Мы правим ночью

Новые подруги Ревне нравились – уверенности не было лишь в отношении Линне, которая постоянно спорила и указывала, что и кому следует делать. Но с остальными был полный порядок. Больше всех ей приглянулась Магдалена. Все, что было у нее на сердце, тут же оказывалось на языке, да и, по правде, то, что было в мыслях, тоже. За ужином девушка поразмышляла вслух о перспективах нового урожая (в сложившихся обстоятельствах его можно будет считать хорошим), предсказала исход войны (закончится к концу зимы), раскритиковала Союз за склонность к патриотической поэзии (слишком слащаво) и обсудила с другими последний подарок Исаака Ваннина жене (медведя). У Ревны ни по одному из этих вопросов не было собственного мнения, хотя об урожае она слышала самые разные мнения. Впрочем, Магдалену, похоже, это совершенно не волновало. Она могла говорить и говорить, никогда и ни с кем не споря. У девушки был такой веселый и добродушный нрав, что Ревне никак не удавалось представить ее в бою. И хотя другие сослуживицы подбрасывали все новые темы для разговоров, Ревна, помимо своей воли, думала только о Магдалене и ее шарме, с которым та непринужденно перескакивала с одного вопроса на другой. Ревна была так поглощена разговором, что почти забыла, как скучает по дому.

* * *

Рутина стала нерушимым распорядком. Ревна завтракала с Магдаленой, затем тренировалась с Тамарой и другими пилотами. Стараясь преуспеть в очередном задании, она каждый раз представляла, что прямо за углом прячется скаровец. И никак не могла решить, ждет ли он возможности арестовать ее за использование Узора или же хочет выгнать за то, что она не может заниматься магией достаточно квалифицированно.

– Не падай духом, – сказала как-то вечером за ужином Магдалена, – глупо надеяться, что мы научимся летать на аэроплане за каких-то пару дней.

Но на что бы ни надеялись девушки, чего бы они ни желали, нагрузки у них были серьезные. К концу первой недели инженеры разработали новые крючья, с помощью которых под крыльями Стрекоз можно было цеплять бомбы. К концу второй штурманы стали отрабатывать наведение на цель, полыхая своими искрами и поджигая пустые ящики с десяти метров. А в перерыве между занятиями по специальности девушки собирались вместе и учились обращаться с огнестрельным оружием и противогазами, выживать в суровых условиях, передавать сообщения флажками и многому другому. Ревна пыталась использовать папин подход к решению проблем, но, сама того не желая, без конца думала только об одном: я неудачница. И преодолеть это препятствие она не могла.

В конце третьей недели в столовую влетела Елена и оторвала их от завтрака.

– Бежим на поле, – сказала она.

Ее лицо заливала бледность, губы сжались в тонкую линию.

Они ринулись к выходу, оставив за спиной перестук ложек и железных подносов.

На улице было холодно, ливший всю ночь дождь превратил землю в грязное месиво, доски стали скользкими. Над командным пунктом летали яростные вопли.

– Это кто, Тамара? – удивленно спросила Магдалена.

– Идем, идем, не отвлекайся, – бросила ей Елена.

Когда они подбежали к Стрекозам, Ревну накрыла волна отвращения, заставив замереть на месте. Ей в одночасье стало жарко, противно и плохо; не помогли даже несколько судорожных глотков холодного воздуха. Протезы плотно вжались в икры.

– Что это? – спросила Катя и прижала пальцы к вискам.

У нее позеленело лицо.

Ревна знала, что это такое. Несколько раз она видела нечто подобное на заводе, когда у какой-нибудь девушки, стоявшей на конвейере, выпадал трудный день. Хотя ее тайные упражнения с Узором прежде не приносили никакой пользы, благодаря им она по крайней мере изучила живой металл. Широкие пряди Узора десятки тысяч лет пронизывали эту бесценную субстанцию, наделяя ее неким подобием сознания. Живой металл обладал способностью злиться, беспокоиться, волноваться и даже обижаться – связанный этими чувствами с теми, кто с ним работал. Иногда человек сообщал ему свои эмоции, но металл и сам мог передавать людям свои чувства.

Здесь явно кто-то побывал, влив в Стрекоз свою ненависть. Они сочились настолько сильной и неприкрытой антипатией, что у нее в животе все перевернулось, а к горлу подступила тошнота.

От сострадания у Ревны задрожали ноги. Она заставила себя подойти ближе, прикрыв ладонью рот, чтобы ее не стошнило. Воздух вокруг нее сгустился, как будто готовился дать бой.

На обтянутых полотном поверхностях аэроплана красовались граффити – надписи тянулись от одного края крыла к другому, от носа до хвоста. Для каждой девушки полка нашелся свой слоган.

ВЫНАШИВАЙТЕ ДЕТЕЙ, А НЕ БОМБЫ.

ВЫ СТРЯПАЕТЕ ЛУЧШЕ, ЧЕМ ЛЕТАЕТЕ.

ПОЛКОВЫЕ ШАЛАВЫ.

ВАЛИТЕ ДОМОЙ.

Слова наплывали друг на друга и кое-где даже не читались. Но это было неважно. Стрекозы впитали их в себя, и даже когда граффити смоют, аэропланы еще долго будут нести в себе эту ненависть.

Кто это сделал, гадать не приходилось.

– Мы не потерпим такого, – сказала Елена, – верно я говорю?

– Идемте к Тамаре, – предложила Надя.

– Тамара уже в курсе, – сказала Линне, стоя поодаль и глядя на аэропланы.

Она застыла, словно камень, но сквозь пальцы ее сжатых кулаков проглядывало золотистое сияние. – Какой смысл еще раз рассказывать ей об этом?

– Тогда надо пойти к Гесовцу, – заявила Надя, – потребовать от него…

– В армии нельзя ничего требовать, – перебила ее Линне, – а Гесовцу тоже уже все известно. Иначе с чего бы ему, по-твоему, так орать? Если он не желает слушать ее, то не станет говорить и с тобой. Да еще накажет за то, что ты отнимаешь попусту у него время.

– О том, чтобы дать делу официальный ход, лучше забыть, – резко бросила Пави, – правил надо придерживаться, только когда на тебя смотрят. Мы должны показать, что нас не так просто отсюда спровадить. Ответить ударом на удар.

Но аэропланы, которых ждет мужская часть полка, до сих пор не прибыли. Катя предложила вывести из строя их ружья, а Ася – снести ветхий бар, который парни соорудили на задах казарм. Но Линне все это отвергла.

– И что нам тогда, по-твоему, делать? – спросила Магдалена.

Линне закусила щеку и глубоко вздохнула.

– Ничего.

Искры поднялись вверх по ее рукам и втянулись вовнутрь.

У Аси от гнева раздулись ноздри.

– Мы не станем сидеть сложа руки.

– Неужели ты думаешь, что сможешь перещеголять опытных солдат в умении напакостить? Все, что вы предлагаете, – пожаловаться, вывести из строя армейское снаряжение, обратиться с какими-то требованиями – лишь доказывает нашу незрелость, чрезмерную обидчивость и неспособность сосредоточиться на стоящих перед нами задачах.

Линне пнула камень, который пролетел над землей и со стуком ударился о борт аэроплана.

– Мы не виноваты, что теперь даже подойти не сможем к этим Стрекозам, – сказала Ася.

– Но нас все равно назовут слабачками. А потом отправят по домам, и уж тогда точно будет неважно, кто и в чем виноват.

– Но ведь так нечестно, – вставила Ревна.

– А ты пришла служить в армию, считая, что в жизни все должно быть честно? – фыркнула Линне и сложила на груди руки. – Войну начинать нельзя, нам все равно ее не выиграть.

Отойдя от сочившихся ненавистью Стрекоз, они стояли в гневном молчании.

– Ты меня огорчила, – наконец, сказала Магдалена, обращаясь к Линне, – думаю, ты должна это знать, если учесть, что огорчить меня чем-то очень и очень трудно.

Может, в этом как раз и было все дело. Может, их отошлют домой. Пилоты не добились особенного прогресса, а война, казалось, медленно тлела где-то далеко-далеко. Но пока Ревна была здесь, маме с Лайфой ничего не угрожало. Последние события закалили ее. Ее отца вышвырнули из Союза, и дочь не хотела повторить его судьбу. Она приехала сюда затем, чтобы ее сестра смогла спокойно вырасти, а мать достойно встретить старость. Она не уступит стаду мужланов, решивших, что их ненависть – это забавно и умно. И найдет способ, как справиться с трудностями.

Проблема заключалась в следующем: отомстить они не могли.

Но сравнять счет им вполне было по силам.