На пороге бури
Степан-ученый в это время нацелил на «Забытого» свой прибор, испуская странное, неприятное на слух жужжащее излучение.
– Регистрирую резкое изменение локального энтропийного поля! Попытка ассимиляции материи… Попытка отказала. Интересно! Нужно увеличить мощность…
Серое существо, игнорируя лучи, щиты и крики, поползло к сгрудившимся солдатам, которые в панике отступали, беспорядочно стреляя. Пули проходили навылет, не причиняя вреда. Иван понял, что они проигрывают. Не потому, что слабы, а потому, что каждый тянет одеяло на себя, каждый видит свою войну.
– Степан! – рявкнул он своему товарищу. – Левый фланг, прикрой огневым шквалом, отсеки путь! Романов, правее, ваши частоты могут ее дестабилизировать! Лилит – тени, держи его, не дай поднять голову!
Он не стал командовать пришельцами. Он обратился к ним, к их сути.
– Майя! Ваша тьма – единственное, что его замедляет! Держите! Ольга Андреевна, ваш щит – единственное, что его реально сдерживает! Сожмите его! Степан! – он повернулся к Ученому. – Ваш анализ, он нужен сейчас! Что ее раздражает? Что заставляет колебаться? Дайте мне данные!
Все застыли, пораженные этой внезапной, безумной координацией. И в этот миг хрупкого, выстраданного доверия они начали действовать. Тень Воительницы, черная и плотная, как смоль, опутала тварь, словно паутина. Золотой щит Императрицы сжался, превратившись в два сияющих полукружия, которые сдавили аномалию с двух сторон, как клещи. Излучение прибора Ученого, настроенное на резонансную частоту, заставило серую массу задрожать и заблестеть странными, болезненными бликами. Иван, собрав всю свою силу, весь свой страх и боль, весь опыт того диалога с ребенком-«Стирателем», выпустил сконцентрированный, но не разрушительный поток энергии принятия – не уничтожения, а признания, понимания, сочувствия к этому клубку чужой боли.
Серое существо не взорвалось. Оно дрогнуло, изменило форму, стало на мгновение почти прозрачным. Раздался тихий, похожий на вздох звук, и оно рассеялось, как туман на утреннем солнце.
На мосту воцарилась оглушительная тишина, нарушаемая лишь тяжелым, прерывистым дыханием собравшихся и далеким воем сирен.
Ночью, в временном лагере, разбитом в подмосковном лесу, наконец-то разожгли костер. Пламя трещало, отбрасывая длинные, пляшущие тени на лица собравшихся. Напряжение все еще висело в воздухе, густое и осязаемое. Майя-воин сидела поодаль, на обрубке дерева, точа зазубренный клинок о брусок камня с методичным, зловещим скрежетом. Вдруг она резко подняла голову и уставилась на другую Майю, которая молча, решительно подошла к ней и поднесла кружку с дымящимся чаем.
– Думаешь, мы похожи? – просипела Воительница, ее голос был похож на скрип ржавых петель. – Ты, у которой есть этот… уют. Этот дом. Этот муж. Ты, которая может позволить себе быть мягкой. Ты знаешь, чего стоит настоящая борьба? Что приходится отдавать, чтобы просто выжить еще один день? Какой грязной становится твоя душа?
Майя не отшатнулась. Она медленно поставила кружку на землю рядом с ней.
– Я знаю цену потерь, – сказала она тихо, но так, что было слышно только им двоим. Ее глаза были полны не жалости, а понимания. – И я знаю, что сила, купленная ценой всего человеческого, в конечном счете проигрывает. Она съедает тебя изнутри, еще до того, как враг доберется до тебя. Я видела, во что это превращает людей. Не надо думать, что я изнеженная домашняя девочка! Я тоже сражалась и терпела поражения! Я и сейчас оставила свою дочь, чтобы быть здесь!
Воительница хотела что-то резко, язвительно ответить, но вдруг замолчала, уставившись на пламя. В ее глазах, таких же карих, как у Майи, мелькнула невысказанная, запрятанная на самое дно боль. Она резко отвернулась.
Иван подошел к костру, глядя на собравшихся: на своих преданных людей, на чужих, опасных, непредсказуемых пришельцев, на тех, кто был живым зеркалом его самых темных, не пройденных путей.
– Мы сражаемся не друг с другом, – сказал он тихо, но так, что его слова прозвучали для всех как набат. – И даже не с пустотой. Мы сражаемся за право быть разными. За то, чтобы у каждого из нас, у каждой нашей версии, был свой выбор и свой шанс. Свой путь к ошибкам и к искуплению. Иначе какая цена у нашей победы? Мы просто станем тем, с чем боремся. Еще одним «Стирателем», только под другим именем.
Он посмотрел на темную стену леса, где в глубине, за порогами восприятия, таились новые разломы, ведущие к другим «я».
– Завтра мы пойдем дальше. Нас ждут другие. Нас ждут… я. И чтобы встретиться с ними, нам нужно научиться слушать друг друга. Даже если нам не нравится то, что мы слышим.
Все молча смотрели на огонь, на чужие и знакомые лица, объединенные общим страхом и рождающейся, хрупкой, как первый лед, надеждой. Где-то в темноте тихо плакала девушка-дикарка. Степан-ученый что-то записывал в свой планшет. Императрица с непроницаемым лицом пила чай из походной кружки. А тень Майи-воительницы, отброшенная огнем, на миг сжалась и стала похожа не на волка, а на напуганного ребенка.
Воительница решительно поднялась на ноги и подошла к Ивану и Майе, сидевшим у костра в обнимку.
– Ты должна вернуться к дочери, – резко бросила она, стараясь не смотреть Майе в глаза, – ты должна быть с ней, об остальном мы позаботимся.
– Это что шутка? – напряженно спросила Майя. – Очередная проверка?
– Нет. – Воительница решительно мотнула головой. – Это правда. Если вселенной приходит конец, то тебе нужно провести время с дочерью. Это важнее любых сражений, жаль, что я поняла это так поздно!
Иван и Майя переглянулись, и Иван кротко кивнул.
Майя обняла мужа, с понимающей улыбкой посмотрела на Воительницу и, открыв портал, пропала.
Глава 5. Теория многомирия
Лесной лагерь погрузился в тревожный, неестественный сон, похожий на затишье перед бурей. Костры догорали, отбрасывая прыгающие, искаженные тени на лица тех, кому не спалось. Воздух был густ от запаха хвои, горького дыма и немой, невысказанной вражды. Новоприбывшие разместились на почтительном расстоянии друг от друга, словно хищники из разных стай, вынужденные делить один водопой. Майя-воин сидела, прислонившись к шершавой коре сосны, и не выпускала из рук свой посох из сгущенной тьмы, ее пальцы время от времени нервно постукивали по древку. Степан-ученый, казалось, совершенно не ощущал ночного холода, уставившись в мерцающий голографический планшет и что-то безостановочно вычисляя, изредка бросая беглые, изучающие взгляды на спящую вдалеке, укутанную в одеяло, девушку-дикарку. Ольга-императрица демонстративно устроила нечто вроде походного трона из ящиков с оборудованием, накрытых вышитым золотым орлом имперским штандартом, и наблюдала за происходящим с холодным, отстраненным презрением, словно рассматривала диковинных насекомых.
Иван чувствовал эту взрывоопасную напряженность каждой клеткой своего тела. Они были похожи на неправильно смешанные химические реагенты, готовые рвануть при малейшей искре. Прежде чем идти дальше, нужно было найти общий язык. И начать следовало с самого трудного – с беспристрастных объяснений. Он подошел к центральному костру, где сидели его Степан, Лилит и Александр, озабоченно копавшийся в своем приборе, похожем на сложную астролябию с магическими кристаллами.
– Ну что, коллеги, – начал Иван, тяжело присаживаясь на поваленное бревно. – Мы все видели угрозу в лицо. Пора понять, с чем мы имеем дело. Александр, вы, кажется, больше всех в этом разбираетесь.
Романов поднял голову, его монокль, словно слепой глаз, блеснул в огне.
– Ах, да-да, конечно, Иван Петрович! – воскликнул он с неуместной для этой мрачной обстановки бодростью. – Базовые принципы мультивселенной! Элементарно! Представьте себе… мм… не книгу, нет. Это слишком статично. Представьте себе могучее дерево. Бесконечно раскидистое. Каждая его ветвь, каждый листок – это отдельная реальность.
– Со своей историей, своими законами, – кивнула Лилит, кутаясь в потертый плед. Ее лицо в свете пламени казалось осунувшимся, почти прозрачным. – Иногда они почти не отличаются. Где-то ты, Иван, наступил утром на треснувшую плитку, а где-то обошел ее. И это уже создало два разных мира. Зеркальные, но уже не идентичные.
– Именно! – подтвердил Романов, оживленно жестикулируя. – Но ветви этого дерева не растут упорядоченно. Они переплетаются, трутся друг о друга, иногда срастаются. В местах этих соприкосновений, трения и возникают те самые аномалии, которые мы наблюдаем. Люди из 50-х в Ленинграде – это обломки одной ветви, зацепившиеся за другую. Технологичные цеха в Туле – просачивание соков из одного листа в другой.
– А «Стиратель»? – спросил Степан, не отрывая мрачного взгляда от пламени. – Что он такое в этой метафоре? Древоточец?
Романов помрачнел, его бодрость мгновенно испарилась.
– «Стиратель»… это не жук и не болезнь. Это лесной пожар. Он подбирается к дереву и начинает пожирать его с корней. Но он не просто сжигает листья. Он выжигает саму память о них. Словно этих ветвей никогда и не было. Он стирает саму возможность их существования.
В этот момент раздался резкий, скрипучий голос.
– Прекрасная сказка для ублажения академиков. Но она не отвечает на главный вопрос: почему пожар начался именно сейчас? И почему он пожирает в первую очередь его ветви? – Из тени к костру подошла Майя-воин. Ее глаза блестели в темноте, как у голодной волчицы. – Иван собрал всех нас здесь. Значит, и ответ надо искать в нем. В его корнях.
Все взгляды, тяжелые и недоверчивые, устремились на Ивана. Он почувствовал их физическим грузом на своих плечах.
– Лилит права, – тихо, но четко сказал он. – Видимо, каждое наше решение создает новую ветвь. Но… не все решения равнозначны. Есть моменты… точки бифуркации. Судьбоносный выбор, который раскалывает реальность на тысячи осколков. Взрыв сверхновой в мире возможностей.
Он помолчал, глядя на свои руки, словно видя в них отблески тех самых выборов.
– Моя встреча с магией… Смерть родителей и деда… Битва с Лилит… Это были такие моменты. Каждый раз, принимая решение в точке кипения, я создавал новые миры. И в каждом из них я… был разным. Жил с последствиями этого выбора.
– Верно, – к разговору присоединился Степан-ученый, наконец оторвавшись от планшета. – Согласно моим расчетам, основанным на квантовой теории ветвления и принципе магического резонанса, существа с аномально высокой магической восприимчивостью, особенно в моменты сильного эмоционального стресса, являются мощнейшими катализаторами образования новых реальностных узлов. Проще говоря, вы, Иван Кузнецов, являетесь одним из самых продуктивных генераторов параллельных вселенных в теоретически возможной истории.
Он поднял голову, и его искаженные линзами очков глаза уставились на Ивана без тени личного интереса, лишь с холодным любопытством.
– Вы – эпицентр. Активный вулкан, извергающий миры. Глаз бури. Именно поэтому «Стиратель» зациклился на вас. Ваши версии – это точки наибольшего напряжения, опорные узлы, несущие балки всей конструкции мультиверсума. Выбив их, он обрушит все остальное, как карточный домик. Эффект домино будет тотальным.
– Почему? – не выдержал наш Степан, с ненавистью глядя на своего двойника. – Зачем ему это? Что он такое, в конце концов?
– Он – боль, – тихо, но так, что было слышно всем, сказала Лилит. Все взгляды перешли на нее. Она сидела, обхватив колени, и смотрела в огонь, словно видела в нем отражение собственного прошлого. – Я чувствовала его природу, когда стабилизировала портал. Это… чистая, незамутненная, всепоглощающая боль. Детская. Та, что кажется концом всей вселенной, абсолютным и беспросветным. И эта боль хочет только одного – чтобы все прекратилось. Чтобы не было ничего. Никого. Чтобы не было самой возможности страдать.
– Боль? – с презрительной, ледяной усмешкой поднялась со своего «трона» Ольга-императрица. Она медленно, величаво подошла к кругу света, ее мантия шелестела по траве. – Вы собираетесь сражаться с болью? Уговаривать ее? Объяснять ей, что она «неправа»? Император не ведет переговоров с бунтовщиками. Их уничтожают. Их волю ломают и ставят на службу империи. Боль – это слабость. А слабость должна быть уничтожена или обращена в орудие.
– Ваша империя, Ольга Андреевна, – резко, с ядовитой усмешкой парировала Майя-воин, – похоже, не справилась с этой задачей, раз вы здесь, а не там, на троне.
Глаза Императрицы вспыхнули холодным, смертоносным гневом. Воздух вокруг нее затрепетал от сконцентрированной магии порядка.
– Мой мир еще стоит. В отличие от вашего, судя по… этому плачевному виду. – Она смерила Воительницу уничижительным взглядом с головы до пят. – И он устоит, потому что сила – это порядок. А не слюнявые, сентиментальные разговоры о боли и страданиях.
– Порядок? – Майя-воин вскочила и сделала резкий шаг вперед. Ее пальцы вцепились в посох так, что костяшки побелели. – Порядок – это когда такие, как ты, в золотых дворцах решают, кому жить, а кому умирать! Порядок – это когда маги становятся новыми царьками, а обычные люди – расходным материалом, скотом! Я всю жизнь боролась с вашим «порядком»! И видела, к чему он ведет – к горам трупов и морям слез! К вселенной, построенной на костях!
– А к чему привела ваша борьба, бунтовщица? – холодно, с притворным любопытством осведомилась Императрица. – К хаосу? К анархии? К тому, что ваш мир пал одним из первых, сожранный этой… болью? Ваш бунт оказался просто самоубийственным импульсом.
Майя-воин взвыла от ярости, не животной, а человеческой, полной отчаяния и непрожитого горя. Она рванулась вперед, и ее посох вспыхнул живой, жадной тьмой, готовой испепелить все на своем пути. Но Иван встал между ними, широко раскинув руки. Его собственная аура вспыхнула, золотисто-алая, создавая невидимый, но непреодолимый барьер.
– Хватит! – его голос прозвучал не как просьба, а как удар гонга, усиленный магией воли. Волна силы заставила обеих женщин отшатнуться. – Вы обе правы. И обе неправы. Ваши миры пострадали не потому, что вы боролись или правили. А потому что были разобщены. Потому что в них не было места ни для чего, кроме одной идеи. Мести. Порядка. Знания. – Он посмотрел на Степана-ученого. – «Стиратель» пользуется этой слепотой. Он пожирает тех, кто не видит ничего, кроме своей единственной цели, своей правды. Он – порождение такой одержимости.
Он обвел взглядом всех собравшихся, и в его глазах горела не ярость, а решимость.
– Вы спросили, почему сейчас? Потому что четыре года назад я совершил еще один судьбоносный выбор. Я победил тирана. Но я также… получил доступ к силе, которую до конца не понимал. Силе, которая усиливает все. В том числе – и старые, не зажившие, вытесненные раны. Ту самую детскую боль, о которой все забыли. Она проснулась. И она, как ребенок, который не знает иных слов, хочет, чтобы все исчезло. Чтобы больше не было больно.
– Ты говоришь, как сумасшедший, – прошипела Майя-воин, но в ее голосе уже не было прежней уверенности, лишь изможденная растерянность.
– Нет, – неожиданно поддержал ее Степан-ученый, с научным видом поправляя очки. – Его слова, при всей их эмоциональной окраске, имеют нейробиологическое и квантовое обоснование. Сильное, не интегрированное эмоциональное переживание, особенно из периода формирования личности, может создать устойчивый, самореплицирующийся паттерн в психике, который при достижении определенного уровня энергетического потенциала…
– Замолчи, – тихо, но с такой ледяной ненавистью сказал Степан своему двойнику, что тот на мгновение действительно смолк, удивленно подняв бровь. – Просто замолчи.
– Так что же делать? – спросил Романов, разводя руками в театральном недоумении. – Если нельзя сражаться, а нужно… что? Уговаривать? Убаюкивать?
– Нужно исцелять, – сказала Лилит, и ее слово прозвучало окончательно. Все снова посмотрели на нее. – Миры, реальности… они пытаются объединиться не для войны. Они пытаются объединиться, чтобы выжить. Это защитный механизм. «Стиратель» – это болезнь. Аномалии – это… лихорадка, воспаление. Попытка организма спастись, выжечь заразу ценой собственного здоровья. Нам нужно найти способ помочь этому организму. Исцелить ту самую изначальную рану. Не заклеить пластырем, а вытащить занозу.
– И как мы это сделаем? – скептически, с вызовом спросила Ольга-императрица. – Обнимемся и споем песню? Будем водить хороводы вокруг костра?
– Мы найдем другие версии меня, – твердо сказал Иван. – Тех, кто смог справиться с этой болью по-своему. Мы соберем совет. Не для того чтобы решить, чей способ лучше. А чтобы объединиться. Сложить мозаику. Чтобы найти путь к тому мальчику, который хочет, чтобы все исчезло, и показать ему, что боль – это не конец. Что ее можно пережить. Что после нее снова светит солнце.
Он посмотрел на Майю-воина.
– Ты сказала, что потеряла дочь. Я не могу вернуть ее. Но я могу дать тебе шанс спасти миллионы других дочерей. Не через слепую месть. А через то, что всегда сильнее мести. Через защиту.
Он повернулся к Императрице.
– Вы хотите порядка. Самый большой порядок – это целостность. Баланс. Сохранение жизни во всем ее многообразии. Помогите нам сохранить эти миры, и вы получите не рабов, а добровольных, сильных союзников. Империю духа, а не страха.
Наконец, он взглянул на Степана-ученого.
– А вы получите величайшую загадку мироздания для изучения. Не чтобы препарировать и уничтожить, а чтобы понять, починить и спасти. Живой, дышащий организм, а не труп на столе.
Наступила длительная, тягучая пауза. Лес вокруг затих, прислушиваясь. Даже ночные птицы смолкли.
Первой нарушила бездействие Майя-воин. Она не проронила ни слова. Только медленно, с трудом, словно делая что-то против своей воли, воткнула посох в землю и скрестила руки на груди, смотря на Ивана выжидающе, но уже без прежней агрессии.
Императрица тонко, почти невидимо улыбнулась, словно делая расчетливую ставку в сложной игре.
– Совет Иванов? Интригующая идея. Хорошо. Я бы посмотрела на этого… императора. Мне есть что ему предложить. И чего потребовать взамен.
Степан-ученый щелкнул языком, снова уткнувшись в планшет.
– Сбор данных в полевых условиях, непосредственное наблюдение за уникальным феноменом… Допустимо. Но при первом признаке прямой угрозы моей когнитивной или физической безопасности я немедленно использую устройство для экстренного скачка и покину локацию.
Иван кивнул. Это было начало. Хрупкое, зыбкое, купленное ценой огромных усилий, но начало.
– Тогда нам нужен следующий портал, – сказал он, обращаясь к Романову и Лилит. – Кто из них ближе? Чей мир горит следующим?
Лилит закрыла глаза, откинув голову назад. Ее пальцы впились в землю, и она замерла, прислушиваясь к тихому, многоголосому гулу, что доносился из-за границ реальности, к крикам умирающих миров.
– Генерал, – наконец прошептала она, и ее голос был полон боли. – Я чувствую его… его ярость. Как раскаленный металл. Его мир горит прямо сейчас. Он не просто следующий. Он на краю. Мы почти опоздали.
Внезапно воздух в центре лагеря задрожал и засверкал. Без всяких усилий со стороны Лилит или Романова, сам собой, разорвалась ткань реальности. Это был не ровный портал, а кровавая, рваная рана в мироздании. Из нее повалил едкий, смолистый дым, и донесся оглушительный гул битвы – лязг металла, взрывы, крики ярости и боли.
– Он не ждет, пока мы придем! – крикнул Александр, хватая свой прибор. – Аномалия открывается сама! Миры слишком близко!
Из разрыва, шатаясь, вывалился окровавленный человек в доспехах, с обломком меча в руке. Он упал на колени, что-то хрипло крича на незнакомом языке, полном гортанных звуков. Его глаза были полны отчаянной решимости.
И тут же из портала, извиваясь, как червь, выползло нечто. Существо из сгустков теней и отблесков оружия, с десятком слепых глаз и щупалец, заканчивающихся лезвиями. «Забытый», но не бесформенный, а принявший облик самого страха и ярости того мира, который он пожирал.
Оно метнулось к обессиленному воину.
Действовали все одновременно.
Майя-воин с рыком вырвала посох из земли. Сгусток тьмы ударил в тварь, но не рассеял ее, а лишь отшвырнул, заставив верещать от ярости.
– Моя тьма ему не указ! Он ей и питается! – крикнула она.
– Порядок! – скомандовала Ольга-императрица, взметнув руку. Золотой щит возник перед воином, и тварь врезалась в него, осыпая пол под ногами искрами. Но щит дал трещину под ее напором.
– Энтропийная сущность! Поглощает энергию атаки! – доложил Степан-ученый, наводя на нее свой прибор. – Нужно не бить, а… лишить опоры!
– Его опора – страх и боль того мира! – крикнула Лилит, ее лицо исказилось от усилия. Она протянула руки к порталу, и черные нити ее магии потянулись не к твари, а к самой ране в реальности, пытаясь сшить ее края, лишая чудовище подпитки.
Тварь, почувствовав это, взревела и рванула к Лилит, проламывая щит Императрицы.
Иван был ближе всех. Времени на раздумья не оставалось. Он видел слепые глаза чудовища, чувствовал исходящую от него ту самую детскую, искаженную боль, вывернутую наизнанку яростью. Он не стал бить. Он прыгнул вперед, уворачиваясь от удара щупальца-лезвия, и накрыл своим телом Лилит, прижав ее к земле. Второе щупальце со свистом рассекло воздух у него над головой.
В тот же миг Степан, забыв про страх и отвращение к своему двойнику, среагировал. Он не стал применять сложную магию. Он просто метнул в тварь шар чистой, белой энергии – не разрушения, а ослепления, отвлечения.
Это сработало. Чудовище на мгновение замерло, ослепленное.
Этого мгновения хватило Майе-воину. Она поняла. Она не стала бить тьмой. Она метнула свой посох, как копье, но не в тварь, а в сам разрыв, в эпицентр аномалии. Посох вонзился в сияющий край портала, и черная магия Воительницы, магия сопротивления и воли, смешалась с силами распада.
Портал с грохотом схлопнулся.
Отрезанное от источника силы, чудовище взвыло, замерцало и начало расползаться, как клякса на бумаге, превращаясь в безвредный, рассеивающийся туман.
Тишина, наступившая после грохота, была оглушительной. Все дышали тяжело. На земле лежал мертвый воин из другого мира.
Иван медленно поднялся, помог подняться Лилит. Он посмотрел на Майю-воительницу, на щит Императрицы, который та уже убрала, на Степана, который все еще сжимал кулаки.
Никто не сказал ни слова. Не было нужды. Они только что, впервые, не мешая, а дополняя друг друга, одержали небольшую, но важную победу.
– Тогда мы идем к Генералу, – тихо повторил Иван, глядя на затянувшийся шрам на месте портала. – Пока не опоздали.Начало формы
Глава 6. Мир Генерала
Переход через портал показался не плавным скольжением, как прежде, а жестоким падением сквозь слои разбитого стекла и огня. Казалось, сама реальность сопротивлялась их вторжению, разрываясь в клочья. Их вышвырнуло в новое измерение, как щепки из жерла вулкана. Иван грузно приземлился на колено, отталкиваясь руками от раскаленного докрасна песка, который больно впивался в ладони. Воздух ударил в лицо – густой, спертый, пропитанный смрадом гари, расплавленного металла, озона и… медной пыли, сладковатой и тошной. Небо над головой было неестественного, ядовитого багрово-лилового оттенка, по нему ползли, клубясь, тяжелые шлейфы черного, маслянистого дыма, скрывая солнце и отбрасывая на землю зловещие, быстро движущиеся тени. Где-то вдали, за горами руин, регулярно вспыхивали зарницы беззвучных взрывов, и земля под ногами слабо вздрагивала.
Они стояли на окраине того, что когда-то было великим городом. Теперь это была гигантская свалка, памятник безумию. Руины здесь были не просто разрушенными бомбежкой, а именно искалеченными, оплавленными, будто гигантская, равнодушная рука сжала их в кулак и разорвала на части. Стальные балки торчали, как сломанные кости исполинского зверя, бетонные плиты были покрыты стекловидной, пузырящейся коркой, свидетельствуя о чудовищных температурах. Повсюду валялись обломки странной, угловатой техники – не советской, не знакомой им. Бронированные машины на шести конечностях, застывшие в последнем прыжке; сферы с множеством орудийных портов, развороченные изнутри; и повсюду – груды личного оружия, больше похожего на инструменты физиков-ядерщиков.
– Квантовый фон зашкаливает, – монотонно констатировал Степан-ученый, уже тыча в свой планшет, который трещал от перегрузки. – Уровень энтропии критический. Законы физики дестабилизированы на фундаментальном уровне. Реальность разлагается на глазах. У нас есть часы, не больше. Возможно, минуты.
– Где он? – хрипло спросила Майя-воин, вглядываясь в ядовитую дымку. Ее лицо было напряжено, ноздри расширены: она чувствовала себя здесь, в этой апокалиптической картине, своей. Это был ее пейзаж, ее родной ад.