На пороге бури

– Феликс Эдмундович Дзержинский, – представился он, протягивая руку. – Полагаю, вы из соседней реальности? Александр Михайлович предупреждал о вашем визите.

Рукопожатие было крепким, но теплым. Иван почувствовал, что магия этого человека была светлой – не идеальной, со следами темноты и сомнений, но направленной на защиту, а не уничтожение.

– Пройдемте в мой кабинет, – сказал Дзержинский. – У нас мало времени, но я должен рассказать вам все, что знаю о «Стирателе».

***

Кабинет поражал своей простотой. Деревянный стол, несколько стульев, книжные полки до потолка. На стене висел портрет не Ленина или Сталина, а группы людей в рабочей одежде: мужчины и женщины разных возрастов смеялись, обнявшись.

– Это первый съезд Советов справедливости, – пояснил Дзержинский, заметив взгляд Ивана. – В нашем мире революция победила не через насилие, а через просвещение и объединение. Мы научились слушать друг друга.

Он налил им чай из простого самовара и начал рассказ:

– «Стиратель» появился в нашем мире два месяца назад. Сначала исчезали отдельные люди – те, кто обладал магическими способностями или играл важную роль в истории. Затем стали пропадать целые районы, города, области. Мы пытались сражаться, но наша магия была бессильна. Нельзя победить то, что делает тебя никогда не существовавшим.

Лилит наклонилась вперед:

– Вы пытались понять его природу?

– Конечно. У нас есть целый институт, занимавшийся исследованием аномальных явлений. – Дзержинский горько улыбнулся. – Был. Они выяснили, что «Стиратель» охотится на определенных людей – тех, кто похож на одного человека, но из разных реальностей. Центральная фигура – молодой маг по имени Иван Кузнецов.

Иван почувствовал, как кровь стынет в жилах.

– Откуда вы это знаете?

– Потому что я сам видел его в видениях «Стирателя», – ответил Дзержинский. – Когда эта сущность поглощает мир, она оставляет… отпечатки. Образы. Я видел множество версий одного и того же человека – некоторые были героями, другие тиранами, третьи учеными или священниками. Но все они носили ваше лицо, Иван Петрович.

Степан перестал записывать и посмотрел на друга.

– Ты знал об этом?

– Подозревал, – признался Иван, опуская голову. – После битвы с Лилит моя магия изменилась. Стала сильнее, но… темнее. Я чувствовал в себе что-то, чего не понимал. Иногда просыпался от кошмаров, где видел себя… уничтожающим все вокруг. Думал, это просто остаточное влияние темной магии Лилит.

Лилит положила руку ему на плечо.

– Иван, это не твоя вина. Детские травмы оставляют следы в душе каждого человека. У обычных людей они остаются просто болезненными воспоминаниями. Но у мага твоего уровня…

– Они могут материализоваться, – закончил за нее Дзержинский. – Особенно если магическая сила резко возрастает. В тот момент, когда вы победили Лилит, ваша сила выросла в десятки раз. И вместе с ней выросла сила ваших подавленных эмоций.

Дзержинский потер подбородок.

– В нашем мире был один Иван Кузнецов. Хороший человек, честный солдат революции. «Стиратель» забрал его первым. Но перед исчезновением Иван успел сказать что-то важное: «Он идет из того дня, когда я пожелал никогда не рождаться».

– Детская травма, – прошептала Лилит. – Я была права.

Дзержинский встал и подошел к окну. За стеклом медленно расползалась серая дымка.

– Он уже здесь. Последние часы этого мира. – Он обернулся к гостям. – Но я не зря ждал вас. У меня есть информация, которая может помочь. Наши ученые выяснили, что «Стиратель» – это не просто разрушительная сила. Это материализованная боль, которая ищет источник своих страданий. Он не злой в обычном понимании. Он страдает.

– Это меняет дело, – задумчиво сказал Романов. – Со страдающим можно договориться.

– Возможно. Но сначала нужно его найти. А для этого потребуется то, на что способен только объединенный разум всех версий Ивана Кузнецова.

Здание вдруг содрогнулось. В окна ворвался холодный ветер, хотя рамы были плотно закрыты. В воздухе появились искры серого света.

– Время вышло, – сказал Дзержинский спокойно. – Александр Михайлович, откройте портал. Быстро.

Романов начал настраивать свой прибор, но устройство искрило и дымилось.

– Что-то не так! Портал не открывается!

Серая дымка за окном сгущалась, превращаясь в плотную массу. Она двигалась к зданию, поглощая все на своем пути. Дома, деревья, даже воздух – все исчезало без следа, оставляя абсолютную пустоту.

– «Стиратель» блокирует выходы, – понял Иван. – Он хочет нас забрать.

Лилит вскочила со стула.

– Феликс Эдмундович, есть ли в здании артефакты защиты?

– Был один, – ответил Дзержинский, доставая из ящика стола небольшой кристалл, излучавший теплый свет. – Камень справедливости. Он может защитить от любой темной магии, но ненадолго.

Иван взял кристалл и почувствовал, как его магия резонирует с артефактом. Внезапно его сознание заполнили видения: он увидел другого Дзержинского, того самого палача из своего мира. Но теперь понял разницу. Тот Дзержинский был сломлен детскими травмами и вырос в фанатика. Этот – научился превращать боль в сострадание.

– Вы… вы тоже потеряли отца в детстве? – спросил Иван.

Дзержинский удивился.

– Да. Когда мне было восемь лет. Как вы?..

– Кристалл показал мне. В моем мире ваша альтернативная версия пошла по темному пути. Боль сделала его жестоким.

– А меня научила понимать чужую боль, – тихо ответил Дзержинский. – Возможно, в этом ключ к победе над «Стирателем». Не сражаться с ним, а понять.

Серая масса достигла стен здания. Иван почувствовал, как «Стиратель» пытается проникнуть в его разум, найти воспоминания о детских травмах. Защитный кристалл пульсировал, отражая атаки, но слабел с каждой секундой.

– Иван, – позвал Степан, – прибор Романова начал работать! Портал открывается!

Разрыв в воздухе появился в углу кабинета, но был нестабильным и мерцающим. Сквозь него проникал свет родного мира, но портал дергался и искрил.

– Прыгайте! – крикнул Романов. – Он долго не продержится!

Лилит первой бросилась к порталу, но в последний момент обернулась.

– Иван! Бери артефакты Дзержинского! Они понадобятся нам!

Степа схватил папку с исследованиями и кинулся следом за Лилит. Иван подхватил зеркало, свиток и кристалл принятия, но не мог заставить себя двигаться. Детский плач «Стирателя» становился все громче, и в нем он слышал собственную боль, которую тридцать лет пытался забыть.

– Идите! – крикнул он остальным. – Я должен попробовать кое-что!

– Что ты делаешь?! – завопил Степан из портала.

Иван обратился к Дзержинскому.

– Вы сказали, что с ним нужно говорить, не сражаться. Позвольте мне попробовать.

– Иван, это безумие! – Лилит попыталась вернуться, но портал начал сужаться. – Ты погибнешь!

– Нет. – Дзержинский положил руку на плечо Ивана. – Он прав. Иногда единственный способ помочь раненому ребенку – это показать ему, что он не один.

Иван поднял кристалл принятия и сосредоточился на самых болезненных воспоминаниях детства. Серая масса уже проникла в кабинет, растворяя стены и мебель, но Иван не отступил.

– Я знаю, как тебе больно, – сказал он в пустоту. – Я тоже терял любимых. Тоже думал, что лучше бы не родиться. Но знаешь что? Никто из наших близких, никто из тех, кого мы потеряли, не хотел бы, чтобы его смерть разрушила твою жизнь.

Детский плач на мгновение стих.

– Боль – это не проклятие, – продолжал Иван, чувствуя, как кристалл в его руках становится теплее. – Это память о том, как сильно мы любили. И эту любовь нельзя стереть, даже если избавиться от всей боли.

Серая масса замерла в метре от него. В ней проступали черты восьмилетнего мальчика с заплаканными глазами – точная копия Ивана в детстве.

– Они… все еще здесь? – прошептал детский голос.

– Да, – ответил Иван, протягивая кристалл принятия к призрачной фигурке. – В каждом добром поступке, который ты совершишь. В каждом человеке, которому ты поможешь. Они живы в твоей доброте.

«Стиратель» медленно протянул к кристаллу призрачную руку…

Но в этот момент портал окончательно дестабилизировался. Романов с последними силами удерживал его открытым.

– Иван! Сейчас или никогда!

– Идемте с нами! – крикнул Иван Дзержинскому.

Тот покачал головой.

– Я должен остаться. Кто-то должен продолжить разговор с ним, показать, что не все взрослые бросают детей в беде.

– Но вы погибнете!

– Нет. – Дзержинский улыбнулся печально, но без страха. – Я просто перестану существовать. Вернусь в небытие. А иногда это лучше, чем жить, не сумев помочь страдающему ребенку.

Он повернулся к призрачной фигурке «Стирателя».

– Привет, малыш. Меня зовут дядя Феликс. Хочешь, я расскажу тебе сказку о том, как боль превращается в мудрость?

Иван понял, что больше медлить нельзя. Серая масса снова начала двигаться, поглощая остатки кабинета. Он прыгнул в портал в последний момент, сжимая в руках артефакты и исследования Дзержинского.

Последнее, что он услышал перед закрытием портала, был тихий голос Дзержинского, рассказывающего сказку плачущему ребенку в сером мареве разрушения.

***

Они материализовались в подвале здания КГБ в Ленинграде с грохотом и вспышкой света. Иван упал на колени, тяжело дыша, все еще сжимая в руках артефакты умирающего мира. В голове звучали последние слова Дзержинского, а сердце сжималось от осознания – еще один хороший человек пожертвовал собой ради спасения других.

– Все в порядке? – спросил Степан, помогая ему подняться.

– Да. – Иван посмотрел на папку с исследованиями, зеркало истины и кристалл принятия. – И теперь мы знаем гораздо больше о том, с чем имеем дело.

Но знание это было тяжким грузом. «Стиратель» – это не внешний враг, которого можно победить силой. Это часть его самого, израненная и потерянная, ищущая исцеления, но не знающая, как его обрести.

Лилит изучала показания прибора Романова, ее лицо оставалось мрачным.

– Пока мы находились в том мире, исчезли еще две реальности. Осталось только пять стабильных миров с версиями Ивана.

– Значит, у нас еще меньше времени, чем я думал, – сказал Александр. – «Стиратель» ускоряется. Каждое поглощение дает ему больше сил.

Иван открыл папку Дзержинского и начал изучать материалы. Схемы временных разломов, теории о природе многомирия, методики работы с травматическими воспоминаниями – все это складывалось в пугающую, но при этом и обнадеживающую картину.

– Посмотрите на это. – Он показал остальным схему. – Дзержинский и его ученые составили карту эмоциональных связей между мирами. «Стиратель» не выбирает жертвы случайно. Он начинает с тех версий себя, которые больше всего похожи на него по уровню боли и отчаяния.

Степан наклонился над схемой.

– То есть он пожирает сначала самых слабых? Тех, кто не смог справиться с детской травмой?

– Не слабых, – поправила Лилит. – Тех, кто справился с болью неправильно. Превратил ее в разрушение – либо себя, либо других. А сильные версии, те, что нашли конструктивные способы работы с травмой, оставил напоследок.

Иван задумчиво кивнул.

– Идет по пути наименьшего сопротивления. Возможно, так он набирает силу? Мотивы его поступков туманны. «Стиратель» не хочет исцеляться – он хочет, чтобы все разделили его страдание.

Романов перенастроил прибор.

– Тогда нужно действовать быстро. Следующий мир – мой. Там правит Российская империя, где магия официально признана государственной силой. Встретимся с нашим Иваном.

– Отлично, не будем терять времени, – согласился Иван. – Особенно, если Дзержинский был прав, и со «Стирателем» нужно не сражаться, а найти общий язык. Всегда нужно уметь найти подход даже к самым сложным противникам.

Он поднял с пола кристалл принятия, который выпал из рук при падении. Камень все еще излучал теплый свет, но теперь в нем пульсировали новые оттенки – словно он впитал часть той любви и понимания, которые Дзержинский проявил к «Стирателю» в последние минуты.

– Этот кристалл изменился, – заметила Лилит. – В нем теперь жертвенная доброта Феликса Эдмундовича.

Иван осторожно коснулся камня и почувствовал волну тепла. На мгновение ему показалось, что он слышит голоса – голос матери, потерявшей сына, но нашедшей силы простить, и голос революционера, выбравшего остаться с плачущим ребенком в серой пустоте разрушения.

Степан записывал в блокнот.

– Но как это применить на практике? Нельзя же просто подойти к «Стирателю» и сказать: «Давай поговорим о чувствах».

– Почему нельзя? – возразила Лилит. – В магии самые простые решения часто оказываются самыми эффективными. Иван уже начал с ним разговор в том мире. «Стиратель» отреагировал – замер, послушал.

– Но я не закончил разговор, – сказал Иван с сожалением. – Если бы у меня было больше времени…

– Время у нас будет, – решительно заявил Романов. – В следующем мире мы подготовимся лучше. Создадим защитные барьеры, которые дадут нам возможность полноценно пообщаться со «Стирателем».

Иван встал, чувствуя на плечах тяжесть ответственности не только за свой мир, но за всю множественность реальностей. В его руках были артефакты мудрости и сострадания, накопленные жертвами и героями погибшего мира. Он не имел права подвести их память.

– Готовьте портал в империю, – сказал он. – Пора собирать армию… но не для войны, а для исцеления. Себя и того потерянного ребенка, которым я когда-то был.

Он посмотрел на потухшее место, где еще недавно мерцал портал в умирающий мир, и мысленно попрощался с Феликсом Эдмундовичем Дзержинским – человеком, который в последние минуты своего существования выбрал любовь вместо страха.

– Спасибо, – прошептал он. – Я не забуду ваш урок.

И в глубине души, там, где притаилась детская боль и страх, что-то едва заметно изменилось. Словно стена отчаяния дала маленькую трещинку, через которую просочился первый луч надежды.

Глава 3. Первые потери

Давид Израилевич Краснов, пенсионер из Рязани, всю жизнь мечтал показать внучке главную площадь страны. Семилетняя Настенька держала дедушку за руку и с восторгом рассматривала стены древнего Кремля.

– Дедушка, а правда, что здесь раньше жили цари? – спрашивала она, указывая на Спасскую башню.

– Правда, внученька. И не только цари – великие волшебники тоже, – улыбался Давид Израилевич, не подозревая, насколько близки к истине были его слова.

Было около девяти утра. Туристы неспешно бродили по брусчатке, фотографировались на фоне собора Василия Блаженного. Группа студентов из Германии внимательно слушала своего гида, который рассказывал о событиях 1612 года. Продавцы сувениров разворачивали свои лотки. Обычное московское утро начала лета.

Патрульные сержанты неторопливо обходили территорию. За пятнадцать лет службы они видели на площади всякое – и пьяных туристов, и карманников, и даже однажды сбежавшего из цирка медведя. Но ничто не готовило их к тому, что собиралось произойти.

– Смотри, какая погода! – Один из стражей порядка прикурил сигарету, прикрывшись от легкого ветерка. – Июнь как июнь. Даже дождя не обещают.

– Да, хорошо, – согласился второй, поправляя рацию на поясе. – Туристов сегодня много будет.

Действительно, несмотря на ранний час, площадь постепенно наполнялась людьми. Японская делегация деловито снимала каждый камень мавзолея. Семья из Казани терпеливо выстраивалась в очередь к собору. Молодая пара – он в джинсах и футболке с надписью «МГУ», она в летнем сарафане – целовались у Лобного места, не обращая внимания на косые взгляды пожилых прохожих.

Именно в этот момент, когда жизнь текла своим обычным чередом, небо над площадью вдруг потемнело.

Не постепенно, как при приближении грозовых туч, а мгновенно – словно кто-то накинул на солнце черное покрывало. Температура воздуха за секунду упала градусов на десять. У людей перед глазами поплыли белые пятна.

– Что за?.. – начал милиционер, но слова застыли у него на губах.

В центре площади, прямо между мавзолеем и собором Василия Блаженного, воздух начал… сгущаться. Сначала это было похоже на марево над раскаленным асфальтом, но наоборот – не горячее дрожание, а холодное, мертвенное искажение пространства.

Маленькая Настенька первой почувствовала неладное. Она перестала рассматривать башни и сильнее сжала руку дедушки.

– Дедушка, мне страшно, – прошептала она.

Давид Израилевич обернулся и увидел то, что заставило его сердце пропустить несколько ударов. В воздухе над площадью формировался… разрыв. Не дыра, не трещина – разрыв в самой ткани реальности. Края его были идеально ровными, как будто кто-то аккуратно вырезал кусок из огромного полотна.

Из разрыва начала сочиться серая масса – не дым, не туман, а что-то принципиально иное. Она не поднималась вверх и не стелилась по земле. Она просто была, заполняя пространство с неторопливой, но неумолимой решительностью.

Первыми это заметили туристы с фотоаппаратами – через объективы серая масса была видна лучше, чем невооруженным глазом.

– Was ist das? – крикнул один из немецких студентов, указывая в сторону аномалии.

Гид обернулся и побледнел. За тридцать лет работы он водил экскурсии по Москве в любую погоду, но такого не видел никогда.

– Всем срочно покинуть площадь! – крикнул он по-русски, а потом повторил по-немецки: – Schnell! Gefahr!

Но было уже поздно. Серая масса коснулась брусчатки – и камни просто исчезли. Не рассыпались, не провалились под землю, не испарились. Они перестали существовать, оставив после себя идеально гладкую поверхность цвета пепла.

Японские туристы, стоявшие ближе всего к эпицентру, даже не успели понять, что происходит. Серая волна накрыла их – и на том месте, где секунду назад стояли люди, не осталось ничего. Ни тел, ни одежды, ни фотоаппаратов. Просто пустота.

– Боже мой! – завопила женщина в сарафане. – Люди! Где люди?!

Паника началась мгновенно. Толпа туристов бросилась к выходам из площади, давя и толкая друг друга. Крики ужаса смешались с топотом ног и звуками падающих тел.

Сержант выхватил рацию.

– Центр, центр! Код красный на Красной площади! Требуется немедленная эвакуация! Неизвестная… – он замолчал, не зная, как описать происходящее. – Требуется помощь! Много помощи!

Его напарник тем временем пытался организовать эвакуацию людей, но серая масса расширялась быстрее, чем бегущие туристы. Она двигалась не хаотично, а словно по какому-то плану – отрезала пути к отступлению, загоняя людей в ловушку.

Семья из Казани – отец, мать и двое детей-подростков – оказались заперты у стен ГУМа. Серая пустота подбиралась к ним со всех сторон, оставляя все меньше свободного пространства.

– Мама, что это? – плакала девочка.

– Не знаю, солнышко, не знаю. – Мать прижала детей к себе, закрывая их своим телом.

Отец судорожно названивал по телефону, но связь не работала – серая масса поглощала не только материю, но и радиоволны.

Первый наряд ОМОН прибыл через четыре минуты после начала катастрофы. Командир группы, майор Сидоров, был ветераном Чечни и привык к нестандартным ситуациям. Но то, что он увидел, не укладывалось ни в какие рамки.

– Что, черт побери, здесь происходит? – рявкнул он в рацию.

– Неизвестно, товарищ майор, – отвечал дежурный. – Свидетели говорят о каком-то тумане, который… который людей ест.

Сидоров выругался и скомандовал бойцам:

– Оцепление по периметру! Никого не подпускать! Вы двое, попытайтесь вытащить оттуда людей!

Двое бойцов бросились к краю серой зоны, где все еще оставались живые люди – те самые казанцы, прижавшиеся к стене ГУМа.

– Сюда! Быстрее! – кричал старший лейтенант, протягивая руку отцу семейства.

Мужчина ухватился за нее и попытался передать дочь. Но в этот момент серая масса дотянулась до их ног.

Лейтенант почувствовал, как что-то холодное и абсолютно чуждое коснулось его ладони. Боль пронзила руку – не физическая, а какая-то экзистенциальная, как будто саму его душу начали медленно растворять.

– А-а-а! – Он отдернул руку и в ужасе увидел, что кончики пальцев стали полупрозрачными.

Семья из Казани растворилась на его глазах. Сначала исчезли ноги, потом тела, в конце лица. Последним лейтенант увидел взгляд матери – не злой, не обвиняющий, а просто… грустный. Как будто она прощалась не только с жизнью, но и с самой памятью о том, что когда-то существовала.

– Отступаем! – заорал майор Сидоров. – Все отступаем! Установить периметр в двухстах метрах!

Но серая масса не собиралась останавливаться. Она уже поглотила половину Красной площади, добралась до стен Кремля. Древние камни исчезали так же легко, как и люди – словно перед лицом этой силы не было разницы между живым и мертвым, между новым и древним.

Спасская башня растворилась первой. Куранты, отбивавшие время для всей страны уже несколько веков, смолкли навсегда. Следом исчезла часть стены, затем Сенатский дворец.

К половине одиннадцатого на месте катастрофы был развернут штаб экстренного реагирования. Прибыли пожарные, медики, спецназ ФСБ, представители МЧС. Но никто не знал, что делать с противником, которого нельзя было ни застрелить, ни потушить, ни взорвать.

Полковник Андреев из управления «К» пытался связаться с экспертами по аномальным явлениям, но связь с Ленинградом не проходила – серая масса создавала какие-то помехи.

– Товарищ полковник, – подбежал к нему капитан Морозов, – мы попробовали огнеметы. Огонь просто… исчезает, как только касается этой штуки.

– А взрывчатка?

– То же самое. Граната взрывается в воздухе, но как только осколки касаются серой массы – их как не было.

Андреев обернулся к эксперту-химику из МЧС.

– Ваши предположения?

– Вряд ли это химическая реакция, товарищ полковник, – растерянно ответил эксперт. – Это вообще не физический процесс. По крайней мере, не из тех, что нами изучены.

В этот момент к штабу подъехала машина с мигалками. Из нее выскочил генерал-майор Сергиенко и сразу же направился к радиостанции.

– Соединить с Ленинградом, с майором Иваном Кузнецовым! Чрезвычайная ситуация!

Через пять минут в эфире раздался голос:

– Иван слушает.

– Майор, у нас тут… – генерал замолчал, подыскивая слова. – У нас тут твой «Стиратель» материализовался. На Красной площади. Половины площади уже нет. И половины Кремля тоже.

Долгая пауза в эфире.

– Сколько жертв? – наконец спросил Иван.

– Пока неизвестно. Точнее… мы даже не можем подсчитать. Те, кого поглотила эта штука, не просто умерли. Они… их как будто никогда и не было.

– Понял. Вылетаю немедленно. Постарайтесь не подпускать к ней людей. И ни в коем случае не пытайтесь атаковать.

– А что нам делать?

– Ждать. И молиться, чтобы я успел разобраться с этим до того, как от Москвы ничего не останется.

К полудню серая масса заняла уже всю Красную площадь и начала расползаться по прилегающим улицам. Охотный ряд исчезал по частям – сначала отдельные здания, потом целые кварталы.

Группа ученых из Курчатовского института пыталась измерить радиационный фон, но счетчики Гейгера показывали не повышенные значения, а полное отсутствие любого излучения – как будто в этом месте отсутствовала сама материя.

– Это невозможно, – бормотал седовласый профессор, глядя на показания приборов. – По всем законам физики, там должно быть хоть что-то. Хотя бы космическое излучение. А там абсолютный ноль.

Священник из Казанского собора, отец Николай, пытался молиться, стоя на краю серой зоны. Но даже молитвы словно не доходили до цели – слова повисали в воздухе и растворялись, не встречая отклика.

– Господи, – шептал он, – что это такое? Откуда такое зло?

А серая масса между тем продолжала расширяться. Она двигалась медленно, но неумолимо – примерно по метру в час. При такой скорости до Кремлевской стены оставалось не больше двух часов, а до жилых кварталов – четырех.

Сергиенко организовал эвакуацию близлежащих домов. Жители уходили неохотно – многие не верили в серьезность угрозы.

– Да что вы мне голову морочите? – кричала бабушка из дома на Никольской улице. – Какая такая серая хрень? Я тут семьдесят лет живу, всякое видела!

– Бабуля, поверьте, лучше не рисковать, – уговаривал ее молодой лейтенант.

– А чего там такого страшного? Туман что ли?

– Не туман, бабуля. Хуже.

Она выглянула в окно и увидела то, что заставило ее немедленно собирать вещи. На том месте, где еще вчера стояла Спасская башня, зияла пустота. Не руины, не обломки – просто дыра в мире, серая и мертвая.

– Господи Боже мой, – прошептала старушка, крестясь. – И что это нам за наказание такое?