Сага о Гудрид

– Отец, я узнала сегодня, что Торфинну закололи потому, что ее сердце понадобилось Торбьёрг. Это правда?

– Это наша ничтожная благодарность Торкелю за то, что он приютил нас, – сказал Торбьёрн, избегая встречаться с дочерью взглядом.

– Но она была моя…

– И кормилась за мой счет. А ты хотела, чтобы Торкель забил пару собственных лошадей? Торбьёрг были нужны во что бы то ни стало по два сердца от каждой живности на дворе – самки и самца. Белый Гудбранд пожертвовал своего гнедого жеребца.

Торбьёрн заговорил резче, и теперь он взглянул дочери прямо в глаза.

– И потом, я слышал от Гандольва, что ты посвятила жеребенка Тору. Так что он был использован по назначению.

Гудрид выдержала взгляд отца, даже не замечая, что забыла накинуть на себя плащ. Она слышала только свой собственный голос:

Мою мечту убили,
И время замерло,
Когда иссяк сок Снефрид.
Горе мне.
Не восхвалю я бога,
Отнявшего твой дар,
Я помнить буду вечно
Имя друга!

Торбьёрн устало провел рукой по лбу. Глаза у него потеплели, но голос по-прежнему звучал сурово:

– Гудрид, мы не знаем, дотянул бы твой жеребенок до лета или нет. К тому же здесь другие условия, нежели в Исландии. Я спрашивал надсмотрщика Торкеля, почему на таком большом дворе мало лошадей, и он сказал, что люди здесь используют гораздо чаще лодки.

Гудрид промолчала, а в глазах у Торбьёрна заиграла улыбка:

– Ты поймешь со временем, Гудрид, какая сила у слова. Тебе надо было бы прочитать христианскую молитву.

– Но я не знаю молитв, отец.

На мгновение Торбьёрн смешался.

– К весне я научу тебя читать «Отче наш» так же хорошо, как ты пела для Торбьёрг.

Пришла весна, и Гудрид выучила «Отче наш» и поняла, что означает эта молитва на северном языке. Однако она по-прежнему плохо понимала, почему отец обратился в новую веру. За хлопотами она не особенно задумывалась над этим, тем более что вновь на людей напал мор, они мучались животом и лежали в горячке. У некоторых начали выпадать зубы, а кожа шелушилась. В двух домах, где бывала Гудрид, все дети до пяти лет умерли. Так как эти гренландские рыбаки и бонды были уверены в том, что отвары из трав, которыми поила их Гудрид, не действительны без заклинаний, то Гудрид была вынуждена идти у них на поводу, удивляясь, что никто не видел в этом ворожбы. Людские разговоры ее не заботили, особенно теперь, когда они с отцом были гостями в чужом доме.

Наконец еды стало побольше, как и предсказывала Торбьёрг. Люди Торкеля вернулись с охоты домой, неся двух оленей, а охотники на тюленей подстрелили и белого медведя в придачу. Медвежья шкура досталась Торбьёрну, ибо он был хёвдингом Ульва Левши, который поразил этого медведя, а сам лишился жизни. Харальд Конская грива и Стотри-Тьорви вырыли ему могилу, а Торбьёрн сложил в его честь песню. По напряженному голосу отца Гудрид поняла, что он боится лишиться других своих людей, прежде чем доплывет до Братталида. Сын Белого Гудбранда был хорошим парнем, но ему не хватало опыта и сноровки.

Торкель предупреждал Торбьёрна, чтобы тот не пускался в путь слишком рано. А путь предстоял нелегкий: даже к лету на фьорде Эрика все еще были лед и снег. Когда первые охотники с Херьольвова Мыса отправились промышлять на восток, Торбьёрн занялся своим кораблем. У моря резко пахло тюленьим жиром, которым покрывали корабль, а Гудрид вместе с другими женщинами латали парус и стирали просоленные одежды, которые ждали своей очереди с того самого момента, как «Морской конь» подошел к берегам Гренландии.

Было выстирано и высушено так много льняной и шерстяной одежды, что Гудрид уже перестала замечать, как покраснели и распухли ее руки от холодной воды и мочи, которую она употребила, чтобы почище отстирать ткань. Герда Кожаные губы рассказывала, что к северу от Эрикова фьорда лежит остров, а на нем бьют горячие источники, и что Гудрид лучше было бы затеять большую стирку именно там. Но девушка понимала, что нетерпеливый Торбьёрн не захочет тратить время и останавливаться в пути. Во всяком случае, было бы замечательно искупаться в горячей воде, как она часто делала в Исландии.

Ожидания Гудрид сбылись. Купаясь в горячем источнике и любуясь дивным видом ледяных вершин фьорда, она чувствовала прилив радости от того, что живет на свете и что они с отцом скоро обзаведутся собственным хозяйством. Такая большая страна, как эта, не может не иметь незанятых сочных пастбищ, да и Эрик обещал не обидеть их!

Она перевела взгляд с жилистой Торкатлы на Гудни. Девочка медленно плыла на спине, и ее рыжеватые волосы были распущены, словно диковинные водоросли на поверхности воды. Грудь ее начала уже округляться, а в укромных местах появился такой же рыжеватый пушок. Гудрид вспомнила себя подростком. Худенькой девочкой, но достаточно сильной для того, чтобы помогать по хозяйству. Сначала – отцу, а потом, может, и в доме у одного из сыновей Эрика!

Ей вдруг пришло в голову, что она не знает, как зовут двух других братьев Лейва. Похожи ли они на него? Были ли они с ним в плавании? Рагнфрид дочь Бьярни назвала их мать старой секирой: хорошо бы спросить у отца, что она имела в виду.

Гудрид решила воспользоваться случаем, когда все расположились у вечернего костра, поужинав маленьким тюленем, пойманным в невод. Торбьёрн, искупавшись в источнике и насытившись, был явно в прекрасном расположении духа, и Гудрид подсела к нему, рядом с собакой Хильдой.

– Отец, как зовут сыновей Эрика Рыжего?

– Один из них – Торвальд, но они с Лейвом были слишком малы, для того чтобы Эрик взял их с собой в Гренландию, когда он был объявлен вне закона. Затем, есть еще Торстейн. Он родился уже в Гренландии и, пожалуй, на три зимы старше тебя. И Лейв, и братья его слывут храбрыми ребятами. А кроме того, у Эрика есть дочь от другой женщины: это произошло, когда Тьодхильд заболела. Девушку зовут Фрейдис.

– А что Тьодхильд дочь Йерунда, какая она? Рагнфрид назвала ее секирой.

– Так оно и есть! Тьодхильд умеет повернуть все по-своему. Трудно идти против той, которая в родстве с самими норвежскими конунгами и с могущественным родом из Островного фьорда! Жажда странствий у нее в крови, и среди ее родичей есть еще Снебьёрн Кабан и другие отважные мореплаватели. В роду у Эрика тоже много храбрецов-первооткрывателей: его прапрадеду приходился братом Наддодд Викинг, предок твоей матери, как ты знаешь. А еще один родич Эрика открыл Гуннбьёрновы острова у берегов Гренландии еще до Снебьёрна Кабана. Так что у Лейва и его братьев в роду немало уважаемых людей. Что же касается Тьодхильд, то Эрик Рыжий, пожалуй, был единственным во всей Исландии, кто смог держать ее в узде.

Голос Торбьёрна смягчился, как всегда, когда он вспоминал о своем старом хёвдинге, и глаза его заблестели. Остальные, сидя вокруг костра, охотно слушали его рассказ, а их новый лоцман, молодой парень из Херьольвова Фьорда, собиравшийся поохотиться на севере Братталида, вступил в разговор:

– Люди говорят, что Эрик Рыжий наотрез отказался креститься, когда и Тьодхильд, и многие их домочадцы приняли крещение от английского священника, пришедшего в их края несколько лет назад. Тьодхильд после этого отказалась делить с мужем ложе.

Глаза Торбьёрна потемнели, и он поднялся со своего места.

– Люди пустое говорят. Время трогаться в путь, если мы хотим добраться до Братталида рано утром. Мы и так потеряли слишком много времени и здесь, и в Кетилевом Фьорде.

Направляясь на север, они некоторое время плыли по Фьорду Кетиля, ибо Торбьёрн пожелал отыскать семью Эйольва Баклана и передать его невесте греческие серьги, подарок от жениха. Отец Эйольва принял известие о смерти сына с каменным лицом, но было заметно, что он с жадностью слушает похвалы Торбьёрна, расточаемые погибшему лоцману. Послали за невестой и ее родителями, а для гостей выставили на стол все самое лучшее. Гудрид показалось, что она давно не ела таких вкусных вещей с тех пор, как покинула Исландию.

Она сказала молодой девушке:

– Как жаль, что ты больше не увидишь Эйольва!

Та пожала плечами в ответ, посмотрела на горные склоны и пробормотала:

– Да я едва помню его лицо. Его не было три зимы, а достаточно одной, чтобы забыть все, что было в прошлом.

Гудрид затопило отчаяние. Что за жизнь ее ждет в чужих краях, и все из-за того, что отец не хотел показаться бедняком в Исландии? Неужели и она со временем будет рассуждать так же, как невеста Эйольва?

Торбьёрн вел свой корабль прямо вперед, в направлении западного ветра. По ночам Гудрид часто просыпалась оттого, что лед с глухим стуком натыкался на корпус судна, и на борту сразу же раздавалось недовольное блеяние и хрюканье животных. День тоже был полон разнообразных звуков: стаи морских птиц кричали, кружа вокруг судна; трещали льдины, и мрачно шумели волны. А Торкатла время от времени ворчала:

– Надеюсь, что этот мальчишка, который называет себя лоцманом, еще не сбился с пути! Мне пока еще хочется вновь оказаться на суше.

И все же лоцман недаром ел хлеб на корабле, ибо «Морской конь» без задержек достиг мелководья, войдя в устье Эрикова Фьорда, а затем они подошли к тому месту, где ледяные горы образовывали узкий, темный фьорд справа от борта, являясь своего рода разделительной линией. До сих пор им почти не попадалось других судов, но за пределами горной гряды вокруг них просто кишели всякие лодки, и люди окликали незнакомцев:

– Откуда вы идете и куда направляетесь, и кто капитан корабля?

– Это корабль Торбьёрна сына Кетиля с Мыса Снежной Горы в Исландии, а направляется он к Братталиду!

На западном берегу фьорда лежали большие дворы, а со всех сторон виднелись заснеженные горы и тучные пастбища. Когда фьорд снова расширился, лоцман отдал приказ направиться в сторону от крутых скал, и «Морской конь» медленно заскользил вдоль западного берега Эрикова Фьорда. На зеленом склоне Гудрид заметила богатый двор. Возле него простиралась лужайка с большими амбарами. Наверное, это были площадка тинга и место торговли в Братталиде.

Пока корабль причаливал и люди Торбьёрна спустили парус, к берегу верхом на лошади приблизился могучий старик. Все лицо его заросло кудрявыми рыжими волосами и бородой. За ним бежал мальчик лет семи, тоже рыжий. Внизу у воды стояли дети и несколько молодых людей с серпами и лопатами. Вокруг них крутилась большая собака, неугомонно тявкая и виляя хвостом всякий раз, когда ей отвечал дружный лай на борту корабля.

Торбьёрн не спеша примерился к приливу и отливу, и когда нос «Морского коня» коснулся суши, он перекрестился и приказал бросить якорь и отдать шварты. Затем он сменил свою кожаную шапку на черную фетровую шляпу с широкими полями, набросил на плечи затканный шелком плащ и попросил Стейна спустить на воду лодку.

А тем временем люди молча и настороженно стояли на берегу, вокруг старого всадника, – все, за исключением рыжего мальчика. Он забежал в воду так далеко, что она доходила ему до колен, и когда к нему приблизилась лодка, он решительно схватил ее за корму и потянул к себе изо всех сил.