Заповедник гоблинов

– А когда вы отправлялись, вы не знали, что окажетесь на этой планете?

– Если вы подозреваете подвох, – ответил Максвелл, – то вы ошибаетесь. Для меня это было полной неожиданностью. В отличие от вас как будто. Ведь вы ждали меня здесь!

– Да, особой неожиданностью ваше прибытие не было, – согласился Дрейтон. – Нам уже известны два таких случая.

– Значит, у вас есть сведения об этой планете?

– О ней – никаких, – сказал Дрейтон. – Нам известно только, что где-то имеется планета с незарегистрированным передатчиком, а также приемником, позывные которого в списках не значатся. Когда здесь, на Висконсинской станции, оператор принял их уведомление о передаче, он послал им сигнал подождать, пока не освободится какой-нибудь из приемников, а сам связался со мной.

– А остальные двое?

– Тоже поступили сюда. Оба они были посланы на Висконсинскую станцию.

– Но если они вернулись…

– В том-то и дело! – воскликнул Дрейтон. – Они не вернулись. То есть в том смысле, что мы не могли их ни о чем расспросить. В волновой схеме произошли какие-то нарушения, и они восстановились неверно. Перепутались друг с другом. Оба – внеземляне, но клубок получился такой, что нам пришлось повозиться, прежде чем мы установили, кем они могли быть. Да и сейчас еще мы полностью не уверены.

– Они были мертвы?

– Мертвы? Еще бы! Довольно жуткая история. Вам повезло.

Максвелл с трудом подавил дрожь.

– Да, пожалуй, – сказал он.

– Казалось бы, – продолжал Дрейтон, – те, кто берется за передачу материи на расстояние, должны бы прежде научиться делать это как положено. И неизвестно, сколько пассажиров они уже успели неправильно принять!

– Но ведь вы должны были это знать! – возразил Максвелл. – Я хочу сказать, что вам должны быть известны все случаи исчезновения в пути. Любая станция немедленно сообщила бы о том, что ожидаемый пассажир не прибыл.

– Тут-то собака и зарыта! – воскликнул Дрейтон. – Не было ни одного случая, чтобы кто-нибудь исчез. Мы не сомневаемся, что двое внеземлян, которых мы приняли мертвыми, благополучно прибыли на станцию назначения, так как ни единого нарушения в расписании прибытий зарегистрировано не было.

– Но ведь я же отправился в систему Енотовой Шкуры, и оттуда должны были сообщить…

Он умолк, пораженный внезапной мыслью.

Дрейтон медленно кивнул:

– Я так и думал, что вы разберетесь в ситуации. Питер Максвелл благополучно прибыл на станцию Енотовой Шкуры и почти месяц назад вернулся на Землю.

– Это какая-то ошибка, – машинально сказал Максвелл.

Он был не в силах поверить, что на Земле существует еще один Питер Максвелл, во всем ему подобный.

– Нет, это не ошибка, – сказал Дрейтон. – Вы существуете в единственном числе. Примерно через неделю после возвращения Питер Максвелл погиб. Несчастный случай.

Глава 2

В нескольких шагах от крохотного кабинета, где они беседовали с Дрейтоном, за поворотом коридора Максвелл увидел ряд свободных стульев и, поставив чемодан на пол, осторожно опустился на один из них.

Это невозможно, твердил он себе. Сразу два Питера Максвелла – а теперь один из этих Максвеллов мертв! Как поверить, что хрустальная планета располагает аппаратами, которые способны дублировать систему волн, движущихся со световой скоростью, вернее, со скоростью, неизмеримо превосходящей скорость света, поскольку ни в одном уголке Галактики, уже охваченном сетью передатчиков материи, не замечалось ни малейшего разрыва между моментом передачи и моментом приема. Перехват – да, пожалуй! Перехватить волновую схему в пути теоретически еще можно. Но снять с нее копию? Нет!

Две невероятности, думал он. Два события, которые просто не могли произойти. Впрочем, если одно все-таки произошло, то другое было лишь его естественным следствием. Раз с волновой схемы была снята копия, то обязательно должны были возникнуть два Максвелла, один из которых отправился в систему Енотовой Шкуры, а другой – на хрустальную планету. Но если тот, другой, Питер Максвелл действительно отправился в систему Енотовой Шкуры, он должен еще быть там или только-только собирается вернуться. Ведь он уехал туда на шесть недель и мог задержаться дольше, если того потребуют розыски источника легенд о драконе.

Внезапно Максвелл заметил, что у него дрожат руки, и, стиснув их, он зажал ладони в коленях.

«Держись!» – приказал он себе. Что бы его ни ждало, он должен довести дело до конца! И ведь он ничего, в сущности, не знает. У него нет никаких фактов. Только утверждения инспектора службы безопасности, а к ним следует относиться критически. Ведь это могло быть всего лишь неуклюжей полицейской уловкой, попыткой заставить его сказать лишнее. Но это могло быть и правдой… все-таки могло!

Но если так, он тем более должен держаться. Потому что у него есть дело, которое надо довести до конца, ничего не напортив.

Однако все станет гораздо сложнее, если за ним будут следить. С другой стороны, неизвестно, будут ли за ним следить. А впрочем, так ли уж это важно? Труднее всего будет пробиться к Эндрю Арнольду. Попасть на прием к ректору Планетарного университета не очень-то просто. Он слишком занятой человек, чтобы тратить время на разговоры с заурядным преподавателем, тем более что указанный преподаватель не сможет даже сообщить заранее, о чем, собственно, он намерен беседовать с ректором.

Дрожь в руках унялась, но он все еще не разжимал их. Немного погодя он выберется отсюда, спустится к шоссе и сядет где-нибудь на одной из внутренних скоростных полос. Через час с небольшим он уже будет у себя в университетском городке и скоро узнает, правду ли говорил Дрейтон. И увидит своих друзей – Алле-Опа, Духа, Харлоу Шарпа, Аллена Престона и всю прочую братию.

И вновь будут буйные ночные пирушки в «Свинье и свистке», долгие мирные прогулки по тенистым аллеям и катание на лодках по озеру. Будут беседы и споры, и обмен старинными сказаниями, и неторопливый академический распорядок дня, оставляющий человеку досуг, чтобы жить.

Он поймал себя на том, что с удовольствием думает о предстоящей поездке, потому что шоссе огибало холмы по границе Заповедника гоблинов. Там, конечно, жили не только гоблины, но и прочие существа, с древних времен называемые маленьким народцем, и все они были его друзьями – ну если не все, то очень многие. Тролли порой могли вывести из себя кого угодно, а сколотить настоящую прочную дружбу с такими созданиями, как баньши, было трудновато.

В это время года, подумал он, холмы должны быть великолепны. Он отправился в систему Енотовой Шкуры на исходе лета, и холмы все еще были облачены в темно-зеленые одежды. Но теперь, в середине октября, они, конечно, уже блистают всеми пышными красками осени: винный багрянец дубов, золото кленов и пламенеющий пурпур дикого винограда, как нить, сшивающая все остальные цвета. И воздух будет пахнуть сидром, будет пронизан тем неповторимым пьянящим благоуханием, которое приходит в леса только с умиранием листьев.

Он сидел и вспоминал, как два года назад в такую же осень они с мистером О’Тулом отправились на байдарках вверх по реке в северные леса, надеясь где-нибудь по пути вступить в контакт с лесными духами, о которых повествуют древние легенды оджибвеев. Они плыли по кристально прозрачным протокам, а вечером разжигали костер на опушке темного соснового бора; они ловили рыбу на ужин, и отыскивали лесные цветы на укромных полянках, и рассматривали бесчисленных птиц и зверей, и отлично отдохнули. Но никаких духов они так и не увидели, что, впрочем, было вполне естественно. С маленьким народцем Северной Америки редко кому удавалось вступить в соприкосновение, потому что это были подлинные дети первозданной природы, непохожие на полуцивилизованных, свыкшихся с людьми обитателей холмов Европы.

Сиденье, на котором расположился Максвелл, было повернуто к западу, и сквозь гигантские стеклянные окна он видел реку и обрывы за ней, по которым в старину проходила граница штата Айова, – темно-лиловые громады в венце молочно-голубого осеннего неба. На краю одного из обрывов он различил светлое пятно – это был Институт тавматургии, где преподавали главным образом восьми-ножки с планет альфы Центавра. Вглядываясь в дальний силуэт здания, Максвелл вспомнил, что много раз обещал себе принять участие в одном из их летних семинаров, но так и не собрался.

Он протянул руку и переставил чемодан, намереваясь встать, но остался сидеть. Он никак не мог отдышаться, а в коленях ощущалась неприятная слабость. То, что он услышал от Дрейтона, потрясло его гораздо больше, чем ему показалось в первый момент, и шок никак не проходил. Спокойнее, спокойнее, сказал он себе. Нельзя так распускаться. Может быть, это неправда, даже наверное неправда. И пока сам во всем не убедился, нервничать нечего.

Максвелл медленно встал, нагнулся, чтобы взять чемодан, но задержался, не решаясь окунуться в шумную суматоху зала ожидания. Люди – земляне и внеземляне – деловито спешили куда-то или стояли небольшими группами. Белобородый старец в чопорном черном костюме – маститый ученый, судя по его виду, решил Максвелл, – что-то говорил компании студентов, явившихся его проводить. Семейство рептилий расположилось на длинных диванчиках, предназначенных для существ такого типа, то есть не способных сидеть. Двое взрослых, лежавших лицом друг к другу, переговаривались с шипением, характерным для речи рептилий, а дети тем временем ползали по диванчикам и под диванчиками и, играя, свивались в клубки на полу. В небольшой нише бочкообразное существо, лежа на боку, неторопливо перекатывалось от одной стены к другой, что, вероятно, соответствовало манере землян в задумчивости расхаживать взад и вперед по комнате. Два паукообразных создания, удивительно похожих на фантастические конструкции из тоненьких палочек, расположились друг против друга на полу. Они начертили на плитах что-то вроде игральной доски, расставили на ней странные фигурки и, азартно вереща, принялись двигать их с молниеносной быстротой.

Дрейтон спрашивал о колесниках. Нет ли какой-нибудь связи между хрустальной планетой и колесниками?

Вечно колесники! Настоящая мания – колесники, колесники, колесники, думал Максвелл. И может быть, для этого все-таки есть основания. Ведь о них не известно почти ничего. Они были смутным и неясным фактором, возникшим где-то в глубинах космоса, еще одной движущейся по Вселенной мощной культурой, которая кое-где на дальних границах вступала в отдельные контакты с ширящейся человеческой цивилизацией.

И Максвелл воскресил в памяти первый и единственный случай, когда ему довелось увидеть колесника – студента, который приехал из Института сравнительной анатомии Рио-де-Жанейро на двухнедельный семинар в Институте времени. Он помнил возбуждение, охватившее Висконсинский университетский городок: разговоров было много, однако выяснилось, что увидеть загадочное существо практически невозможно – колесник почти не покидал здания, где проходил семинар. Но однажды, когда Максвелл шел к Харлоу Шарпу, который пригласил его пообедать, ему в коридоре встретился колесник, и это было настоящим потрясением.

Все дело только в колесах, сказал он себе. Ни у какого другого существа в известных пределах Вселенной колес не было. Он вдруг увидел перед собой пухлый пудинг, подвешенный между двумя колесами, ось которых проходила примерно через середину туловища. Колеса были одеты мехом, а обод, как он заметил, заменяли роговые затвердения. Низ пудингообразного тела свисал над осью, точно набитый мешок. Но худшее он обнаружил, подойдя поближе: вздутая нижняя часть была прозрачной, и внутри что-то непрерывно извивалось и копошилось – казалось, ты видишь огромную банку, наполненную червяками самых ярких расцветок.

И эти извивавшиеся существа в этом обвислом безобразном брюхе действительно были если и не червяками, то во всяком случае какими-то насекомыми, какой-то формой жизни, тождественной земным насекомым. Колесники представляли собой организмы-ульи, и их сообщество слагалось из множества таких ульев, каждый из которых был отдельной колонией насекомых или чего-то, что соответствовало насекомым в представлении землян.

Такие ульевые создания вполне могли дать пищу для тех страшных историй о колесниках, которые возникали где-то на отдаленных границах Вселенной. И если эти жуткие истории не были вымыслом, значит человек наконец столкнулся с тем гипотетическим врагом, встречи с которым он опасался с того момента, как вышел в космос.

Исследуя Вселенную, человек обнаружил немало странных, а иногда и жутких созданий, но ни одно из них, размышлял Максвелл, не наводило такого ужаса, как это снабженное колесами гнездо насекомых. В самой его идее было что-то тошнотворное.

Земля уже давно стала гигантским галактическим учебным центром, куда десятками тысяч прибывали внеземные суще ства, чтобы учиться и преподавать в его бесчисленных университетах и институтах. И со временем, подумал Максвелл, в это галактическое содружество, символом которого стала Земля, могли бы войти и колесники, если бы только удалось установить с ними хоть какое-то взаимопонимание. Но до сих пор достичь этого не удавалось.

Почему, с недоумением спросил себя Максвелл, даже мысль о колесниках вызывает непоборимое отвращение, хотя человек и все другие обитатели Вселенной научились отлично ладить друг с другом?

Зал ожидания вдруг представился ему Вселенной в миниатюре. Тут были существа, прибывшие с множества планет самых разных звезд, – и прыгуны, и ползуны, и дергунчики, и катуны. Земля стала плавильной печью галактик, думал он, тем местом, где встречаются существа с тысяч звезд, чтобы знакомиться с чужими культурами, чтобы обмениваться мыслями и идеями.

– Номер пять-шесть-девять-два! – завопил громкоговоритель. – Пассажир номер пять-шесть-девять-два, до вашего отбытия остается пять минут. Кабина тридцать седьмая. Пассажир пять-шесть-девять-два, просим вас немедленно пройти в кабину тридцать семь!