Падение Элизабет Франкенштейн

Я знала, что должна вернуться и найти Анри, но не могла заставить себя двинуться с места. Меня трясло; спустя столько лет воспоминания об опекунше нахлынули на меня со свежими силами.

– Спасибо, – прошептала девушка и переплела свои тонкие пальцы с моими, и наши с ней руки перестали дрожать.

– Меня зовут Элизабет, – сказала я.

– Я Жюстина.

Я повернулась и посмотрела на нее. На щеке у нее горел след от пощечины, обещающий обернуться уродливым синяком. Ее большие, широко расставленные глаза смотрели на меня с той же благодарностью, которую испытала я, когда Виктор принял меня и увел прочь от жизни, полной боли. Она была приблизительно моего возраста – если судить по ее росту, может, на пару лет старше.

– С ней всегда так? – прошептала я, отводя мягкий локон от ее щеки и убирая его ей за ухо.

Она тихо кивнула, прикрыла глаза и, опустив голову, прижалась лбом к моему лбу.

– Она меня ненавидит. Я не знаю почему. Я ее дочь, ее родная кровь, такая же, как остальные. Но она меня ненавидит, и…

– Тс-с.

Я притянула ее к себе так, что ее голова уткнулась мне в шею. Моя красота спасла меня от жестокости и нужды, и если я была обязана этим удаче, то я позабочусь о том, чтобы Жюстине повезло не меньше. Хотя мы только что встретились, я чувствовала в ней родственную душу и знала, что наши с ней судьбы переплетены навсегда.

– На самом деле мне не нужна служанка, – сказала я. Она насторожилась, и я поспешно продолжила: – Ты умеешь читать?

– И писать тоже. Меня научил отец.

Как удачно. В голове у меня зародился план.

– Ты никогда не думала стать гувернанткой?

От неожиданности Жюстина перестала плакать. Она подняла голову и изогнула изящно очерченные брови.

– Я учила своих младших сестер и брата. Но я никогда не думала о том, чтобы заниматься этим с кем-то еще. Мать говорит, я слишком испорченная и тупая…

– Твоя мать глупа. Забудь все, что она про тебя говорила. Это была ложь. Поняла?

Жюстина ухватилась за мой взгляд, как утопающий за веревку. Она кивнула.

– Хорошо. Теперь пойдем. Пора представить Франкенштейнам их новую гувернантку.

– Это ваша семья?

– Да. А теперь и твоя тоже.

Ее невинный взгляд осветился надеждой, и она порывисто поцеловала меня в щеку. Поцелуй напоминал прикосновение прохладной ладони к разгоряченному лбу; я ахнула. Жюстина рассмеялась и обняла меня снова.

– Спасибо, – шепнула она мне на ухо. – Вы меня спасли.

– Жюстина, – сказала я веселым голосом, который резко контрастировал с обстановкой в пансионе, – ты не поможешь мне открыть окно?

Она захлопала глазами, словно очнулась от глубокого сна. Если уж я вспомнила день нашей встречи с такой ясностью, страшно представить, какие воспоминания пробудили мои неосторожные слова в ней. Возможно, я поступила эгоистично, заставив ее поехать со мной в Ингольштадт на поиски Виктора. В уединенном поместье Франкенштейнов она чувствовала себя как дома. Озеро отделяло Жюстину от ее прежней жизни. Она целиком посвятила себя двум юным воспитанникам и была счастлива на своем месте. В своем стремлении сбежать я не подумала, какой разлад эта поездка может внести в ее жизнь.

Жаль, что я не встретила ее раньше. Семнадцать лет с этой женщиной! Виктор спас меня, когда мне было всего пять.

Виктор, почему ты меня оставил?

– Оно заперто. – Она указала на верхнюю часть окна, где ставни плотно прижимались к раме.

Я присмотрелась поближе.

– Нет, их заколотили.

Жюстина аккуратно положила покрывало на расшатанный стул.

– Какой странный дом.

– Мы здесь всего на одну ночь.

Я села на постель, чувствуя, как натянулись под матрасом веревки. На столике между двумя узкими кроватями лежала единственная во всей комнате новая вещь: обещанная вата для ушей.

Что, интересно, она должна была заглушать?

***

Дождавшись, пока дыхание Жюстины выровняется, я – голодная, сна ни в одном глазу – выбралась из постели. Я с тоской вспоминала о ночах, когда, гонимая бессонницей или кошмарами, я прокрадывалась по коридору и забиралась на кровать к Виктору. Он почти никогда не спал. Он или читал, или писал. Его мозг не знал покоя, а сон отвлекал от размышлений. Возможно, поэтому он постоянно болел: только так тело могло заставить его остановиться и отдохнуть.

Я знала, что, если проснусь, застану его бодрствующим, и это знание спасало меня от одиночества. Последние два года тянулись вечно. Каждую ночь я лежала в постели и гадала, спит ли он в этот самый момент. Я была уверена, что нет. Что если бы я могла оказаться рядом, то он бы подвинулся и позволил мне свернуться рядом с ним, пока он работает. До сего дня ничто не успокаивало меня больше, чем запах бумаги и чернил.

Как жаль, что у этой ведьмы, фрау Готтшальк, нет библиотеки: я могла бы взять в постель книгу.

Пребывая в уверенности, что годы ночных вылазок уберегут меня от посторонних глаз, я медленно повернула дверную ручку. Я помнила, что дверь скрипит, и приготовилась действовать с величайшей осторожностью.

Но моя память мне не помогла. Дверь была заперта. Снаружи.

Комната, которая до этого момента была просто тесна, вдруг сдавила меня со всех сторон. Я почти ощутила гнилое дыхание других детей, их ободранные коленки и острые локти. Я закрыла глаза и сделала глубокий вдох, прогоняя демонов прошлого. Я туда не вернусь. Никогда.

Но в комнате действительно было слишком душно. Я подошла к ставням и попыталась открыть их, не разбудив Жюстину. Занимаясь делом, я в очередной раз обдумывала свой план.

Утром я пойду к Виктору. Я не стану обвинять его, не стану злиться. На Виктора это не подействует – никогда не действовало. Я улыбнусь, обниму его и напомню, как сильно он меня любит и насколько лучше ему было рядом со мной. А если он заговорит об Анри, я буду вести себя так, будто мне ничего не известно.

– Что? – шепотом воскликну я в величайшем изумлении. – О чем он тебя спросил?

Палец застрял под одной из досок. Я вполголоса выругалась и кое-как его выдернула. Палец был теплый и мокрый. Я поскорее сунула его в рот, пока кровь не запачкала ночную рубашку.

А если Виктор не поддастся на мое очарование, я просто разрыдаюсь. Он не выносил вида моих слез. Они причиняли ему физическую боль. Я в предвкушении улыбнулась, потягивая свою порочность, словно затекшие мышцы. Он бросил меня одну в этом доме. Конечно, у меня была Жюстина, но Жюстина не могла меня защитить.

Виктора нужно вернуть, и я не позволю ему оставить меня снова.

Одна из досок наконец поддалась. Сжимая ее, как нож, я прижалась лицом к открывшейся щели и уставилась на пустую улицу. Дождь прекратился; облака, как нежный любовник, поглаживали круглую луну.

Вокруг было тихо и спокойно; мокрая мостовая блестела в лунном свете – сомневаюсь, что она когда-нибудь бывала чище. Я ничего не видела. Я ничего не слышала.