Сага о Гудрид

– Да, но на мне лежит слишком большая ответственность, – сказала Гудрун со слабой улыбкой. – Ты ведь тоже не стала бы разъезжать повсюду, если бы у тебя были другие заботы?

– Ну нет, – радостно проговорила Гудрид. – Мы уезжаем из Исландии на следующее лето.

– Опять в Виноградную Страну?

– Нет, в Норвегию… А может, еще в Англию и Ирландию.

– Ну что ж, кто-то более удачлив, чем я, – промолвила Гудрун. – Расскажи мне о Виноградной Стране. А потом мне хочется узнать, как живется женщинам вроде нас в Норвегии и Гренландии… Правда, меня совсем не интересует, сбивают ли они масло жирнее, чем мы. Нет, мне хочется понять, могут ли они любить в своей жизни и при этом оставаться верными долгу.

– Я никогда не задумывалась об этом, – призналась Гудрид. – Но, по-моему, им это удается.

Впервые за долгое время ей вспомнилось предсказание Торбьёрг-прорицательницы. И если бы та поведала ей о том, что ее ждет та же участь, что и Гудрун дочь Освивра, то она ни за что бы не захотела услышать об этом заранее.

УВЕЧЬЕ

На третье лето после того, как она вернулась в Исландию, Гудрид начала готовиться к новому путешествию и шить себе одежду. Однажды ясным солнечным днем, вскоре после того, как овцы оягнились, она отправилась на северный берег, где Карлсефни чинил корабль.

Она уже привязывала кобылку у куста, когда к ней подошел просиявший Карлсефни.

– Когда же мы отправимся в путь? – бодро проговорила Гудрид.

– Мы?… – в замешательстве переспросил Карлсефни, и она похолодела. А он тем временем продолжал: – Неужели ты не понимаешь, что у тебя слишком много забот дома, тем более теперь, когда матери нет в живых и некому присмотреть за хозяйством? У нас целых два двора, два сына, и они еще не подросли настолько, чтобы помогать по хозяйству…

В голове Гудрид зазвучали слова Тьодхильд: «Как ты думаешь, кто из нас лучше понимает толк в хозяйстве – жена, которая годами остается в доме одна, или муж, который предпочитает земле палубу корабля и надолго уходит в море?»

Вспомнила она и тот вечер, когда Торстейн запретил ей поехать с ним в Виноградную Страну, и тот раз, когда Карлсефни велел ей остаться дома, пока он со своими людьми отправился изучать южные земли Винланда. Неужели он сам забыл, как на нее напал Ислейв Красавчик, когда она осталась одна. И вот он снова решает, что она должна быть дома!

Однако и в этот раз возражать было бесполезно: она поняла это по его тону. Гудрид повернулась к лошади, и когда Карлсефни помог ей сесть в седло, он сказал:

– Неужели ты хочешь, чтобы чужие люди заботились о маленьком Торбьёрне и Снорри, если они заболеют и слягут в постель, как нынешней зимой?

– Нет, – ответила Гудрид бесцветным голосом. Она вылечила своих сыновей и тогда, когда они в канун Рождества провалились под лед на речке. А знатные бонды и бедные крестьяне всегда посылали за ней, если у них была нужда в целительнице.

Гудрид повернула свою кобылку и медленно поехала к дому, думая о сне, который приснился ей однажды ночью, когда она выхаживала своих детей. Ей пригрезилось тогда, будто она слышит, как в лесной чаще пищит ребенок. Звуки эти все приближались, и она вдруг увидела белку, лежавшую на спине. Ее почти не было видно под грудой сосущих и барахтающихся бельчат. А потом она заметила, что сама белка разорвана надвое и распластана так, что по обе стороны позвоночника, словно маленькие камешки, поблескивают ее почки. Малыши же ее жадно пожирали материнские внутренности.

Гудрид так задумалась, что чуть было не проехала свой Глаумбер, направляясь уже на Рябиновый Хутор. Но кобылка хорошо знала дорогу и повернула прямиком в свое стойло, где их уже поджидал конюх. Гудрид поблагодарила его и, погруженная в свои мысли, пошла через двор к дому. Дворовые постройки словно сгрудились вокруг женщины, мешая ей дышать полной грудью.

Ей очень хотелось, чтобы Священная Гора лежала ближе к их дому. Гудрун дочь Освивра, пожалуй, поняла бы, какой одинокой чувствует себя Гудрид. Пожалуй, она только теперь впервые почувствовала на себе всю тяжесть того бремени, которое вынесла Гудрун. А Гудрид еще так кичилась своей удачей перед нею на альтинге!

Между двумя женщинами возникла дружба, подобно серебряному кладу, который случайно обнаружился под лопатой. Гудрун была переменчива, будто исландское небо, и столь же любопытна, как дитя, и ее бесконечные расспросы позволяли Гудрид увидеть свою жизнь в новом свете.

Гудрид ничего больше не сказала Карлсефни о своем разочаровании: она просто готовилась к отъезду мужа, собирая ему вещи и еду на дорогу. Она откладывала ему самые жирные сыры и крупную вяленую рыбу. Только бы он не подумал, что она обиделась на него.

В ночь перед отъездом Карлсефни был особенно нежен с ней, а утром привлек ее к себе и сказал:

– На этот раз я поеду только в Нидарос и Халогаланд. И скоро вернусь в Исландию: это будет в начале будущего лета, так что мы вместе успеем на альтинг.

Гудрид улыбнулась и поцеловала его, но в то же время она чувствовала, что в душе ее остался осадок. Никогда больше она не порадуется тому, что Карлсефни решает за нее, что он заботится, чтобы ей было лучше.

Гудрид попросила Арнкеля поехать с ней в Ванскард и взяла с собой Снорри – чтобы сын ее увидел, как «Рассекающий волны» выходит из фьорда.

Надсмотрщик показал мальчику на парус в красную и синюю полоску, который уже исчезал вдали, и сказал:

– Гудрид, Снорри уже такой большой, что ему пора завести собственного коня. Карлсефни и сам говорил об этом перед отъездом.

Уныние Снорри улетучилось в один миг, словно роса под лучами солнца, и по дороге домой он оживился и болтал без умолку. Гудрид думала, что и ей самой следовало бы порадоваться тому, что в доме год этот будет спокойным. Карлсефни уехал, и ей не придется принимать гостей и устраивать пышные пиры. А главное, у нее теперь будет достаточно времени, чтобы научить Снорри считать и читать. Арнкель успел обучить мальчика стрелять из лука и грести в лодке, а теперь Снорри будет нетрудно постичь грамоту.

В тот день, когда Снорри смог прочитать слово «Гудрид», начертанное на луке и веретене, которые подарил ей Арни Кузнец, она была уверена, что мальчик понял смысл рун и что отныне он медленно начнет постигать их дальше.

Она размышляла над тем, что значит быть образованным, и хотела бы просить у кого-нибудь совета, как ей быть дальше. Гудрун дочь Освивра говорила ей, что она и сама охотно бы научилась читать книги, но ни епископ Бернхард, ни английские священники не желали тратить время попусту и заниматься с ней. А священник из Хова сам едва разбирал буквы, так что обращаться к нему по поводу Снорри и вовсе было бесполезно.

В один погожий осенний день Гудрид сидела на крыльце и шила, а Снорри, склонившись над ее луком, учил наизусть руны, начертанные Арни. Вдруг он поднял голову и спросил у матери:

– Почему здесь написано: «Да поможет Гудрид Тор убивать, а не калечить»? Что значит «калечить»?

– Ну, – начала Гудрид, тщательно выбирая слова, – это значит, что человек получил такое увечье, что уже не может жить как все остальные… Например, он лишился ноги или языка…

– Уж лучше умереть! – воскликнул Снорри и схватил лук. Его темно-синие глаза были глубоко посажены – точь-в-точь как у Карлсефни.

– Наверное, многие думают так же, как ты, – сухо отметила Гудрид. Во всяком случае, Арни Кузнец именно так и считал, вспомнилось ей. Иной человек и соблазнится мыслью о смерти, если дела его плохи, но все же сын ее слишком молод, чтобы понять это.

Снорри провел рукой по гладкой, блестящей поверхности дерева, из которого был сделан лук.

– Ты не дашь мне пострелять из него, мама? Отец рассказывал, что однажды ты убила из этого лука человека, и было это в Гренландии. Так может, в нем еще сохранилась былая сила…

– Все дело не в тайных силах, а в искусстве стрелять! – вырвалось у Гудрид. – Нечего сказать, лук этот отличный, но я в молодые годы хорошо владела им… У меня были славные учителя. Можешь взять мой лук и поупражняться с ним, если он для тебя не слишком велик.

Она посмотрела вослед убегающему сыну, который взял лук, чтобы похвастаться им перед своим воспитателем. Гудрид не любила вспоминать о двух убитых ею людях. Убийство – грех, и она хорошо запомнила, что говорил ей тогда епископ Бернхард. И она стремилась отныне жить в согласии с заповедями Господними.

Пасху Гудрид с сыновьями праздновали в Хове. Маленькая церковь Халльдора была слабо освещена лампами, заправленными жиром полярной акулы, и люди, тихо стоящие на заутрене, пахли мокрой шерстью, тюленьей кожей и потом. Слушая священника, служившего мессу Гудрид думала, не слишком ли она стала старой для того, чтобы иметь детей. Карлсефни уехал, и она со всей определенностью знала, что семя его не упало на благодатную почву.

Она уже не сердилась на мужа за то, что он уехал без нее. Она только тосковала по его объятиям. Для них обоих не имело значения, будет ли следующий ребенок мальчиком или девочкой. В ее жизни уже было так, что родившаяся девочка жила не дольше одного дня, а было и так, что добрые силы оберегали ее младенца и он выживал… Так же случалось и с другими женщинами, вроде той, на небольшом хуторе Хельгестад…

Младенец прочно сидел в утробе матери, несмотря на самые сильные снадобья Гудрид и все ее заклинания. Одна из женщин решила, что следует послать за старой Ингунн, которая в свое время служила Фрейе и умела колдовать.

Но Гудрид сердито отказалась от этого предложения и заявила, что надо перенести несчастную роженицу в тепло натопленную комнату, и все женщины вместе трижды прочтут над ней «Отче наш». Едва они повторили молитву в третий раз, как начались роды, Ребенок появился на свет бездыханным, и Гудрид сняла с себя цепь с золотым крестом и амулетом Фрейи и приложила их к младенцу, а потом сделала ему искусственное дыхание, и тельце зашевелилось в ее руках.

Гудрид все еще улыбалась своим мыслям, стоя в церкви Халльдора и хором с остальными прихожанами повторяя слова молитвы. В «Отче наш», несомненно, заключалась могучая сила, и Карлсефни был прав, когда говорил, что крест Христов удвоит силу амулета. У нее самой теперь уже есть два сына, и, может быть, появятся еще дети.

Гудрид вместе с Арнкелем стояла в загоне для ягнят, думая, как обрадуется Карлсефни, когда увидит, как много двойняшек появилось у его овец, как вдруг пришло известие из Рябинового Хутора о том, что люди, собиравшие яйца в горах на Перешеечном Острове, видели в море «Рассекающего волны».

Она тотчас послала за сыновьями и побежала переодеться. Торопливо заколола волосы под кружевной косынкой. Держа в руках бронзовое зеркало, она подошла к небольшому окошку, занавешенному шкурой. В полутьме она разглядела, как на нее из зеркала смотрят постаревшие глаза с большими черными зрачками. К вискам пролегли морщинки, и лоб был не таким гладким, как прежде. Лишь щеки по-прежнему были свежими, круглыми, сохранялась изящная линия подбородка, а зубы – такие же крепкие и белые, как у Карлсефни. Внезапно к лицу ее прихлынула кровь, и она нетерпеливо засобиралась, готовясь к встрече мужа.

Торбьёрн подрос, и его одолевало любопытство, когда он завидел у берега корабль. Снорри уже просветил братишку, пересказывая ему о морских путешествиях все то, что сам услышал от Арнкеля. Гудрид рассеянно прислушивалась к ребячьей болтовне, напряженно вглядываясь в людей на борту. У штурвала стоял Карлсефни, и он помахал ей рукой, а потом исчез за знакомым красно-синим парусом. Она думала, почему он не купит себе новый корабль, и надеялась, что в скором времени это все-таки произойдет.

Едва ступив на берег, Карлсефни бросился к жене и поприветствовал ее столь буднично, словно бы он отлучался на рыбалку в соседнем фьорде. Он весело произнес, что на все вопросы о поездке ответит потом, а прежде он и его люди хотели бы утолить голод.

Маленький Торбьёрн крепко спал, а Снорри все старался не закрывать глаза, чтобы послушать отца. Карлсефни встал с почетного места и, озирая собравшихся, сказал: