Сиротская доля

– Добренькая ты моя! И чем только заслужил я любовь твою? Я – гадкий, слабый, несчастный старик… Прости меня, Наташечка, милая!

– Вы лучше всех людей не свете! Такого незлого, хорошего больше нет на свете, – шепотом проговорила Наташа, и погладила руку дяди. – Вы не знаете, дядя Коля, какие есть злые девочки. Вот у нас в приюте Соня Малкова всех обижает, над всеми смеется, хитрит, обманывает…

– Ты не дружись с такими, Наташечка, не бери с них примера. Будь со всеми добра и держи себя в сторонке.

– Я ни с кем не дружусь. Меня девочки не любят.

– Не любят? Быть не может! Это что же, Наташечка, милая?

– За то, что я скучная, за то, что я «Сыч» и «Незнайка», и за то, что у меня нет гостинцев.

– Что же это значит «Сыч» и «Незнайка?»

– У меня, дядя Коля, глаза такие, как у сыча. Все девочки это говорят.

– Какие пустяки! У тебя хорошие, умные глазки. А у сыча глаза круглые и глупые…

– А «Незнайка» я оттого, что всегда говорю «не знаю».

– Ты не говори так, Наташечка, тебя и не станут дразнить.

– Хорошо. Теперь я не буду говорить.

– Чего бы не сделала теперь счастливая маленькая девочка!

– Я буду часто приходить к тебе и буду приносить тебе гостинцев. Наверно, тогда тебя тоже будут любить? – спросил монах, погладив по голове девочку.

– Да, конечно, дядя Коля! Лучше всего вы принесите халвы. У нас все девочки ужасно любят халву.

– Принесу, принесу непременно. Сегодня я тебе только булочку принес сладенькую. Мягкая, хорошая булочка.

– Знаете, дядя Коля, если вы в будущее воскресенье принесете мне халвы, то после приема я пойду в нашу спальню и, когда буду развертывать свой пакет, все девочки будут смотреть на меня, Дуня Григорьева будет целовать меня… я всем дам понемножку.

– Конечно, Наташечка, надо делиться, только ты и себе оставь.

– Оставлю, ведь я тоже очень люблю халву.

– Тебя тут, наверно, обижают, Наташечка?

– Нет. Тут хорошо. Девочки такие смешные. Одна девочка, Анюта Мухина, богатая-пребогатая… Она поступит к графине, когда кончит приют, а у графини все вещи золотые, серебряные и все комнаты шелковые…

– Пустяки, Наташечка, не может быть этого… Это все сказки…

– Правда, правда, дядя Коля… Анюта все это сама видела… Правда же!..

Наташа рассмеялась. Она могла теперь говорить без умолку, и даже трудно было ее остановить. То она гладила дядю по рукам, то обнимала за шею, то прижимала к его плечу голову.

В это время раздался звонок, который указывал, что время родным уходить.

– Ах, как скоро прошло время! Как скоро уже и звонят! – воскликнула огорченная Наташа. – Вы придете в будущее воскресенье, дядя Коля? Да, непременно? Пожалуйста! Я буду вас ждать всю неделю! – со слезами на глазах умоляла девочка.

– Не знаю, Наташечка… Если отпустят, приду. Далеко ведь… Я человек подневольный…

– Попроситесь… я буду каждый день утром и вечером молить Бога, чтобы вы пришли… Придите, миленький дядя Коля! Мне так скучно без вас!

– Хорошо… Я постараюсь всеми силами… Приду, Наташечка, милая, ты не скучай!

Монах ушел. Все родные тоже разошлись.

Отравленная радость

Сияющая, веселая, с блестящими глазами, с улыбающимся, восторженным лицом, прибежала Наташа в спальню. Туда девочки обыкновенно относили по праздникам свои гостинцы и прятали их в шкафы, стоявшие около кроватей. По праздникам большая часть девочек расходилась к родным, оставались немногие сироты. Они проводили время, кто как хотел, и надзирательница, надеясь на их благоразумие, часто оставляла их одних. Так было и теперь.

– Петрова, какой монах приходил к тебе сегодня? – спросила Соня Малкова сияющую Наташу.

– Это мой дядя Коля… Я его все ждала… Давно ждала. Я так рада, – улыбнувшись ответила Наташа, развертывая свой пакетик.

– Какой смешной, – заметила подруга.

Наташа стала серьезной: оживление мигом сбежало с ее лица.

– Вовсе не смешной! Он хороший, добрый, ласковый… Он очень хороший.

– Как же не смешной?! Голова набоку, ногу волочит, волосы висят, как мочалы, и одежда грязная и рваная…

– Ну так что же из этого?! – вспыхнув, запальчиво проговорила Наташа. – Может, ваш дядя еще хуже, горбатый и с бельмом на глазу… Я ничего не говорю и не смеюсь над вашим дядей!

– Глупая ты, Петрова… У меня даже и дядито никакого нет!

– Ну так тетя, которую вы любите…

– У меня и тети нет… Я никого не люблю… А твой дядя вот какой кривой… – девочка прошлась по комнате прихрамывая, повернув набок голову и делая гримасы.

Подруги рассмеялись.

– А Петрова-то как к нему бежала, – заметила сквозь прерывающийся смех Дуня Григорьева. – Головой трясла, как баран, сама всхлипывает, вся дрожит… И обняла своего смешного монаха…

– Фу, такого грязного урода! Я бы ни за что к нему и близко-то не подошла! – выкрикнула, расхохотавшись, Соня Малкова.

Бледная, дрожащая, сжав кулаки, бросилась Наташа на подруг…

– Вы все злые, злые, отвратительные, гадкие! Вы хуже всех на свете! Вы не смеете моего дядю обижать! Я скажу про вас Зое Петровне, начальнице! Злые девчонки! – исступленно кричала Наташа, не помня себя и, громко зарыдав, бросилась на постель.

– Она помешалась, девицы… Петрова, ты не смей толкаться! Мы на тебя пожалуемся! Ты помешалась с твоим монахом!

– Смотрите, девицы, она уронила свой пакет с гостинцами.

– Что там есть? Одна сухая булка… Вот так гостинец принес ей дядюшка монах, – рассмеялась Малкова.