Великий торговый путь от Петербурга до Пекина. История российско-китайских отношений в XVIII— XIX веках

Новые условия

Петр Великий за все время своего долгого правления Россией не придерживался какой-либо постоянной, последовательной или устойчивой экономической политики, тем более философии. Все историки того периода сходятся в большей или меньшей степени на спонтанности характера его отдельных экономических мер, которые заслуживают весьма разнообразного толкования и оценки. Мы не ставим, да и не можем ставить для себя целью в настоящем труде воспроизведение, упорядочение и анализ мер великого правителя. Не станем мы предпринимать даже попытки проведения грани между мерами и направлениями политики местного происхождения и позаимствованными у Западной Европы. Первоочередная задача автора настоящего труда состоит в описании одного рода хозяйственного и торгового опыта, как в государственном, так и в частном секторе. Вслед за таким описанием мы посмотрим, какой смысл обнаруживается в решениях Петра Алексеевича с точки зрения хозяйственного и торгового опыта, если не придерживаться общей экономической философии и доктрины.

Обратим внимание на то, что после поездки Петра в Париж в 1717 году в его администрации провозгласили меры, нацеленные (в определенных пределах) на поощрение частного предпринимательства, стимулирование добычи сырья на месте, решение проблемы нехватки фабричных трудовых ресурсов, а также смягчение запретов на торговлю, одновременно внутреннюю и внешнюю. В коммерческих указах Петра того времени нашли свое отражение его воззрения на то, что внешняя торговля способна сыграть чрезвычайно важную роль в развитии умеренной фабричной системы России через стимулирование притока в страну золотовалютных ресурсов, ввоз из-за рубежа необходимого сырья и вывоз за границу российской готовой продукции. Впрочем, вывоз отечественных товаров Петра Алексеевича волновал меньше всего. В этом петровская политика послужила ослаблению бесчисленных и строжайших пут, накинутых на частную торговлю в России. Отказываться от государственных монополий никто не собирался, да и все перечисленные меры выполнялись совсем не так, как изначально предполагалось. Скорее купцов-единоличников стали вдохновлять на торговлю с зарубежными странами, чтобы они приносили больше золота и серебра своей стране, а также заниматься сбытом когда-то запрещенных для них товаров (таких, как соболь, ревень и табак в Сибири). При этом такие купцы во многих случаях могли бы создать конкуренцию государственным и государственно-откупным монополиям, продолжавшим приносить доход в государственную казну. На торговле в Сибири и Китае Петровские реформы отразились в различной степени.

Относительно китайской торговли российскому двору следовало принять четкое решение к середине 20-х годов, хотя до 1727 года не просматривается ни малейшего намека на его готовность к такому шагу. Однако у российских сановников существовал выбор, состоявший в продолжении политики либерализации, предоставлении монополизированных товаров в сферу частной торговли, а также возможной отмене государственных обозов в Пекин и содействии в образовании частной компании с передачей ей полномочий монополии или, по крайней мере, наделением привилегиями, отсутствующими у купцов-единоличников, составлявших ей конкуренцию. С самого начала XVIII столетия Петр отдавал предпочтение образованию частных компаний, предназначенных для ведения коммерческой деятельности. И действительно, уже в 1711 году царь Петр приказал Правительствующему сенату, «сформировавшему приличную компанию», передать в ее ведение всю китайскую торговлю. Из такого его распоряжения ничего путного не получилось. Главную головную боль, по крайней мере до 1719 года, когда со Швецией удалось договориться о временном перемирии, в то время ему доставляли поражение на реке Прут и иные заботы военного толка. Однако предложение о передаче в ведение частной компании пекинской торговли снова появилось несколько позже, о чем нам предстоит узнать в главе 4. Если бы при русском дворе допустили полноценное частное предпринимательство в китайской торговле, будь то посредством образования единственной частной компании монопольного типа или попытки регулирования индивидуальных торговцев, занимавшихся сбытом товаров в Китае на конкурсной основе, то вполне можно было бы рассчитывать на значительный государственный доход в форме налогов от деятельности таких купцов и таможенных поступлений. Тогда отпала бы необходимость обременять казну громадными затратами на функционирование собственных казенных обозов. Ради воплощения в жизнь такой альтернативы, однако, властям пришлось бы усовершенствовать административно-правовую структуру в Сибири в целом и на монгольской границе в частности. Пришлось бы практически свести на нет контрабандную торговлю, а также минимализировать все остальные противоправные проявления, но весь предыдущий опыт наведения порядка в Сибири не обещал существенного успеха в намечаемом предприятии.

Еще одна возможность состояла в восстановлении государственной монополии на сбыт ценнейших товаров, к которым допустили купцов-единоличников после 1717 года, а также возрождении практики отправки маловыгодных казенных обозов в Пекин. При таком варианте от государства требовалось укрепление административного аппарата в Восточной Сибири, причем не в меньшей мере, чем при отказе от регулирования китайской торговли. В любом случае потребность в более тонко настроенной и надежной административной структуре выглядела велением времени, причем давно назревшим.

В конечном счете выбор между этими двумя понятными подходами был сделан настолько же в Пекине, насколько и в Санкт-Петербурге. Получилось достаточно просто: условия договора, согласованные С.Л. Владиславич-Рагузинским, послужили перспективной основой для восстановления государственной монополии в китайской торговле или фундаментом для расширения деятельности частных лиц под тщательным надзором государственных чиновников. Выбор оставался за санкт-петербургским бюрократическим аппаратом. С открытием приграничных торговых станций в Кяхте и Цурухайтуе, обозначением и укреплением линии границы между Сибирью и Монголией, а также утверждением прямо сформулированных положений, касающихся подготовки и сопровождения торговых обозов до Пекина, у чиновников появились стимулы решительно наладить должный порядок в этой сфере предельно выгодной торговли. Причем свою роль здесь сыграли С.Л. Владиславич-Рагузинский и Л. Ланг, внесшие неоценимый вклад в ускорение принятия безотлагательных решений. Они настояли на сохранении прямой государственной обозной торговли с Пекином, а также на ограничении частной торговли разрешенными властями товарами приграничной зоной под пристальным контролем со стороны усиленного корпуса государственных чиновников.

С.Л. Владиславич-Рагузинский и подтверждение монополии

Положениями договора предусматривалась возможность для придания новой силы государственной монополии, а устойчивость этой монополии следовало поддержать соответствующими новыми указами, проводить в жизнь которые должны были толковые управленцы. С.Л. Владиславич-Рагузинский и Л. Ланг одновременно мобилизовали свое решающее влияние в Санкт-Петербурге, чтобы убедить сановников двора в необходимости восстановления монопольной системы и придания ей должной для всестороннего контроля подданных жесткости, без которой монополия утрачивала всякий смысл. Но ничего нового в такой системе не просматривалось, ведь еще в 1722 году Л. Ланг, например, сетовал на чрезмерное количество частных торговых обозов, прибывавших в Пекин и Утру.

Не остается ни малейших сомнений в том, что Савва Лукич свято верил в огромный потенциал сибирской и китайской торговли, способной принести громадную пользу императорскому двору и его стране в целом. Вскоре после своего прибытия в Селенгинск он отправил в Коллегию иностранных дел доклад, датированный 31 августа 1726 года, который выглядит настоящей рапсодией на тему бескрайних просторов Сибири. Он тут же отметил противоречие между ее природными красотами и нищетой русских поселений: «Сибирский край, насколько мне удалось его рассмотреть и расслышать, представляется не провинцией, а империей с многочисленными населенными местами и плодоносными украшениями в виде полей… Однако… во всей Сибири не встретишь ни одного процветающего города или твердыни, особенно на нашей стороне границы моря Байкал. Селенгинск представляет собой не город и не село, а деревушку в 250 дворов с двумя деревянными церквами, построенными на пятачке земли, совсем ни для чего не годной, и открытое для обстрела противником квадратное деревянное укрепление выглядит таким, будто в случае неблагополучного для его защитников нападения через два часа закончит свое существование; и Нерчинск, как здесь говорят, выглядит еще хуже».

К тому же Китай представлял собой обширный потенциальный рынок и источник сокровищ, причем густонаселенный и богатый. На счастье для России, Китай оставался государством со слабо охраняемыми границами, изнутри раздираемый противоречиями между маньчжурами, монголами и китайцами (ханьцами), и в довершение всего им правил ненадежный «иноземный» суверен. С.Л. Владиславич-Рагузинский истолковал эти слабости вкупе как прекрасный шанс и редкую возможность, выпавшую на долю российской администрации для коммерческой и, если повезет, политической экспансии. Тем не менее в 1726 году он обращал внимание на то, что воспользоваться созревшим благоприятным моментом способны, по всей видимости, одни только купцы-единоличники, даже притом что их заставляли вести свое дело по большей части в обход закона: «Русский торговый люд переправляет из Сибири в

Угру большое количество пушнины; за год больше, чем двумя [казенными] обозами… ее поставлено. И таможенных сборов (пошлин) не только на пушнину, но также и на другие товары, которые доставляются ими в Угру и Китайскому государству больше чем 20 тысяч рублей в казначейство… не додается. И расследованием такой крупной и беспорядочной торговли пушниной в общем и целом китайцы все еще заниматься не собрались».

Дабы воспретить вторжения купцов-единоличников в сферу исключительных государственных интересов, Савва Лукич предположил еще до выхода в путь следующего обоза издать царский указ, которым настрого запрещалась бы вся частная торговля в Китае, причем под угрозой отъема в пользу государства товаров или даже лишения самой жизни. Полномочия сопровождающих обозы лиц требовалось тщательно ограничить, чиновникам обоза назначить фиксированный оклад денежного содержании вместо разрешения им торговли на свой страх и риск, а также завести строгий учет товара с ведением амбарных книг.

Верховным тайным советом рекомендации С.Л. Владиславич-Рагузинского приняты были не полностью. 30 декабря 1726 года вышел указ данного совета с запрещением частной торговли мехами с китайцами или на их подконтрольной территории, в это время обоз Третьякова – Молокова с товаром находился в Пекине. На данном историческом перепутье условия договора с Китаем еще не изложены, и в совете принимают решение покончить с казенными обозами: нынешний обоз должен был быть последним, а после него решено позволить купцам-единоличникам отправлять все товары прямиком на китайские рынки. Выполнить данное решение не успели, так как 26 июня 1727 года, когда в Санкт-Петербурге еще даже не ведали о деталях положений заключенного с китайцами договора, снова поступил обычный запрет на частную торговлю в китайских вотчинах. Наконец три с половиной года спустя, 3 января 1731 года, поступило предельно ясное решение. Торговлю пушниной в Китае запретили в третий раз, зато власти определились с порядком организации всех будущих обозов. Обозами впредь предписывалось заниматься государственным чиновникам, всем им полагалось денежное содержание, зато от торговли на свой собственный риск им предлагалось отказаться. Власти России наконец-то сделали свой выбор. До прихода к власти Петра III русские государственные мужи всеми силами пытаться самыми разнообразными способами навязать торговому люду восстановленную монополию государственной обозной торговли с Пекином. Выбор был наконец сделан. До прихода к власти Петра III предназначение Российского государства состояло в испытании множества средств ради проведения в жизнь повторно установленной обозной монополии. За исключением нескольких провалившихся попыток, предпринятых в более поздние годы, речь о которых пойдет в следующей главе, купцам – единоличникам запрещалось пересечение государственной границы в целях ведения торговли непосредственно на китайских территориях, а также перевозка ревеня, пушнины тонкой выделки и нескольких еще оговоренных в указах товаров. С.Л. Владиславич-Рагузинский словом и делом старался подвигнуть политиков Санкт-Петербурга, склонявшихся в душе к полной либерализации деятельности купцов-единоличников, к возвращению политики глубокого вмешательства государства в торговлю с далеким от них Китаем. Купцам-единоличникам пришлось выживать в условиях строжайших запретов на протяжении еще трех с лишним десятилетий.

Организация границы

На российской стороне

Свершения С.Л. Владиславич-Рагузинского на этом не заканчиваются. Он оставил свой след еще и на государственной границе, где посодействовал созданию условий, необходимых для успешного восстановления государственной торговой монополии.

20 августа 1727 года, то есть вскоре после заключения Буринского договора, Савва Лукич возвратился в Селенгинск, чтобы проводить обоз Третьякова – Молокова, а также дать указание на строительство пограничных торговых пунктов и укреплений. Окончательные его полномочия в качестве посла истекали следующей весной 1728 года, после ратификации Кяхтинского договора. Он издал серию подробных инструкций, касавшихся нескольких чиновников, назначенных заниматься пограничными делами, а также составил инструкции по вопросам организации границы, разделению административной ответственности, порядку донесения по команде и подчинения, а также по возведению постов и сооружений.

Общую задачу управления всеми делами на границе С.Л. Владиславич-Рагузинский поручил полковнику Ивану Дмитриевичу Бухгольцу, назначенному пограничным комендантом и руководителем генерального пограничного управления, открытого в Селенгинске, расположенном в в 80–95 километрах от Кяхты и 325 километрах от Иркутска по реке Кяхте. Пограничному коменданту вменялось в обязанность исполнение всех положений нового договора и соглашений, надзор над двумя торговыми приграничными пунктами после их постройки (в Кяхте и Цурухайтуе), а также поддержание конструктивных отношений с маньчжурскими чиновниками в Угре и на границе. Ради выполнения последнего из перечисленных выше поручений ему делегировались полномочия на непосредственное общение со своим коллегой на монгольской стороне тушету-ханом, для чего ему специально изготовили личную печать. На случай поездки в Утру для проведения консультаций с тем же ханом или маньчжурскими чиновниками И.Д. Бухгольцу приходилось заранее заказывать почтовых лошадей, предоставляемых ему маньчжурами, причем по первому требованию, как это предусматривалось условиями соответствующего договора. Ему предписывалось проявлять особую заботу о посланниках, следовавших из Москвы или из Пекина, предъявивших указание на пересечение границы по пути в одну из данных столиц. Делегациям, прибывающим из Пекина с бумагами из Лифаньюаня и с паспортом, полковник Бухгольц обязан был выдать разрешение двум или трем ее участникам на продолжение пути и снабдить их на дорогу всеми необходимыми вещами. Если прибывал русский курьер из Москвы или Тобольска, в Угру незамедлительно отправлялось по этому поводу соответствующее уведомление с напоминанием о том, что по условиям заключенного договора такому курьеру требовалось предоставление разрешения на беспрепятственный поезд до Пекина.

Селенгинск. Репродукция из книги Джеймса Гилмора «Среди монголов» (Among the Mongols). New York: American Tract Society, n.d. C. 39. Фото снято в 1860-х гг.

Полковнику И.Д. Бухгольцу как пограничному коменданту подчинялись все расположенные поблизости воинские части, и он должен был держать в готовности к бою один батальон на реке Чикой, а также на всех заставах в дополнение к полку, который предстояло поставить гарнизоном в новом пограничном остроге Троицкосавск. Он не обладал никакими полномочиями на самостоятельное объявление войны или приказа на наступление, зато ему предписывалось уклонение от втягивания в застаревшую китайскую вражду с джунгарами. С.Л. Владиславич-Рагузинский особым распоряжением наказал ему, чтобы он пресекал попытки перегона скота на территорию Монголии, который может послужить продовольствием китайским войскам, находящимся в зоне вооруженных столкновений. Ему следовало поддерживать тесный контакт с Лоренцем Лангом по вопросам общения с китайцами, причем переписку по вопросам, составляющим государственную тайну, требовалось вести только с применением особого шифра. С.Л. Владиславич-Рагузинский советовал назначенному им полковнику воздерживаться от прямого вмешательства в рутинные дела на границе и в торговых городах, так как на такой случай туда назначены свои чиновники с их собственными конкретными указаниями на ведение дел. Ему приказали обо всех происшествиях докладывать непосредственно воеводе Иркутска (Михаилу Петровичу Измайлову) и генерал-губернатору Сибири в Тобольск (Михаилу Владимировичу Долгорукову). Таким способом ему предоставлялся относительно оперативный доступ в высшие инстанции, пусть даже в пределах все еще колониальной иерархии Сибири.

Строительство Селенгинской крепости, где панировалось разместить Главное управление И.Д. Бухгольца, на новом для нее месте затягивалось. 15 января 1728 года в Селенгинск прибыл лейтенант-бомбардир Преображенского Гвардейского полка Абрам Петрович Ганнибал. То есть не кто иной, как арап Петра Великого, отец генерал-лейтенанта Ивана Абрамовича Ганнибала, известного своими боевыми свершениями и восстановлением Херсонского форта в 1778–1781 годах, и к тому же прадед по материнской линии поэта Александра Сергеевича Пушкина. По всеобщему признанию, Ганнибал приходился сыном одному абиссинскому князю и числился турецким подданным, которого в юном возрасте отдали в гарем султана в Константинополе. Откуда в 1705 году по указанию Петра I его вывез посланник С.Л. Владиславич-Рагузинский! Царь Петр Алексеевич в 1717 году послал Ганнибала во Францию для обучения военно-технической специальности, и, как оказалось, там его ждали большие приключения как добровольца, поступившего на службу во французскую армию, воевавшую в Испании. На той войне его ранили и взяли в плен. После возвращения в Россию, пять лет спустя, он выполнил инженерно-технические задания в Кронштадте и Казани, а потом его отправили в Селенгинск. Осознав, что ему предстоит свершить, Ганнибал впал в уныние от грандиозности стоявшей перед ним задачи. К концу весны он слезно жаловался в письме С.Л. Владиславич-Рагузинскому на судьбу и подал прошение, чтобы его освободили от порученного дела. Он предупреждал, причем весьма умеренно, о том, что у него отсутствует опыт в сооружении крепостей; а также горевал по поводу отсутствия на месте необходимых справочников и инструментов, а также жаловался на то, что его деньги по окладу и командировочные затерялись где-то в пути. Никого не предупредив, без разрешения на то руководства он уехал в Тобольск. Еще одним указом, от 17 июля 1728 года, ему предписывалось возвратиться в Селенгинск, но он проявил своеволие, и его в конечном счете под стражей препроводили в Томск. На смену А.П. Ганнибалу прислали инженер-прапорщика Семена Бабарыкина (Бобарыкина), которого из-за разнообразных нарушений дисциплины отозвали в том же 1731 году. Планы строительства новой и мощной крепости, выдвинутые С.Л. Владиславич-Рагузинским, остались без воплощения.

Пусть Селенгинску не суждено было превратиться в мощную военную твердыню, рос данный город завидными темпами и, по крайней мере, от остальных сибирских городов тех дней отличался выразительностью своей архитектуры. Немецкий натуралист Иоганн Георг Гмелин, сопровождавший Г.Ф. Мюллера во время его 2-й Камчатской экспедиции, посетил Селенгинск в 1735 году и описал его как крупный приграничный город. На его территории тогда насчитывалось пять зерновых складов, два пороховых склада, две церкви, несколько лавок, два трактира и винный погреб. К концу XVIII столетия мужское население Селенгинска составляло 2597 человек, а общую численность населения тогда можно оценить как минимум, в 6 тысяч душ.

С.Л. Владиславич-Рагузинский самое пристальное внимание уделял двум приграничным торговым пунктам, которые намечалось открыть, – в Кяхте на самой границе и в Цурухайтуе, расположенном далеко к востоку на берегу реки Аргунь. Итак, два торговых города предстояло построить и заняться их делами служилым людям, назначенным Саввой Лукичом в его «Наставлениях»: капитану Федору Княгинькину из Тобольского гвардейского полка в Кяхте и капитану Михаилу Шкадеру (или Чкадеру) из того же полка приказали отправиться в Цурухайтуй. Должность их обоих именовалась остерегатель (похоже, название произошло от глагола «остерегать»). Ф. Княгинькину назначили в помощники селенгинского дворянина Алексея Третьякова (вероятно, родственника к тому времени покойного управляющего обозом), которому поручались мелкие судебные дела, и капрала, командовавшего приданным войсковым подразделением. А. Третьяков проявил себя прекрасно подготовленным для порученного ему задания человеком. Как говорили, он владел монгольским и китайским языками, так как в свое время ему пришлось сопровождать торговые обозы в Пекин. М. Шкадеру тоже пришлось делиться властью со своим дворянином и капралом. Оба этих капитана получили от С.Л. Владиславич-Рагузинского предельно подробные инструкции, в которых содержались их административные обязанности и точные планы строительства торговых пунктов притом, что точное место их расположения офицерам предстояло выбрать по своему усмотрению. Им поручалась особая юрисдикция по сбору таможенных податей и регулированию публичного оборота спиртных напитков, а также обеспечение общественного порядка в целом с помощью войск, расквартированных в их пунктах.

На летние месяцы и раннюю осень 1728 года на строительство в Кяхте назначили 350 человек личного состава Тобольского гвардейского полка, денежное содержание которому выплачивалось из государственной казны. То были те же самые подразделения, что сопровождали посольство в Пекин.

Человек 30 служилого люда – казаков из Удинска – получили распоряжение прибыть на 25 подводах с лошадьми на трехмесячные работы, но им приказали привезти с собой собственную провизию. Главную базарную площадь в Кяхте спланировали в виде квадрата со стороной около 195 метров и со сторожевыми башнями по углам. Внутри такого квадрата в 22 избах, снабженных русскими печами, должны были проживать купцы, а в центре города находился гостиный двор из 24 лавок по 12 штук с каждой из двух сторон на первом уровне и складскими помещениями (амбарами) – на втором. Такие лавчонки в старой России обычно сооружали за государственный счет, а потом сдавали купцам в аренду ради дохода в казну. С каждого купца, проезжавшего через Кяхту, к тому же причиталось за транзит по рублю и 20 копеек с подводы, предназначавшиеся на содержание пограничного пункта (из них 5 процентов возвращались капитану Княгинькину на «мелкие расходы»). Инструкции по поводу Цурухайтуя выглядели не менее подробными; только сам город и все его размеры выглядели поменьше.

Несмотря на большие старания С.Л. Владиславич-Рагузинского, путники в конце XVIII и начале XIX столетия единодушно признавали, что место для строительства Кяхты выбрано крайне неудачно. Один русский путешественник не сдержал удивления по поводу того, «что две такие державы, как Россия и Китай, могли бы представляться населенным пунктом более грандиозным», а еще один посетовал на то, что здесь «все отражает ситуацию на границе». Кяхта располагалась в широкой низине в форме чаши, главной особенностью которой с точки зрения топографии выглядели высившиеся со всех сторон холмы. Лес в самой этой низине по большому счету не рос, а почва оказалась настолько тощей, что в условиях редких осадков выращивание обычных овощей здесь требовало огромных усилий. Дрова сюда приходилось доставлять подводами из далеких лесов, выпасов для домашнего скота и лошадей не хватало. Самым большим природным изъяном считалось отсутствие в окрестностях достаточных источников приличной пресной воды (практически всю ее надо было подвозить с монгольской стороны границы или гнать туда скот на водопой). Чуть позже на реке Кяхте возвели плотину, и за счет появившегося на ней небольшого, зато весьма уместного водохранилища остроту нехватки питьевой воды удалось несколько ослабить. И все-таки никаким деревенским раем тут, что называется, даже не пахло. Хотя, пережив период, ничего доброго не предвещавший, с годами жители Кяхты стали отстраивать свой город и создали наглядные образцы культуры.

Общий вид Кяхты вместе с «нейтральной землей». Литография с зарисовки Г.А. Фроста. Из книги Джорджа Кеннана «Сибирь и система ссылки» (Siberia and the Exile System). NewYork: The Century Co., 1891, II, 103

Здесь сложилась атмосфера, отличавшаяся «вежливостью и общительностью населения, отсутствующими в остальных городах Сибири, кроме Иркутска». Появились купеческие дома с лестницами и балконами, в некоторых случаях «покрытые краской и украшенные архитектурными декоративными элементами». Вместо деревянной церкви возвели каменный храм. И в конечном счете к концу XVIII столетия город Усть-Кяхта, раскинувшийся на реке Селенге и в 200 метрах ниже уровня моря, описывался как «милое место, обжитое купцами». Когда этому городу исполнилось всего лишь семь лет, И.Г. Гмелин описал увиденные там обычные русские бани, один подвал для пива, второй – для самогона, пивоварню и трактир. Со временем обычные купеческие дворы оказались слишком тесными, и из камня построили более просторные лабазы, «такие же, как в Санкт-Петербурге». Расходы на их возведение оплачивались из таможенных поступлений Кяхты, а купцы-единоличники должны были платить за их использование. За пределами крепостных валов Кяхты вырос настоящий жилой пригород, где обитало большинство постоянных жителей. П.С. Паллас в 1772 году сообщал о наличии в Кяхте 120 зданий. Но в более позднем донесении Л.А. Гагемейстера в 1829 году числится всего лишь 32 дома и 31 дом в 1852 году (население в 1829 году указано в количестве 326 человек, включая 119 купцов, и 594 человек в 1852 году с 214 купцами). Такие статистические данные, вероятно, применимы только к Старой Кяхте, то есть изначальной крепости, обнесенной частоколом и предназначенной для торговли, так как Джон Кокрейн сообщил в 1823 году приблизительно о 45 зданиях, зато в большой Кяхте он насчитал 450 домов с населением 4 тысячи человек.

Несколько позже в Кяхте появилась своеобразная собственная городская администрация, расположившаяся в земской избе. До 1774 года эта кяхтинская изба подчинялась селенгинской городовой ратуше, затем верхнеудинскому градоначальнику и, в конечном счете, канцелярии иркутского губернатора. В таком порядке подчинения нашло свое отражение исключительно торговое предназначение данного города: возглавлял его староста, избиравшийся из числа купцов, постоянно проживавших в Кяхте.

Кяхта. Из книги Джорджа Фредерика Райта «Азиатская Россия» (Asian Russia). New York: McClure, Phillips, 1902. II. C. 474

Старосту подбирали из среды состоятельных и «первостатейных» купцов на сходах всех жителей, зарегистрированных в качестве тех же купцов. Старосте подчинялись цеховые старейшины – представители «различных ремесел», обязательно достойно владевших грамотой. Купцы и ремесленники общими усилиями выбирали нескольких грамотных мужчин, имевших хорошую репутацию, на службу в канцелярию Селенгинска оценщиками и целовальниками для работы с товарами, представляемыми для таможенного осмотра и назначения размера сбора. К тому же деловой люд Кяхты представлялся в Иркутской канцелярии двумя челобитчиками, привлекавшимися к обсуждению размеров податей, коммерческих и судебных дел, касавшихся жителей Кяхты.

С.Л. Владиславич-Рагузинский настаивал на возведении еще одной крепости – Троицкосавской (форта у деревни Троицкой или поселка Новотроицк) в 5 километрах ниже по течению реки Кяхты и севернее Селенгинска, на месте прежнего Барсуковского зимовья. Диаметр этого форта должен был составить 512 метров, при нем планировался храм Пресвятой Троицы, большое деревянное здание таможни из шести комнат, темница, конюшни, склады и все прочие атрибуты города, которому предназначалось служить центром административного, таможенного и военного управления прилегающего пограничного района. В целях перегораживания дорог и пресечения контрабанды устраивались частоколы и рогатки, простиравшиеся фактически до самой Кяхты в одну сторону и реки Чикой в противоположную. Охранявшие границу в этой зоне солдаты обычно размещались в казармах Троицкосавска. Основным торговым поселком считалась Кяхта, а Троицкосавск служил военно-административным центром. Купцам предписывалось отправляться в путь прямо туда, и там производился осмотр их товаров с последующим назначением государственных таможенных пошлин.

Вид на китайский приграничный город Маймачен с Кяхтой с западной стороны. Из труда Уильяма Кокса «Отчет о русских открытиях между Азией и Америкой» (Account of Russian Discoveries Between Asia and America). London: T. Caddel, 1780. C. 210–211. Данная гравюра «исполнена с величайшей точностью», как У. Коксу «сообщил джентльмен, побывавший на том месте». С. 221

В 80 километрах дальше на север и 8—10 километрах от Селенгинска находился еще один форт – Стрелка, или Петропавловск, тоже расположенный на единственном разрешенном для купцов пути движения. От находившегося на клочке земли, образовавшемся при слиянии рек Чикой и Селенга, форта тоже возвели простиравшиеся от реки до гор частоколы, которые предназначались для надежного перекрытия дороги. Время от времени форт Стрелка служил основным пунктом сбора таможенной пошлины. В годы после заключения соответствующего договора он использовался в качестве стоянки пекинского обоза, а также места расположения военного гарнизона. Несмотря на то что, как сообщает И.Г. Гмелин, туда назначили целый полк, его численность сократилась до 220 человек, так как остальной личный состав находился в самых разных местах.

Фактическое патрулирование и оснащение протяженной границы от хребта Шабин-Дабага на западе до серебряных рудников Аргуня на востоке поручили двум недавно назначенным пограничным дозорщикам – Григорию Фирсову (участок к востоку от Кяхты) и Анисиму Михалеву (участок к западу от Кяхты). Г. Фирсов числился селенгинским дворянином, назначенным С.Л. Владиславич-Рагузинским на таможенную службу в его родном городе. Позже, как нам предстоит убедиться, он руководил одним из казенных обозов в Пекин. О. Михалев принадлежал к сословию служилых людей статусом пониже (к боярским детям) из Иркутска, и ему в 1727 году пришлось заниматься обозначением государственной границы к западу от Кяхты. Каждое лето этим двум пограничным дозорщикам полагалось отправляться в поездку по границе, восстанавливать пограничные знаки, инспектировать деятельность местных стражей границы и по мере возможности пресекать переправление контрабанды и переход беглецов в обоих направлениях. Вдоль границы предстояло оборудовать 64 поста охраны, а также назначить на них местных сибиряков (бурят и тунгусов) и прижившихся там казаков. Со временем участок границы от Томской области до океана охраняли гарнизоны восьми небольших крепостей. Местным сибирякам Нерчинского и Селенгинского уездов разрешили продавать лошадей, коров и овец в самой Кяхте и ее окрестностях, а также в Цурухайтуе с оплатой высоких таможенных пошлин в размере 50 копеек за лошадь и 5 копеек за овцу. Причиной такого невиданного одолжения считается нищета местного населения и отсутствие у него способности внести причитающуюся ежегодную натуральную подать – ясак. От каждой семьи раз в три года полагалось предоставить по пять рабочих для оказания помощи в строительстве крепостей и 20 овец на прокорм гарнизонов крепостей и тех, кто занимался делами границы.

Второй из новых приграничных торговых городов – Цурухайтуй на реке Аргунь – предназначался на замену маньчжурскому городу Наун в качестве транзитного пункта русских путешественников, и он заслуживает короткого упоминания. Место на реке, до того времени известное здешним жителям как Цурухайтуй, было выбрано в начале 1728 года на встрече между управляющим серебряными рудниками Аргуня Тимофеем Бурцевым и неким китайским чиновником. Несмотря на то что его четко указал в своих инструкциях С.Л. Владиславич-Рагузинский, как и Кяхту, в последующие семь лет этот город развивался слабо из-за предрасположения вице-губернатора Иркутской провинции А.П. Жолобова к другому населенному пункту в глубине российской территории. Только когда в 1736 году его преемником стал А.И. Бибиков, он и распорядился начать запланированную работу. Физическое положение Цурухайтуя представляется не совсем удачным. По сведениям И.Г. Гмелина, посетившего его в 1735 году, «трудно было выбрать более унылое место…». Дрова находились на расстоянии 40 с лишним километров, пастбища считались тощими, а сам город неоднократно подвергался подтоплению водами строптивой реки Аргунь. В 1756 году из Санкт-Петербурга сибирскому губернатору В.А. Мятлеву поступило распоряжение передвинуть этот пост на некоторое расстояние вниз по течению до места, менее подверженного регулярным потопам. Но даже после этого коммерческая ценность данного города повысилась совсем незначительно.

С момента основания самого города львиную долю торговли там осуществляли китайские инспекторы границы, проезжавшие через него как минимум раз в год. Обычно они становились лагерем на своем берегу реки напротив поста на срок от 10 дней до месяца в начале лета; в отличие от Кяхты здесь китайцы никогда не устраивали постоянное собственное поселение на маньчжурской территории. Поначалу торговля выглядела настолько скромной, что никаких таможенных пошлин с нее не взимали, в силу чего несколько мелких отрядов казаков, выставленных там, скопили увесистые суммы денег. Впоследствии Цурухайтуй обзавелся собственной ярмаркой, на которой в июне и июле проводились торги, но даже тогда они выглядели по большому счету событиями местного масштаба. Купцы покрупнее, раньше торговавшие в Науне, все поголовно перевезли свои предприятия в Кяхту или в тот же город Иркутск.

Просматривается несколько очевидных причин такого застоя в делах. Весь путь от Иркутска до Пекина через Цурухайтуй, Наун и Шаньхайгуань был на многие сотни километров длиннее, чем маршрут через Кяхту и Калган. Условия местности на таком маршруте, пусть даже еще не пустыни, представляются практически такими же трудными, особенно в высокогорье между озером Байкал и рекой Аргунь. Не меньшая опасность для путников исходила от разбойников. Товары из России можно было поставить практически до Кяхты на лодках или плотах по реке Селенге, а в Цурухайтуй добирались обозами, затрачивая огромные деньги и гораздо больше времени. Возможно, все эти физические трудности транспортировки товара перевешивало соседство Кяхты со среднеазиатскими народами, поставлявшими основные изделия повышенной рыночной стоимости, прежде всего ревень и ценный хлопок. Маньчжуры, по-видимому, не могли предложить никакого самобытного и ценного товара, который отсутствовал бы в Кяхте. Наконец, военная деятельность маньчжуров и колонизация ими территорий в Средней Азии вразрез с великой угрозой миру и порядку, которой они беспокоили местных русских чиновников и придворных чинов в Санкт-Петербурге, поспособствовали развитию торговли в Кяхте. Притом что во времена нависавшей опасности перегон коров, лошадей и доставка провизии монголам запрещались на государственном уровне, такая торговля всегда представлялась настолько выгодным делом, что возникал непреодолимый соблазн заняться незаконной коммерцией.

Организация приграничной торговли одновременно в Кяхте и Цурухайтуе, составление пекинского обоза и охрана самого пограничного района выглядела делом настолько же сложным, а полномочия различных чиновников до такой степени налагались друг на друга в отсутствие рационального их распределения, насколько это было принято в центральном управленческом аппарате Российской империи. На самом высоком уровне политические решения (и во многих случаях решения по внешне мелким токованиям и методам осуществления государственной политики в целом) принимались Правительствующим сенатом или, пока он существовал с 1726 по 1730 год, Верховным тайным советом, уполномоченным решать данные вопросы без проволочек, что далеко не всегда получалось у Сената. Во времена правления царицы Анны Иоанновны (1730–1740) сановники ее кабинета зачастую подменяли Сенат точно так же, как до них это делали вельможи Верховного тайного совета, когда речь заходила о сибирских обстоятельствах или китайских делах. Всем этим трем органам государственного управления действия позволялось предпринимать после предварительного формального одобрения монарха или без него. Формальное одобрение обычно помечалось традиционной фразой владельца престола: «Быть по сему». По предметам судебного разбирательства Сенат выступал в качестве высшей апелляционной судебной власти и суда последней инстанции. Что же касается китайской торговли, то обычно Сенат имел дело с казнокрадством и злоупотреблением служебным положением со стороны должностных лиц Восточной Сибири либо нецелевым использованием положений государственной торговой монополии, предоставленной на откуп купцам-единоличникам. Таких случаев насчитывается совсем не много, но те решения, которые принимались непосредственно Сенатом, имели первостепенное значение для государства зачастую потому, что должны были служить в качестве примеров тем, кто пытался играть с государством в вольницу и испытывать терпение его добросовестных чиновников. Конечно же эти высочайшие государственные ведомства обычно таким образом реагировали на донесения или запросы подчиненных им учреждений. При подобном подходе организация торговли между Сибирью и Китаем очень скоро становится крайне сложным делом. Управление самой Сибирью осуществлялось посредством воссозданного с 1730 года Сибирского приказа до его отмены в 1763 году. В соответствии с указом о создании Сибирского приказа это ведомство подчинялось Сенату, и его полномочия с 1732 года распространялись на все сибирские дела, включая назначение генерал-губернатора. В 1719 году громадные просторы Сибири по ту сторону Урала поделили на две области – Тобольскую и Иркутскую. В обоих случаях регионам присвоили названия по крупнейшим городам соответствующих краев. Пермский край, большая часть территории которого располагается к западу от Уральских гор, тоже отнесли к Сибири. Селенгинск с прилегающими землями, которым прежде управлял енисейский воевода, присоединили к вотчинам Иркутска. Править этими территориями назначали вице-губернаторов, но оказалось, что толковых и подходящих по рангу сановников на такие посты отыскать просто невозможно, и в Иркутск во времена С.Л. Владиславич-Рагузинского поставили воеводу А.В. Измайлова, считавшегося рангом ниже, чем требовалось. Указом Коллегии иностранных дел от 8 ноября 1729 года сибирскому вице-губернатору И.В. Болтину предписывалось особо позаботиться о передаче воеводе Измайлову полномочий на выполнение договоров, недавно подписанных с китайцами, и на охрану приграничных торговых пунктов.

Сибирский приказ являл собой всего лишь один из многочисленных департаментов и коллегий, на которые возлагалась своя мера ответственности или заботы о делах Восточной Сибири и торговле с Китаем. Сотрудники Коллегии иностранных дел на протяжении последних трех четвертей XVIII столетия распространяли свое ведение на налаживание отношений с Китайской империей. И время от времени они расширяли сферу своей деятельности на фактически внутренние дела своего государства, такие как военное положение для России в Восточной Сибири, когда подобные дела зависели от международных отношений. Притом что торговый обоз на Пекин по целям и своей организации представлялся предприятием коммерческим, его делами по большому счету занимались в Коллегии иностранных дел, особенно с точки зрения соблюдения протокола и взаимоотношений по дипломатическим каналам.

Коммерц-коллегии, образованной в 1717 году и получившей основные функциональные инструкции два года спустя, поручалось общее руководство всей морской и наземной торговлей, а также организация российской торговли внутри своей страны и руководство ею. В частности, сотрудники данной коллегии открывали и содержали здания таможни, назначали таможенные пошлины и распоряжались кадрами таможенной службы. К тому же специальной Комиссии о коммерции делегировали исключительные полномочия на исследование положения дел в торговле, обязали ее предоставить рекомендации двору и различным учреждениям государственного регулирования, а также воеводам. Изначально эту комиссию основали в 1727 году, расформировали два года спустя, в 1760-м на короткое время восстановили, а в 1763 году ее восстановили уже надолго. Первым составом этой комиссии разработан изначальный Вексельный устав, с вступлением которого в юридическую силу у русских купцов появился стимул участвовать в торговле на протяженные расстояния в виде отсрочки на внесение таможенных пошлин и других сборов на различные временные периоды. Тем самым они получали возможность оборачивать свой товар и только потом вносить причитающуюся государству плату. По поводу этой важной меры нам еще предстоит поговорить позже. Данной комиссии, созданной императрицей Екатериной в 1763 году, к тому же поставили задачу разработать меры по укреплению источников кредитования купцов. В конечном счете она прекратила свое существование 21 декабря 1796 года, когда император Павел объявил ее «ненужной».

Все эти основные административные учреждения, а также прочие ведомства рангом пониже и не такие влиятельные одновременно принимали участие в организации и ведении китайской торговли, как частной на границе, так и казенными обозами в Пекине. Согласование действий между ними безупречным можно назвать далеко не всегда. Фактически временами казалось так, будто они функционируют исключительно в собственных интересах, противоречащих интересам остальных ведомств, когда каждый пытается влиять на вышестоящие инстанции ради принятия ими решения исключительно в пользу проводимой ими самими ведомственной политики. Иногда ожидавшие принятия решения откладывались только из-за того, что не существовало ясности, в чьем ведении решение – коллегий или контор, либо к делу подключалось несколько государственных учреждений, руководители которых не пожелали прийти к общему мнению.

В самой Восточной Сибири ситуация складывалась ненамного благополучнее, во-первых, из-за засилья в администрации неграмотных или откровенно нечистых на руку чиновников, а также, соответственно, острой нехватки толковых управленцев и, во-вторых, из-за известной всем прямоты Лоренца Ланга. В свете былого расцвета и важности китайской торговли, особо отмеченной в положениях нового договора, открывавших великие перспективы для восстановления торговли на еще более выгодных условиях одновременно для частной торговли и государственной казны, воеводство в Иркутске как механизм государственного управления очень скоро показалось устаревшим и отжившим свое анахронизмом. Сенат с одобрения царицы назначил в Иркутск вице-губернатора: «Поскольку Иркутская губерния считается у нас приграничной, а одновременно для управления таможенными делами, сбора таможенных податей, выполнения договора о границе, заключенного с китайцами, и приведения в порядок переписки [с ними] требуется еще один вице-губернатор». То есть подразумевался человек дворянского происхождения и чиновник достаточно высокого ранга, пользующийся необходимым весом в сложном государственном аппарате. Обратите внимание сразу на две причины, приведенные в знак признания преобладающей роли отношений и торговли с китайцами. Вместо «старого и больного» И.В. Болтина, отправленного в отставку, назначили статского советника Алексея Жолобова. Но через год его пришлось менять, так как он был уличен в растрате государственных средств, превышении должностных полномочий, а также прочих тяжких, но широко тогда распространенных среди чиновников злоупотреблениях. После него начался, образно говоря, парад временщиков на данной должности, продолжавшийся на протяжении всего следующего десятилетия. Бригадир Афанасий Арсеньев получил назначение в кресло вице-губернатора 14 декабря 1731 года, но был он уже «старым и ветхим», поэтому его лекарь предупредил о том, что предстоящую дальнюю поездку он не переживет. Пришлось от затеи отказаться, и через три месяца 30 марта 1732 года данную должность предложили государственному советнику Кириллу Сытину. К. Сытин отправился в Иркутск, прибыл туда 5 января 1733 года, но вскоре заболел и скончался. На тот момент всеми делами на границе пришлось заниматься полковнику И.Д. Бухгольцу в одиночку. В журнале кабинета царицы Анны находим запись от 7 мая 1733 года, фиксирующая кончину К. Сытина и запросы в Сенат на составление списка кандидатов на данную должность, на которой никто надолго не задерживается. В своем императорском рескрипте, датированном 5 июля 1733 года, Анна упоминает полковника и тайного советника Андрея Плещеева, удержавшегося на своем новом посту всего лишь три года. Но в это время в признании важности Иркутского края отмечается очередной существенный шаг.

Мы уже знаем о подразумевавшемся варианте деления Сибири в распоряжении пятилетней давности, которым разрешалось назначение вице-губернатора в Иркутске. Теперь же императорским указом от 30 января 1736 года, поданным Кабинетом для исполнения Сенату, объявлялось о делении всей Сибирской губернии на две административно равноценные части. То есть на Тобольскую и Иркутскую губернии с назначением в каждую по вице-губернатору. Формальной причиной такого решения назывался размер Сибири и громадные расстояния между крупнейшими ее городами и поселками. Но очевидным поводом для выбора Иркутска представляется постоянно растущая важность региона в российской внешней торговле. Очередной вице-губернатор Иркутской провинции, государственный советник Алексей Юрьевич Бибиков сменил А. Плещеева, осужденного за воровство. Этот новый чиновник подчинялся не непосредственно тобольскому губернатору, а напрямую самому Сибирскому приказу, хотя А.Ю. Бибикову приказали докладывать обеим инстанциям и выполнять их указания без различия. Обо всех нуждах, требовавших оперативного принятия решений, следовало докладывать в Сибирский приказ, и в соответствующем указе обращалось внимание на безотлагательный прием и отправку отчетов и счетов. То есть «без никому не нужной волокиты».

Инструкции А.Ю. Бибиков получил в Коллегии иностранных дел, и там его предостерегали по следующим четырем пунктам:

1. Поскольку, отмечалось в ней, китайский Лифаньюань остерегается от продолжения переписки с кем бы то ни было, кроме Правительствующего сената или сибирского губернатора в Тобольске, вице-губернатору предписывается воздерживаться от вступления в переписку с китайцами, «кроме как в силу крайней необходимости».

2. В течение семи лет, прошедших с тех пор, как С.Л. Владиславич-Рагузинский распорядился о строительстве Цурухайтуя, сделано там было очень мало. Следовательно, Алексею Юрьевичу предстояло собирать людей и стройматериалы, где только можно, и возводить таможенный пункт.

3. В Лифаньюане жаловались на то, что линия границы на территории к востоку между реками Амур и Уда, отошедшей к Китаю по условиям Нерчинского договора, до сих пор не обозначена. В Коллегии понимали, что та территория остается слишком слабо изведанной для точного обозначения государственной границы. А.Ю. Бибикову поручили собрать более подробные сведения об этих землях и составить подробную карту, для чего ему следовало обратиться к губернатору в Тобольске и воинскому начальнику Витусу Берингу. После консультаций с ними можно было заняться важной географической экспедицией.

4. Наконец, распоряжения по данному поводу многократно поступали прежде, и не меньше их поступит в будущем. Речь идет о конкретных усилиях по пресечению перехода границы беглецам или их задержанию при попытке перехода на территорию Сибири из Монголии. Хотя схватки между китайцами и джунгарами на тот период времени поутихли, проблема эта актуальности не утратила, так как сохранялась угроза прекращения торговли с Китаем в любой момент.

Несмотря на все тогдашние усилия по укреплению управленческой структуры Восточной Сибири через назначение на государственную службу порядочных и верных долгу чиновников, а также удаление с нее тех, кто поддался искушению неправедного использования своего положения в шкурных интересах, судя по сохранившимся доказательствам, можно с большой долей уверенности предположить, что особых успехов властям на данном направлении добиться не удавалось. Больше века Сибирь представлялась многим чиновникам редкой возможностью сколотить состояние вдали от зорких глаз сановников центральной администрации, а также в условиях полного отказа от нравственных принципов и общественного мнения. Только в 1730-х годах сразу двух вице-губернаторов Иркутска обвинили в воровстве и осудили при дворе. Сколько еще чиновников избежали уголовного наказания из-за недосмотра центральных властей или отсутствия надежных доказательств их вины, сказать трудно. Но совершенно определенно их было немало. В те годы Сибирь для московских жителей представлялась тем же раем, что Индия для лондонца несколько позже. Правда, русский народ не мог похвастаться старинной традицией и массовыми примерами разграбления заморских стран и процветания за чужой счет. Указания по поводу удручающего состояния управления в Сибири постоянно появлялись в государственных распоряжениях и указах. И постоянно намечались меры по исправлению ситуации. Однако только время, налаживание сообщения и увеличение народонаселения в конечном счете послужили явлению чуда. И то лишь в XIX столетии после знаменитой реформы прославленного русского сановника Михаила Михайловича Сперанского. В указе от 12 января 1739 года речь идет о проблеме нехватки грамотных управленцев в громадной Российской империи, особенно отмечается случайный способ назначения городских воевод: «Нам известно, что во многих городах Сибирской губернии воевод подбирают из среды местных жителей, а именно: из представителей купеческого сословия, казаков и прочего подобного люда, набираемого на [государственную службу] в качестве рекрутов, но получающего официальный ранг за добросовестную службу, а не при наличии у него документа (грамоты). И теперь простые казаки, не служившие [в государственных рангах], приравниваются к дворянскому разряду и привлекаются к [службе в качестве] воеводы. К тому же появилось несколько человек, раньше находившихся в рабской неволе (крепостничестве) и таких, кто подвергался [уголовному] осуждению и наказанию».