На пороге бури
Утро началось с тревожного звонка в Ленинграде. Иван проснулся от пронзительного трезвона телефона в прихожей – звук резал воздух квартиры как набат. Майя уже сидела на краю кровати, инстинктивно обхватив себя руками.
– Папа? – раздался испуганный голос Маши из соседней комнаты.
– Все хорошо, солнышко, – успокоил Иван, но его сердце уже колотилось. Такие звонки в половине восьмого утра ничего хорошего не предвещали.
Через сорок минут Иван уже сидел в армейском вертолете, летящем в сторону столицы. Рядом с ним напряженно молчали Степан и вызванная по тревоге Лилит. В наушниках треск радиопереговоров смешивался с ревом двигателей.
– Борт-1 борту-2, видимость в зоне происшествия нулевая. Серая… пелена какая-то. Приборы сходят с ума.
– Борт-2 принял. Пытаемся пробиться с восточной стороны.
Москва показалась в иллюминаторе как больной организм. Центр города был затянут клубящейся серой массой, которая пульсировала, словно живая. От нее исходило странное свечение – не яркое, но хорошо различимое даже при дневном свете.
Вертолет приземлился на площади у Белорусского вокзала. Там уже развернулся штаб операции: палатки, радиостанции, суетящиеся офицеры. Генерал встретил их с лицом человека, который не спал всю ночь.
– Началось в три утра по московскому времени, – докладывал он на ходу. – Сначала свидетели сообщали о странном тумане над Красной площадью. Потом туман начал… расширяться. Все, к чему он прикасается, просто исчезает. Не разрушается – исчезает. Как будто никогда и не было.
Они подошли к краю серой зоны. Иван содрогнулся – перед ними зияла идеально ровная, словно вырезанная пустота. На том месте, где еще вчера стояли древние стены Кремля, простиралась мертвая, пепельно-серая гладь. Она не отражала свет, не поглощала его – просто существовала, как антипод всего живого.
– Сколько людей? – хрипло спросил Иван.
– Точно сказать нельзя. Там были ночные смены охраны, дежурные… По предварительным данным, около двухсот человек. Но самое страшное – мы не можем найти их следов. Словно они никогда не существовали. В архивах, в записях, в памяти родственников… ничего.
Лилит подошла ближе к границе серой зоны и вытянула руку. Воздух вокруг ее ладони задрожал.
– Не подходи! – крикнул Иван, но было поздно.
Кончики пальцев Лилит коснулись серой поверхности – и она вскрикнула, отдергивая руку. На кончиках пальцев не было ни ран, ни ожогов. Но что-то неуловимое изменилось в ее взгляде.
– Что ты почувствовала? – Иван подхватил ее под руку.
– Холод, – прошептала она. – Но не физический. Это… пустота. Абсолютная пустота. Как будто место, где никого никогда не любили, очень похоже на Лимб.
В этот момент серая масса вздрогнула и начала медленно расширяться. Офицеры закричали, отдавая приказы к отступлению, но Иван остался на месте. В глубине серой пустоты что-то шевелилось – неясные очертания, больше похожие на тени воспоминаний.
– Иван, уходим! – Степан тянул его за рукав.
Но Иван не мог отвести взгляд. Из серой массы начала выступать фигура – маленькая, детская. Мальчик лет семи в старой гимназической форме, с огромными печальными глазами.
Серая масса пульсировала, расширяясь с каждым мгновением. Иван понял – каждая слеза этого ребенка стирает кусочек реальности.
– Лучше бы меня никогда не было! – услышал Иван детский голос. – Лучше бы никого и ничего не было!
– Нет, – твердо сказал он. – Не лучше. Никто не хочет, чтобы ты исчезал.
– Врешь! – крикнул мальчик, и его голос прогремел как гром. – Если бы меня любили, не умирали бы! Все, кто меня любит, умирают!
Серая масса вздыбилась и бросилась на Ивана. Он инстинктивно поднял руку, призывая защитные чары, но его магия просто исчезла при соприкосновении с пустотой. Только чудом он успел отскочить назад.
– Эвакуация! – заорал генерал. – Всем отступить на безопасное расстояние!
Но мальчик вдруг остановился. Он смотрел не на Ивана, а за него – туда, где стояла Лилит.
– Лилит… – прошептал он.
Лилит шагнула вперед, несмотря на опасность.
– Да, малыш. Ты меня знаешь?
– Ты тоже ушла, – обвиняюще сказал ребенок. – Ушла и оставила меня одного с плохими людьми.
– Я не уходила по своей воле, – мягко сказала Лилит. – Меня забрали. Но я всегда помнила о тебе.
Лилит старалась подстроиться под слова мальчика, хотела встроить свою ложь в его реальность.
Серая масса колыхнулась, на мгновение став менее плотной. Сквозь нее проступили очертания исчезнувших зданий – призрачные, но узнаваемые.
– Помнила? – в голосе ребенка зазвучала робкая надежда.
– Конечно.
– Не хочу быть, как русалочка!
– Не хочешь превращаться в пену морскую?
Мальчик кивнул, и по его щекам потекли слезы – но не серые, а обычные, детские.
– Не хочу, – прошептал он. – Но я не знаю, как остановиться…
В этот момент пространство вокруг них дрогнуло, и Иван увидел то, что до этого было скрыто серой пеленой. Множество силуэтов – десятки версий его самого из параллельных миров. Некоторые лежали неподвижно, словно спали вечным сном. Другие пытались бороться с окружающей их пустотой. И все они медленно растворялись, как сахар в воде.
– Это мои воспоминания, – сказал мальчик, следя за направлением взгляда Ивана. – Все те, кем ты мог бы стать. Но они все плохие. Все сделали что-то неправильное. Поэтому их нужно стереть.
Иван увидел себя-офицера СС, расстреливающего пленных. Себя-сталинского палача, подписывающего смертные приговоры. Себя-бандита, убивающего ради денег. Десятки, сотни темных версий…
– Плохие люди есть везде, – сказал Иван, подавляя тошноту. – Но не они определяют то, какими мы будем, как нам поступать. Мы сами делаем свой выбор!
– А ты? – мальчик повернулся к нему. – Какой выбор сделал ты?
Иван глубоко вздохнул.
– Я тоже делал неправильные выборы, – честно признался он. – Но меня остановили люди, которые меня любили. Майя, наши друзья… И дедушка. Он бы не хотел, чтобы я стал монстром.
Мальчик замер, и серая масса вокруг него потеряла четкие очертания.
– Дедушка сказал, что я хороший мальчик, – прошептал он.
– Да. И он был прав.
– Но если я хороший, почему со мной происходит все плохое?
Иван почувствовал, как у него перехватывает горло. Этот вопрос он задавал себе тысячи раз в детстве.
– Потому что мир иногда бывает несправедливым, – сказал он. – Но это не значит, что ты плохой. Это значит, что ты сильный – достаточно сильный, чтобы пережить боль и остаться хорошим.
Мальчик сделал шаг к нему, и серая масса вокруг начала медленно рассеиваться. Но в этот момент из глубины пустоты раздался другой голос – взрослый, полный ярости и отчаяния.
– Не слушай его! – Из серой пелены выступила еще одна фигура – Иван, но старше, с седыми висками и шрамом через всю щеку. – Они все лгут! Все взрослые лгут детям!
– Кто ты? – спросил наш Иван.
– Я – тот, кем ты станешь, если поверишь в эту ложь о доброте и справедливости, – прошипел его двойник. – Я из мира, где я спас всех, кого любил. Знаешь, что получил взамен? Майя умерла от рака. Маша погибла в автокатастрофе. Все, кого я защищал, все равно умерли. А я остался один.
Мальчик заколебался, глядя то на одного Ивана, то на другого.
– Видишь? – злорадно продолжал темный двойник. – Любовь – это только способ причинить боль. Лучше стереть все и начать заново. Или вообще ничего не начинать.
– Нет, – твердо сказал Иван. – Даже если все, кого мы любим, умрут – они жили. Они были счастливы. И эти воспоминания никто не может отнять.
– Воспоминания? – рассмеялся темный двойник. – А ты помнишь дедушку? По-настоящему помнишь, каким он был, а не каким тебе хочется его помнить?
Иван почувствовал укол сомнения. Действительно ли он помнил дедушку таким, каким тот был? Или годы сделали из обычного человека святого в его памяти?
– Не важно, – сказал он после паузы. – Важно то, что он меня любил. И научил любить других.
– А потом бросил умирать одного.
– Он не бросал меня. Он не хотел умирать.
– Но умер же! И ты остался один!
Мальчик снова заплакал, и серая масса начала наступать с новой силой. Иван понял, что спор с самим собой заведет в тупик. Нужно было что-то другое.
Он присел на корточки, оказавшись на уровне глаз ребенка.
– Знаешь, что я понял? – сказал он мягко. – Дедушка не бросил тебя. Он оставил тебя мне.
– Что? – Мальчик всхлипнул.
– Я – это ты, выросший. Я помню его уроки. Помню, как он учил меня быть добрым. Как читал сказки. Как говорил, что я особенный. Он не умер – он живет во мне. И во всех версиях меня, которые выбрали добро вместо зла.
Темный двойник зашипел и попытался броситься на них, но вдруг замер, словно наткнувшись на невидимый барьер. Вокруг мальчика появилось мягкое золотистое свечение.
– Дедушка… в тебе? – прошептал ребенок.
– Да. И в тебе тоже. Ты же помнишь его голос?
Мальчик кивнул.
– Тогда послушай его. Что бы он сказал тебе сейчас?
Ребенок закрыл глаза и прислушался к чему-то, что могли слышать только они двое.
– Он говорит… он говорит, что гордится мной, – прошептал мальчик. – Что я стал сильным и добрым. И что пора… пора простить себя.
Серая масса вокруг них начала светлеть, становясь прозрачной. Сквозь нее проступали очертания Красной площади – не исчезнувшие навсегда, а просто временно спрятанные.
– Я не хочу больше стирать, – сказал мальчик. – Я хочу… я хочу домой.
– Дом – это там, где тебя любят, – сказал Иван. – А тебя любят многие.
Мальчик поднял глаза и впервые за все время улыбнулся – неуверенно, но искренне.
– Ты тоже меня любишь?
– Конечно. Ты же тоже я. И я себя люблю – не идеального, не без ошибок, но я такой и другого не будет.
Ребенок шагнул к нему, и когда их руки соединились, Иван почувствовал, как что-то исцеляется в его душе —раны, которые он носил все эти годы.
Серая пустота растворилась, как туман на рассвете. Красная площадь медленно проявилась в своем первоначальном виде. Люди, которые считались исчезнувшими, обнаружились спящими на своих рабочих местах, словно их накрыл странный сон.
Но мальчик не исчез. Он стоял рядом с Иваном, по-прежнему полупрозрачный, но уже не пугающий.
– Я не могу остаться, – сказал он печально. – Я слишком долго был «Стирателем». Но теперь я знаю – любовь не исчезает, даже когда люди умирают.
– И что ты будешь делать?
– Помогу другим версиям тебя. Тем, которые еще не поняли, что боль – это память о любви.
Ребенок начал медленно растворяться, но его улыбка стала ярче.
– Спасибо, – прошептал он. – За то, что не забыл дедушку. И за то, что научился любить себя.
Иван проснулся от того, что кто-то тряс его за плечо. Он лежал на асфальте в нескольких метрах от того места, где была граница серой зоны. Над ним склонились встревоженные лица Степана и Лилит.
– Иван! Ты нас напугал. – Лилит помогла ему сесть. – Ты упал и пролежал без сознания почти час.
Он оглянулся. Красная площадь сияла в лучах полуденного солнца, целая и невредимая. Люди прогуливались по ней, как ни в чем не бывало.
– А «Стиратель»?
– Исчез, – сказал подошедший генерал. – Как и все аномалии по стране. Приборы показывают нормальные значения. Что бы ты ни сделал, похоже, это сработало.
Иван медленно поднялся на ноги, чувствуя странную легкость в груди. Что-то изменилось не только в мире, но и в нем самом. Детская рана, которую он носил всю жизнь, больше не болела.
– Это еще не конец, – сказал он, глядя на мирное небо над Кремлем. – Это только начало исцеления. И мне предстоит помочь другим версиям себя пройти тот же путь.
Лилит взяла его за руку.
– Мы поможем, – просто сказала она. – Все вместе.
Иван кивнул. Первая битва была выиграна – не силой оружия, а силой принятия и любви. Но впереди ждали другие миры, другие версии его самого, которые еще не научились прощать себя за то, что они просто люди.
И он был готов показать им путь домой – туда, где всегда есть место любви, даже после самой глубокой боли.
В кармане его пиджака что-то тихо звякнуло. Иван достал маленький кристалл – тот самый кристалл принятия, который дал ему Дзержинский. Но теперь он светился мягким золотистым светом, теплым, как объятия дедушки.
Глава 4. Собираем союзников
Старый вагон метро, превращенный в импровизированный кабинет, мерно покачивался, словно убаюкивая своих обитателей. Но сну здесь не было места. Воздух был густ от запаха старой бумаги, свежей краски на только что начерченных схемах, горького чая и немой тревоги. Стену заменили огромные карты СССР, испещренные алым – десятки крестов, отмечающих временные аномалии. В центре, подобно черной язве, пульсировала Москва. Казалось, сам воздух в вагоне стал тяжелее, насыщенный отчаянием сводок, которые ложились на стол пухлой, безысходной папкой.
Иван откинулся на спинку стула, проводя ладонью по лицу, ощущая шершавую щетину и ледяную усталость где-то глубоко в костях. Перед ним полковник Жеглов, его лицо казалось высеченным из усталого гранита, тыкал заточенным карандашом в точку на карте Подмосковья, словно пытался проткнуть саму бумагу и добраться до сути проблемы.
– Вот здесь, под Звенигородом, «серая зона» расширилась на три метра за ночь. Не остановить, не замедлить. Огнеметы, взрывчатка, магические барьеры – ноль эффекта. Она просто… пожирает энергию.
– Глеб, – голос Ивана звучал глухо, отрешенно. Он смотрел не на карту, а сквозь нее, видя то серое, безразличное ничто, как на Красной площади. – Это метафизический процесс. Мы боремся с симптомами, а не с болезнью. Как если бы врач пытался зашить рану, не вынув пулю.
Он провел рукой над проектором, и в центре комнаты вспыхнула голограмма Земли. На ее поверхности, подобно проказе, мерцали десятки серых точек. Они были разного размера, некоторые медленно пульсировали, другие – росли с пугающей скоростью, сливаясь друг с другом и образуя призрачные, уродливые континенты небытия.
– Старая тактика не сработает, – заключил Иван, вставая. Спина заныла от долгого сидения. – Локализовать, подавить, уничтожить… это бесполезно, когда враг – это сама пустота. Нужна новая стратегия. Нужно искать.
– Искать что? – хрипло спросил Жеглов, отводя взгляд от жутковатой голограммы. – Звезды с неба? Бога?
– Союзников. Других. Себя.
Идея, рожденная в том коротком, вневременном диалоге с призраком его собственной боли на Красной площади, до сих пор казалась ему безумием. Но иного пути не было. Исцеленный фрагмент «Стирателя», тот самый испуганный семилетний ребенок, чье отчаяние обрело вселенскую мощь, теперь шептал ему об этом из самых глубин сознания. Ищи нас. Собери нас. Мы разбиты. Мы одиноки.
Раздался резкий, металлический стук в дверь вагона, нарушивший тягостное молчание. Вошел Степан, его лицо было бледно от усталости, но глаза горели лихорадочным, неутомимым огнем. В них читалась та же отчаянная решимость, что и у отца.
– Портал на Кузнецком мосту стабилизировался. Лилит говорит, он продержится не больше часа. Романов уже на месте со своей шкатулкой с сюрпризами. Говорит, пора «открывать двери».
Иван кивнул, натягивая на себя потертый кожаный плащ. Пришло время действовать. Мысленно он послал тихий импульс Майе. Все хорошо. Я вернусь. Он почти физически ощутил ее ответное теплое прикосновение, легкое, как дуновение ветра, и тревожное, как стук сердца в ночи.
***
Кузнецкий мост был оцеплен двойным кордоном военных и магов КГБ. Бойцы стояли с напряженными, ничего не понимающими лицами, сжимая в руках оружие, бесполезное против того, что творилось в центре их оцепления. Воздух над мостовой звенел, как натянутая до предела струна, и пах озоном и чем-то металлическим, чужим. В центре, над асфальтом, висел разлом. Он был похож на вертикальное зеркало, разбитое ударом молота, сквозь тысячи осколков которого проглядывали чужие, незнакомые небеса – лиловые, багровые, ядовито-зеленые.
Лилит, облаченная в практичный черный комбинезон, с закрытыми глазами водила руками перед разломом. Из ее пальцев струились черные и серебряные нити энергии, сплетаясь в сложный, постоянно меняющийся узор, который сдерживал хаотичные, рвущиеся наружу всплески энергии портала. На ее лбу выступили капельки пота. Рядом, не обращая никакого внимания на сюрреалистичность происходящего, возился со своим техномагическим прибором Александр Романов, что-то бормоча под нос и покручивая регуляторы.
– Ну что, барышня, держите еще немного! – крикнул он, поправляя монокль на глазу. Прибор гудел, испуская радужные блики. – Частота почти совпала! Эфирный ключ поворачивается! Принимаем гостей!
Иван и Степан заняли позиции по флангам, готовые ко всему. Сердце Ивана бешено колотилось, отдаваясь глухим стуком в висках. Кто придет? Друг? Враг? Еще одно его искаженное, озлобленное отражение? Или нечто, чему нет имени?
Портал вздыбился, изогнулся в немыслимой геометрии и с резким, высоким звуком, похожим на хруст ломающегося стекла, застыл ровным, мерцающим серебристым диском.
Из него шагнула тень.
Первой появилась она. Худая, высокая женщина в потертой, в пятнах крови и копоти кожанке, с опаленными короткими волосами цвета пепла и шрамом, пересекающим правую бровь и щеку. Ее глаза, холодные и острые, как отточенное лезвие, мгновенно, с профессиональной скоростью оценили обстановку, выхватили Ивана, Степана, солдат, технику. В каждом ее движении читалась опасная, хищная грация загнанного волка, привыкшего полагаться только на себя. За спиной у нее висел странный посох, похожий на стабилизированный сгусток живой, шевелящейся тьмы.
– Ловушка? – ее голос был скрипуч, сух и лишен всяких интонаций. Она не спрашивала, она констатировала. Ее пальцы уже сжимали посох, костяшки побелели.
– Нет, – твердо сказал Иван, делая шаг вперед, стараясь казаться спокойным. – Не ловушка. Приют.
Женщина усмехнулась, оскалив ровные, слишком белые зубы.
– Приютов не бывает. Есть зоны контроля и есть места вне этих зон. Вы по какую сторону?
Из портала, не дожидаясь приглашения, почти налетев на незнакомку, вышел второй человек. Мужчина в безупречно белом отглаженном лабораторном халате с высокотехнологичными очками на переносице, полностью скрывающими глаза. Он что-то быстро и неразборчиво бормотал себе под нос, на ходу вводя данные в странный планшет со светящимся голографическим экраном.
– …интересно. Межпространственный скачок с минимальными потерями когерентности. Эффект наблюдателя подтверждается. Биометрические показатели в норме, квантовая запутанность на исходном уровне…
Он резко поднял голову, и его взгляд, искаженный линзами очков, упал прямо на Степана. Не на Ивана, не на солдат, а именно на него. Взгляд был абсолютно бесстрастным, лишенным всякого человеческого любопытства, чисто изучающим.
– Версия 734-Степан, – произнес он, и это звучало как идентификация образца в лаборатории. – Физическое сходство 99.7%. Любопытно. Психоэмоциональный профиль, предположительно, радикально отличается.
Наш Степан замер, смотря на своего двойника, на этого холодного, бездушного логика. По его лицу пробежала тень неподдельного отвращения и глубочайшего, почти животного страха – страха увидеть в себе такое.
Третий выход был под стать королевской аудиенции. Портал вдруг вспыхнул ослепительным золотом, заставив всех сощуриться. Из него выплыла – не шагнула, а именно выплыла – женщина. Высокая, величавая, с осанкой императрицы, взирающей на покоренные земли. Ее длинные волосы цвета воронова крыла были убраны в сложную, изысканную прическу, увенчанную маленькой, но ослепительно сверкающей диадемой. На ней был не просто мундир, а нечто среднее между парадным военным кителем и горностаевой мантией, усыпанной магическими орденами, гербами и символами Российской империи, которых в этом мире никогда не существовало. Ее глаза, холодные и ясные, с легкой, неподдельной брезгливостью окинули советскую Москву, серые кордоны, простых людей, убогие по ее меркам здания.
– Итак, это и есть эпицентр распада? – ее голос был низким, мелодичным, но в каждом слове звенела сталь неоспоримой власти. – Примитивно. И крайне неопрятно. Где тут старший по званию? Я требую аудиенции.
Ее взгляд скользнул по Жеглову, задержался на Иване с легким намеком на любопытство и проигнорировал всех остальных, как игнорируют мебель.
Тишину, повисшую после ее слов, разорвал дикий, исступленный крик. Из еще не закрывшегося портала, спотыкаясь и падая, выбежала девушка. Ее одежда представляла собой лохмотья из грубой ткани и звериных шкур, волосы были спутаны в колтуны, а в широко раскрытых, безумных глазах плескался чистый, неразбавленный ужас. Она что-то кричала на незнакомом языке, полном щелкающих и шипящих звуков, похожем на птичье щебетание. Увидев солдат, оружие, чужие лица, она вжалась в ближайшую стену, забилась в угол, словно загнанный зверек, и затихла, беззвучно рыдая и обнимая себя за плечи.
– Дикарка из мира-отброса, – без тени эмоций, констатируя факт, прокомментировала Императрица. – Ее разум не выдержал перехода и давления реальности с иными законами. Бесполезный экземпляр. Следовало предоставить ее собственной участи.
Лилит, не отпуская портал, сжала губы до белизны.
– Их мир умирал одним из первых. Она последняя. Я почувствовала ее… ее мольбу. Я не могла не…
Иван понимающе кивнул, его сердце сжалось от боли. Этот «сбор союзников» превращался в смотр его величайших поражений, его самых страшных кошмаров и ошибок, воплощенных в плоть. Месть, холодный разум, имперское тщеславие и чистое, не замутненное цивилизацией безумие – все это было его отражением.
– Предлагаю представиться, – он заставил свой голос звучать спокойно и властно, вставая во весь рост. – Я – Иван Кузнецов. Это мой мир. Мы столкнулись с угрозой, которая…
– Мы знаем, с какой угрозой, – резко, почти рыча, перебила его женщина в кожанке. Ее звали Майя, но это имя казалось чужим, неподходящим для этого осколка бури. – Она сожрала мой мир. Моих людей. Мою дочь. Оставила только пепел и тишину. Вы либо поможете мне найти и убить эту штуку, либо я пройду через вас. Мне терять нечего.
– «Убить»? – фыркнул Степан-ученый, не отрываясь от своего планшета, где появлялись строки данных. – Некорректный и примитивный термин для фундаментального феномена, стирающего саму пространственно-временную ткань. Его нельзя «убить». Его нужно изучить. Понять механизм. Возможно, впоследствии поставить на службу. Это величайший научный вызов.
– На службу империи, – плавно, но не допуская возражений, вставила Ольга-императрица. – Именно для этого я и соблаговолила прибыть. Хаос должен быть упорядочен. Разрозненные, дикие осколки – собраны под единым скипетром. Ваш мир, Иван Кузнецов, как и все уцелевшие, будет аннексирован, структурирован и защищен Великой Российской Магической империей. Сопротивление бесполезно.
Воздух на мосту накалился до предела, готовый вспыхнуть от малейшей искры. Три силы, три абсолютно несовместимые, взаимоисключающие философии – слепая месть, холодное, бездушное познание и имперская экспансия – столкнулись здесь, на брусчатке Кузнецкого моста, пахнущей дождем и озоном.
– Никто никого аннексировать не будет, – тихо, но с такой железной уверенностью, что даже Императрица на мгновение замолчала, сказал Иван. – Мы здесь не для того, чтобы найти нового хозяина или новое оружие. Мы здесь, чтобы выжить. Все. Или никто.
– Сантименты, – презрительно бросила Императрица, но в ее глазах мелькнуло что-то похожее на любопытство. – Сантименты погубили не одну цивилизацию.
В этот момент с шипением, похожим на змеиный след, погасла одна из арок моста. Из сгустившейся там тени, словно из самого ничто, выплыла серая, бесформенная, колеблющаяся масса. Один из солдат, молоденький парень с широко раскрытыми от ужаса глазами, не успев крикнуть, исчез. Просто перестал быть. Его автомат с глухим стуком упал на мостовую.
– Забытые! – пронзительно крикнула Лилит, отпуская портал. Он тут же оглушительно схлопнулся, разрезая воздух. – Они идут на энергию разлома!
Начался хаос.
Майя-воин метнулась вперед с криком ярости. Ее посох взвыл, как живой, и из него вырвался сгусток чистой, жгучей тьмы, который впился в серую массу, ненадолго остановив ее, заставив замереть. – Огня! Дайте огня по флангам! Не дайте ей расползтись!
Но Ольга-императрица действовала иначе. Она взмахнула изящной рукой в белой перчатке, и воздух перед ней сгустился, превратившись в массивный, сияющий золотистым светом щит. Он был эффективен – серая тварь, натолкнувшись на него, отпрянула. Но щит также отрезал и Майю, забаррикадировав ее в узком пространстве с аномалией.
– Не мечитесь как курицы! Дисциплина и порядок! Встать в мою формацию! Маги, ко мне!