказаться от Франции, – сказал он и замолчал, неприятно пораженный этой внезапной мыслью.

– Почему? – испуганно спросила она.

– Я провожу здесь по полгода. Ты же не сможешь ездить со мной, а оставлять вас одних в чужом городе было бы нехорошо, неправильно… Есть еще финансовая сторона… Видишь ли, мне, наверное, придется опять чем-то заняться, иначе нам не хватит денег. Организовывать новый бизнес? Какой?…