Над вечным покоем

У Маркова сжалось сердце.

– Этих дебоширов бабки митричами назвали. Завтра Речное собирается после рассвета на вече. Не знаю, будет ли там Фекла… Будут решать про обозчиков.

– Давно пора собраться. Митрич-то рад, что созвал народ?

– Да, его не узнать! Как поговорила на днях с ним, не поверила. Важный такой ходит. Представляешь, только иду сегодня на работу, а они уже заваливаются к Бобрихе, бухают, орут. Припасы делят.

– Сколько их вообще? Митричей этих?

– Человек тридцать – сорок. Это те, кто с ним вместе любезничает. А поддерживает его полдеревни точно, – вздохнула супруга.

– Не переживай. Я думаю, все разрешится. Митрич нормальный мужик, хоть и зазнался. Сейчас все дурят. Вече поможет разобраться, что делать – митричи скажут, чего хотят, Бобриха с ее подлизами – чего хотят они, найдем что-то посредине и заживем дальше. А за жратву вообще не беспокойся! Я наловлю дичи, хватит на сто зим вперед. Не умрем. Пока погрызем оленя. Занимайся своим делом и ни о чем не думай. Справимся!

– Я бы с радостью, но… – Юля поджала губы и отвела взгляд.

– Что такое? – спросил Марков, не понимая смущения Юли.

Девушка вздохнула и пожала плечами. Она развернулась, отошла от Маркова и зашагала по протоптанной дороге, которая шла в обход здравпункта. Марков последовал за ней, хрустя снегом в такт шагу супруги. Прокопьевна подошла к небольшому деревянному сарайчику, вставила широкий ключ в скважину и с легкостью отворила дверь. Марков заглянул в подсобку и ахнул.

– Ничего нет, Миш. Остаток лекарств забрала Бобриха, чтобы ненароком митричи не отняли.

Внутри сарайчика кружилась только пыль. Стеклянные шкафы, коих здесь было немало, стояли пустыми. Где-то еще оставались упаковки, склянки, банки, но в целом угнетающее запустение мешало наслаждаться отсутствием привычного беспорядка.

– И давно?

– Позавчера вечером. Волчок был на дежурстве, пришли парни Карабина и заставили открыть двери склада. Потом парень прибежал, рассказал, а я даже шубу не надела, побежала за усатым, но нашла. И никто его не видел! А на следующую ночь они с Сенькой потащились в лес.

– Не переживай! Я все равно ничего бы не смог поделать. Я думаю, Фекла знает, что делает, и будет выдавать припасы по потребности. Тебя, как единственного врачевателя, она в беде не оставит.

– Да их все равно оставалось с гулькин нос. На Сеньку точно ничего нет. Миша… Мне так страшно! – Она упала Маркову на плечо, не в силах сопротивляться приступу плача. – Ты видишь, что сейчас происходит в Речном. Люди озверели. Мы надеялись, что обозчики приедут рано или поздно! Но лекарств больше нет! И не будет! А я… Я даже не знаю, что теперь делать. Сенька может погибнуть. Ему нужны противомикробные, но их нет. Проще пристрелить парня, чем пилить ногу без таблеток.

– А как раньше лечили? – Марков призадумался. – В старые времена. До Потряса. Вернее… Задолго до Потряса.

– Не знаю. Всякими отварами. Отец не рассказывал, – Юлька вздохнула. – Но щас под снегом уже ничего не растет. Только иголки на елках, да шишки.

– Да и хрен с этим балбесом. Завтра будет вече. Мы решим, как поступить.

– Может, обозы приедут? – спросила Юлька с надеждой ребенка в глазах. – Обозчики. Они ведь не забыли про нас?

– Не должны, – Марков погладил жену по голове и посмотрел на белые облака, медленно раздираемые ветрами на части. – Это же торгаши, своего не упустят. Но с обозами точно что-то случилось. Видимо, в Шахтах какие-то проблемы, раз не посылают людей к нам.

– Когда это закончится? – печально спросила Юлька, зная, что Марков не найдет подходящего ответа. – Эти непонятки… Боже, почему все не может быть… Быть просто.

Жена бросила тоскливый взгляд на пустые полки и закрыла дверь сарайчика.

– Можно и открытой оставить, воровать нечего. – Она утерла слезы и посмотрела в сторону площади, где вскоре состоится судьбоносное собрание. – Нужно предупредить людей, чтобы вели себя очень осторожно, не ввязывались в передряги…

– Тогда они навредят себе еще больше. Чем больше учишь, тем глупее становятся, – здраво рассудил Марков. – Скажешь им, что ночью выходить крайне опасно, так они все повалят на улицу.

– Ты прав, – тихо проговорила Юлька, смотря себе под ноги. – Хочу надеяться на лучшее. Но так сложно держаться.

– Будет ночь, будет пища, – сказал Марков, усмехнувшись. – Мы разберемся. Щас хочу прогуляться до столовки, посижу, перекушу…

– Ой, я ведь совсем ничего не приготовила, я… – затараторила было Юлька, но муж ее успокоил.

– Все хорошо. Правда. Я хотел с Митричем поговорить еще. Заодно у Бобрихи разузнаю, че случилось.

– Нет-нет, пожалуйста, не надо! – взмолилась Юлька. – Давай мы как-нибудь по-другому…

– Я не буду ни на кого давить, хорошо? Просто спрошу.

Юлька ответила едва заметным кивком и пошла обратно на работу. Пока пара брела по сугробам к лекарне, никто и слова не проронил. Каждый думал о своем, но оба прекрасно понимали, что если ничего не предпринять, то деревня погрузится в хаос. Несмотря на бурю, которая надвигалась, Марков поймал себя на мысли, что беда поможет супругам сблизиться. Он желал выговориться, наладить отношения, которых толком никогда не было. Да, на пороге и правда стояла беда, но охотник верил, что вместе с Юлькой они переживут любую напасть.

Марков проводил Юльку до больницы и спросил на прощанье:

– Как ты будешь выкручиваться с Сенькой?

– Че делать, ступню сечь, – холодно ответила жена. – Я не могу его отпустить. У меня нет выбора. За нас порешала жизнь, сука этакая.

Марков посмотрел на Юлю. Впервые кто-то снял у него с его языка нужные мысли, терзавшие охотника долгие зимы. Она смогла за пару слов выразить все тревоги мужа, горевшего под гнетом оголтелого разума. Фраза, брошенная вскользь, будто вернула Маркова на землю. Он оказался в Речном – здесь и сейчас. Юлия в одно мгновение выдернула Маркова из тисков непонимания и тревоги, поставила на ноги и дала пощечину. Хотя она точно не поняла, что сотворила. Глаза ее были полны скорби и неуверенности. Марков обнял ее и искренне прошептал:

– Спасибо.

Юлька, привыкшая к хладнокровию мужа, не оценила благодарностей. Она вновь отдалилась, а Марков обреченно ослабил объятия. Жена неприметно улыбнулась на прощанье, и охотник проводил ее взглядом, пока она поднималась по лестнице. Он хотел сделать что-то, изменить ситуацию к лучшему, но мозолистые руки будто кто-то связал невидимыми путами. Они сковали волю к сопротивлению десять зим назад, и Марков не мог ничего поделать с добровольным заточением в северной тюрьме под открытым небом. В последний раз, когда он пытался помочь людям, это обернулось позором, смертью и отчаянием на всю оставшуюся жизнь. Марков опустил голову, печально вздохнул и нехотя поплелся в столовую. Ему предстоял серьезный разговор с Митричем, старым лесорубом-пьяницей, чья кровь по воле случая продолжала течь у Маркова в жилах.

Глава пятая

Марков отворил широкую дверь и вошел в теплое заведении Бобрихи, которым восхищались даже в Шахтах. Столовая, набитая людьми что бочка рыбой, была единственным двухэтажным зданием в Речном. Первый ярус предназначался для посиделок – плотник Ромин, пару лет назад умерший от старости, соорудил сидячие и стоячие места, чтобы в столовую Феклы могло набиться больше народу. По левую руку расположился длинный стол, за которым рассаживались одиночки. За стойкой находился бар с множеством полок, тут шефствовал тощий Вова, прозванный Митричем Шепталой – кассир и разносчик еды. Скользкий мужичок отвратительно семенил ногами, лавируя между столами, и это не прибавляло ему обаятельности. Позади стойки находились выходы на кухню, где трудились пять кухарок, и в подсобку, в которой Шептала, обслюнявив костлявые пальцы, считал денежки и прятался от нападок опьяневших гостей. По правую руку от входа разместили широкую полукруглую сцену, занимавшую немало полезного пространства. Раньше здесь на потеху неискушенной публике Речного выступали неумелые артисты из Шахт, но после исчезновения обозчиков неуклюжий бревенчатый помост опустел. В прежние времена второй этаж служил жильем для Степановича, бывшего хозяина заведения, которого Марков не застал. После его ухода в странное путешествие на север за сокровищами, Бобриха стала заправлять столовой в отсутствие Степановича, но оставленная у руля женщина умело прибрала к рукам доходное дело. А хозяин так и не вернулся. Вообще, поговаривали, каких-то хитрых задатков в барышне отродясь не было. Она однажды пришла из Ленинского, и какой-то болтун пустил слух, что молодая на тот момент дама работала в знаменитом публичном доме, куда ее добрый муженек сдавал в аренду. Да, слабо верится, что столь униженный жизнью человек сможет дорасти до главы деревни, однако Бобриха вопреки домыслам сумела показать, кто в Речном хозяин. Управляя столовой, она вывела торговлю на небывалую высоту: проводила ярмарки, заманивала обозчиков хорошим товаром, чтобы содержать ополчение, обложила небольшим налогом местных производителей, что злило Митрича, который после пропажи торгашей не платил ей мзду. С той поры к ней привязался Совком и Карабин, который был обычным рыбаком. Оба крутились возле нее, хоть все были уже далеко не подростки. Она играла дураками и часто сталкивала мужиков лбами, по известным лишь ей причинам. После смерти Совкома на одном вече ее единогласно избрали новой главой, и вскоре со второго этажа столовки она быстро переехала в новую бревенчатую избу.

Шагнув за порог и вдохнув запах рыбной похлебки вперемешку с потными парами присутствующих, охотник первым делом увидал Митрича в окружении большой компании. Веселящиеся люди сгрудились вокруг крохотного стула, на котором прямо в валенках стоял жилистый старик с изувеченным лицом. Глаза Митрича сильно опухли, под ними горели яркие фиолетовые фонари. Физиономия лесоруба после избиения заметно раздулась и стала походить на неказистую картофелину. Ссадины и ушибы выглядели страшно, однако Митричу было плевать на них. Взбудораженный лесоруб громко говорил о натуральном обмене между деревнями почившего Союза Пяти и так яро размахивал бутылкой, что алкоголь разбрызгивался в разные стороны. Мужик сильно гнусавил из-за перебитого носа, и речи его звучали вымученно, однако это не мешало старику много материться и смеяться. Слушать на трезвую голову подобные нравоучения задача не из легких, и Марков пожалел, что вообще пришел к Фекле.

Шум и гам сопровождали посиделки лесоруба постоянно, но сегодня обожатели разбогатевшего мужика как с цепи сорвались. Сгрудившись вокруг Митрича, народ скандировал агрессивные лозунги, стучал кружками и пел развратные песни, полные намеков на греховное неравнодушие Бобрихи к кобелю, живущему снаружи. С момента ухода Маркова в лес за оленем «политический кружок» лесоруба заметно вырос, и это сильно пугало. Пару недель назад лишь пара-тройка тунеядцев крутилась вокруг старика, теперь же хриплые и наивные речи Митрича слушала целая улица. Марков боялся представить, насколько прибавится последователей после завтрашнего вече. Среди собравшихся Марков приметил Тесака – мясника, живущего у ворот, Сифу, соседа по дому, вчерашнего Юрца и даже Фильку из ополчения, что затесался в компанию назло Карабину. Были тут и барышни – Евлампия, жена Федьки Хромого, охотница Мариша, что валила зверя не хуже Маркова, Юнона, женщина под сорок зим, с угольно-черными бровями, последняя из рожавших в Речном на памяти офицера.

Народу собралось немало, и Марков чувствовал, как в сложившихся обстоятельствах Бобрихе тяжело усидеть на двух стульях. С одной стороны, она едва ли могла терпеть присутствие Митрича в столовой, с другой – несмотря на выходки лесоруба, он делал хорошую кассу опустевшему заведению. Митрич, будто чуя желания своего недруга, сорил деньгами как обезумевший. Да, он старался на зимы вперед отыграться за былое нищее существование. Всю жизнь мужик сидел без гроша за ватником, бессовестно выпрашивая взаймы на еду и пойло у каждого встречного. Но на вежливый отказ или грубый посыл куда подальше пройдоха уверял – рано или поздно расплатится по долгам. И так могло продолжаться бесконечно долго, пока мир в одночасье не перевернулся с ног на голову, и жители, чей заработок зависел от ремесла, остались не у дел – еженедельных ярмарок нет, торгаши пропали, а значит, с центром обмена за марки не было. Ситуация патовая, ибо даже Юлька, чей кабинет со времен Прокопия кормила казна Речного, стала занимать у Бобрихи.

Толпа в столовке вызвала у Маркова неимоверное отвращение. Он с омерзением смотрел на кучу людей, что пребывали в коллективном безумии. Они в одночасье сплотились в одну большую неотесанную массу, что размазала человеческий разум по полу заведения Бобрихи. Он рассудил, что с Митричем говорить сейчас бесполезно – лучше прийти к нему вечером ближе ко сну, а потом наведается к Фекле. Однако охотник опасался, что к этому времени старик успеет что-нибудь вытворить.

Марков уже развернулся к выходу, как вдруг за спиной раздался громкий клич:

– МИША!

Твою ж…

— МИША! ЧЕРТ ЧАЩОБНЫЙ! – радостно верещал Митрич неестественно высоким голосом. – ДРУЖЕЦ МОЙ! ИДИ СЮДЫ, НЕ СТЕСНЯЙСЯ, БРАТ!

– Я в другой раз, наверно, – Марков обернулся с вялой ухмылкой, надеясь задобрить товарища, который не намеревался так просто отвязываться.

– НЭТ, НЭТ! – Митрич спрыгнул со стула, а бутылки на полках звонко задрожали. – Заутра сидети не буим так!