На пороге бури
– «Помочь»? – Император мягко усмехнулся, и в его усмешке сквозила бездонная пропасть высокомерия. – Вы просите меня, Императора Руси Магической, оставить мой трон, мои обязанности по поддержанию баланса и последовать за вами в межмирный хаос? На основании… чего? Слов бродяг и видений сумасшедших? Вы предлагаете мне променять реальность на сказку?
– На основании того, что ты – один из нас, – твердо сказал Иван. – Ты – это я. Но принял другое решение. Где-то на развилке ты выбрал контроль. Полный контроль над всем. Чтобы больше никогда не чувствовать боль утраты, беспомощность. Чтобы никто и никогда не мог у тебя ничего отнять. Но это не сработает. Эта боль – она уже здесь. Она придет и за тобой. Она – часть нас.
Лицо императора осталось непроницаемым, но пальцы в перчатках чуть сильнее вцепились в подлокотники трона.
– Ты слишком многого о себе возомнил, призрак. Я не «твой» вариант. Я – совершенство. Я – итог. А вас я велю подвергнуть очищению и изучению. Возможно, из вас извлекут что-то полезное для дальнейшего совершенствования империи.
Он сделал едва заметный знак рукой. Из стен, из пола, из самого воздуха бесшумно выплыли десятки стражей-сфер, нацелив на них лазерные точки. Сферы-слуги сложными маневрами одновременно начали окружать группу, отрезая пути к отступлению.
– Вот они, твои придворные, – с горькой усмешкой бросил Генерал, медленно вынимая свой тесак из-за спины. Лезвие задымилось, окрашиваясь в багровый цвет.
– Не двигайтесь! – скомандовала Ольга-императрица, хотя ее собственные пальцы сжались от желания применить силу. – Он проверяет нас!
В этот момент Советник, стоявший в тени, сухо кашлянул, вежливо обращая на себя внимание. Он вышел на свет и откинул капюшон.
Им оказалась Майя. Но постаревшая, истощенная, с лицом, испещренным тонкими морщинами усталой мудрости. Ее глаза были бездонными и печальными. На ней были серые строгие одежды, а на шее висел крошечный кристалл на серебряной цепочке – единственное украшение в строгом образе.
– Его Величество, – ее голос был тихим, но он заставил императора замереть, а лазерные точки на мгновение погасли. – Они говорят правду. Я чувствую это. Трещины уже здесь. Они не в энергосетях. Они в душах. В самых нижних уровнях. Люди… стали забывать. Маленькие вещи. Имена детей. Любимые песни. Сначала у стариков. Теперь и у молодых. Пока не сотрет все. По кирпичику.
Император повернулся к ней, и в его взгляде впервые появилось что-то человеческое – недоумение и… страх.
– Майя? Почему ты молчала? Почему доклады не были на моем столе?
– Я собирала данные. Искала причину. Не хотела тревожить вас без неопровержимых оснований, – она взывала к его разуму. – Ваша воля поддерживает бытие империи. Малейшая неуверенность могла вызвать каскадный сбой. Но теперь… основание пришло к нам само. Игнорировать его – больший риск.
Он смотрел на нее, на свою верную советницу, хранительницу знаний, и видел неподдельную тревогу в ее глазах. Его идеальный мир дал первую трещину. Не вовне. Внутри.
– Что ты предлагаешь? – спросил он, и его голос лишился прежней непоколебимой уверенности.
– Выслушать их, – просто сказала она. – Пока не стало слишком поздно.
Внезапно голограмма империи в центре зала дрогнула. На самом ее краю, над одним из дальних сельскохозяйственных секторов, сияющий свет померк, и появилось крошечное, едва заметное серое пятнышко. Оно было не больше булавочной головки, но на идеальной карте оно смотрелось как язва, как клякса на безупречном чертеже.
– Что это? – холодно спросил император, его взгляд снова стал острым и собранным.
– Сектор 7-G, «Житница», – мгновенно отозвалась одна из сфер. – Полная потеря связи. Энергопотоки прерваны. Попытки дистанционного восстановления… бесполезны. Сектор… не отвечает.
– «Не отвечает»? – со злостью прошипел император. – Это невозможно. Включите визуализацию. Максимальное увеличение.
Голограмма увеличилась. Они увидели часть идеального города-сада с аэропонными фермами. И на его краю – размытое, серое, абсолютно безжизненное пятно. Ни следа разрушения. Пустота. Как будто кусок реальности аккуратно вырезали ножницами из фотографии и оставили чистое поле ничего.
– «Стиратель», – прошептал Иван. – Он уже здесь. Он начинает с окраин. С тех, кто менее всего защищен твоей магией. С самых простых целей.
Император встал с трона. Встал с трудом, словно не покидал своего места долгие-долгие годы. Он подошел к голограмме и смотрел на это маленькое серое пятно, которое отрицало все его законы, всю его мощь. Его лицо окаменело.
– Атаковать, – отсек он. – Направить туда луч очищения «Перун». Максимальная мощность. Стереть эту… аномалию.
– Его Величество, там могут быть люди… – начала Майя-советница, но он резко оборвал ее одним взглядом.
– В том секторе остались только обслуживающие роботы. Исполнять!
Где-то в глубине города сработали невидимые механизмы. Воздух затрепетал от сконцентрированной мощи. Через огромное окно они увидели, как с вершины самой высокой башни ударил ослепительный столп чистейшей, сконцентрированной магической энергии, способный испепелить целый город. Он помчался к горизонту, к месту катастрофы.
Луч ударил в центр серого пятна. И… ничего не произошло. Он не отразился, не взорвался. Он просто… исчез. Поглотился без малейшего следа, как капля воды в сухой песок. Серая зона даже не дрогнула, не изменила форму.
Император отшатнулся. На его лице было написано чистое, неприкрытое непонимание, за которым проглядывал ужас. Его главное оружие, сила, на которой держалась империя, оказалась абсолютно бесполезной. Его разум отказывался принимать этот факт.
– Видишь? – тихо сказал Иван. – Ты не можешь контролировать то, чего не существует. Ты не можешь приказать пустоте. Ты не можешь уничтожить то, что и не существует.
Вдруг одна из стен зала… задрожала. Мраморная кладка потеряла четкость, стала полупрозрачной, заструилась. И сквозь нее стало проступать нечто ужасное, знакомое команде по миру Генерала – обугленные руины, клубы едкого дыма, исковерканные металлические скелеты. Два мира на мгновение наложились друг на друга, и в зал ворвался вой ветра и запах гари.
– Аномалия! – крикнул Степан-ученый, его прибор завизжал. – Реальности сливаются! Прямо здесь, в самом сердце его власти! Его контроль не стабилизирует, а притягивает распад, как магнит!
Из дрожащей, полупризрачной стены вывалилось «эхо» – призрак солдата в обгорелой форме, с лицом, искаженным предсмертной агонией. Он уставился на Ивана-генерала своим безумным взглядом и, шатаясь, пополз к нему, издавая хриплое, булькающее рычание.
Император смотрел на это с глубочайшим отвращением и ужасом. Его безупречный зал был осквернен. Его закон нарушен прямо у подножия его алмазного трона. Его рука непроизвольно потянулась к мечу, которого не было у его пояса.
Иван-генерал не стал доставать оружие. Он посмотрел на призрака, и в его глазах была уже не ненависть, а странная, усталая жалость.
– Успокойся, брат, – сказал он. – Твое дело сделано. Ты свободен. Ты можешь идти.
Он протянул руку, и из его пальцев повеяло не яростью, а тем же золотисто-алым светом, что спас их на площади. Свет, наполненный памятью и покоем. Свет коснулся призрака, и тот остановился. Его черты смягчились, безумие в глазах угасло. Он обернулся на Императора, на его алмазный трон, на этот символ недостижимого для него порядка, и медленно и тихо растаял в воздухе, словно никогда и не являлся сюда.
Генерал окинул император суровым взглядом.
– Видишь? Так, – он кивнул на место, где исчез призрак, – нельзя. Сила не в том, чтобы разрушать. А в том, чтобы помнить.
Император опирался о свой трон, чтобы не упасть. Его идеальный мир, его вера в собственное всемогущество разбились в пух и прах за несколько минут. Он видел доказательства своими глазами. Его технологии были бессильны. Его магия – бесполезна.
– Что… что мне делать? – спросил он, и в его голосе впервые зазвучала растерянность смертного человека, а не уверенность бога-императора.
– Пойти с нами, – сказал Иван, делая шаг к нему. – Помочь нам найти способ. Отдать не приказ, а часть своей силы. Не для контроля. Для исцеления. Твоя мощь… очень нужна. Но направленная в другое русло.
– Я не могу оставить трон! Империя рухнет! Миллионы людей…
– Она рухнет, если ты останешься, – холодно, с горькой прямотой заметила Ольга-императрица. – Иногда величайшая мудрость и сила правителя – не в том, чтобы до конца цепляться за трон, а чтобы вовремя признать поражение в одной битве, чтобы сохранить хоть что-то для будущей победы в войне. Твой долг не умереть здесь красиво. Твой долг – спасти то, что еще можно спасти. Твоя советница позаботится об империи, ты нужен, чтобы не просто отвести угрозу от своего мира, а чтобы уничтожить ее навсегда! Чтобы твои потомки могли жить спокойно!
Император медленно обвел взглядом своих гостей: воина из мира руин, императрицу из мира амбиций, ученого, мага, советницу… и себя самого, пришедшего из мира, где еще была надежда.
Он посмотрел на свою Советницу. Та молча, с бесконечной грустью и пониманием, кивнула.
– Хорошо, – тихо, с огромным усилием выдавил император. Это слово далось ему тяжелее, чем любая битва, тяжелее, чем века правления. – Я… присоединюсь к вам. Но мой мир… я должен попытаться… эвакуировать…
– Об этом позаботится Советница, – жестко, без обиняков сказал Иван-генерал. – Я знаю, как это тяжело – оставлять свой дом, на пороге которого враг, но ты не сбегаешь! Ты отправляешься на битву, чтобы предотвратить подобное в других мирах!
Император закрыл глаза. Он сделал глубокий вдох, выдерживая внутреннюю борьбу, и когда открыл их снова, в них был лишь ледяной, безжалостный расчет человека, принявшего неизбежное.
– Майя… ты будешь управлять империей в мое отсутствие. Переведите все системы на автономное управление по протоколу «Тишина». Предоставь людям… максимальную самостоятельность. Если у них есть шанс выжить… пусть попробуют.
– Я буду ждать вашего возвращения, Ваше Величество, – она склонила голову, и в ее глазах блеснула слеза, тут же сдержанно убранная.
Он снял с руки перчатку и положил ладонь на алмазный трон. Тот вспыхнул ослепительным белым светом, и часть его энергии – огромная, сконцентрированная сила – перетекла в императора, наполнив его. Затем он резко отдернул руку, словно обжегшись. Трон потускнел, но не погас.
– Я готов.
Теперь их было девять. Три Ивана, три грани одной души, собранные вместе. Генерал и Император. Разрушитель и Созидатель. Они смотрели друг на друга с немым, сложным пониманием, что они – грани волшебного кристалла, и одна не может существовать без другой. По одиночке они бесполезны, но сойдясь вместе, создают силу, которой невозможно противостоять
– Куда дальше? – спросил Иван, обращаясь к Лилит.
Лилит, бледная и ослабевшая от постоянного контакта с распадом, указала рукой на восток, туда, где за стеклянной стеной сиял искусственный восход.
– Туда. Где нет ни войн, ни империй. Где тишина. Где живет последний из вас. Отшельник. Его мир… он почти уже пуст.
Глава 8. Последний покой
Переход и на этот оказался плавным, словно погружением в глубокие, темные, но не пугающие воды. Давящая мощь имперской столицы, гул энергии, лязг оружия и призрачные стоны руин – все это осталось где-то далеко позади, отзвучало, как эхо в забытой пещере. Их вынесло в тишину. Абсолютная, всепоглощающая тишина была почти осязаемой субстанцией – мягкой и тяжелой, как бархат, обволакивающей и проникающей внутрь, приглушающей даже стук сердца.
Они стояли на мягком, упругом мху цвета старого серебра и бледного нефрита. Воздух был прохладен и невероятно чист, пах влажной землей, хвоей, озоном после грозы и чем-то древним, неизменным – словно запах самой вечности. Небо над головой было не черным и не синим, а глубоким фиолетово-лиловым, словно застывшие вечные сумерки, и на нем горели огромные, незнакомые звезды-снежинки. Они не мерцали, а излучали ровный, умиротворяющий, чуть приглушенный свет, которого было достаточно, чтобы видеть, но недостаточно, чтобы отбрасывать резкие тени. Ни луны, ни солнца не было видно.
Деревья были величественными исполинами, их стволы, цвета черного обсидиана и полированного графита, терялись в вышине, а кроны, похожие на замысловатые кружева из серебра, нефрита и прозрачного хрусталя, сливались в сплошной узорчатый купол, сквозь который струился тот самый звездный свет. Повсюду на земле росли приземистые кусты с бархатными листьями и бледные, светящиеся изнутри цветы неземных форм, освещая путь мягким, призрачным сиянием. Не было видно ни зверей, ни птиц, ни насекомых. Не было ни ветра, ни шелеста листьев, ни жужжания. Только величественная, бездонная тишина. Так выглядела опушка исполинского леса.
Этот мир был красив. Неприступно, потусторонне, почти болезненно красив. И от этой красоты и абсолютной неподвижности веяло ледяным, безразличным покоем вечного забвения.
– Где мы? – тихо, почти на выдохе, спросила Майя-воин, и ее голос прозвучал здесь кощунственно громко, грубым ругательством, но тишина тут же поглотила его, не позволив возникнуть ни малейшему эху, втянула в себя, как песок втягивает каплю воды.
– На краю, – так же тихо ответила Лилит. Ее лицо, всегда собранное и напряженное, сейчас выглядело размягченным, умиротворенным, почти сонным. Глаза были подернуты дымкой. – Его мир умирает самым тихим, самым безболезненным образом. Он не сгорает в огне и не распадается от ярости. Он просто… засыпает. Уходит в себя. И нам его почти не слышно.
– Энергетический фон близок к абсолютному нулю, – прошептал Степан-ученый, и даже его обычно монотонный, лишенный эмоций голос дрожал от неподдельного благоговения перед открывшейся ему аномалией. Его пальцы скользили по экрану планшета, который показывал лишь пустые графики. – Никаких флуктуаций. Никакой энтропии. Это… идеальная замкнутая система, достигшая состояния тепловой смерти. Полный, окончательный покой. Теоретический предел.
Иван-генерал мрачно огляделся, его мозолистая рука непроизвольно сжала рукоять тесака, но даже его ярость казалась здесь приглушенной, неуместной.
– Могила. Красивая, богатая могила. Я бы предпочел сгореть в огне, как мой мир, чем медленно сгнить в этом… спокойствии. Здесь нет жизни. Здесь есть только ее чучело.
Иван-император, напротив, дышал глубоко и ровно. Он расправил плечи, и казалось, что залегшая в его чертах многовековая усталость понемногу разглаживается, уступая место непривычному ощущению легкости.
– Здесь нет хаоса. Никакого беспорядка, никакой угрозы распада. Только… конечный баланс. Вечный, незыблемый покой. В этом есть своя совершенная геометрия.
Их вела вперед лишь тончайшая нить интуиции и едва уловимый след, который, зажмурившись, чувствовала Лилит. Они шли по тропе, протоптанной в серебристом мху меж гигантских, безмолвных деревьев, и с каждым шагом тревога, суета, боль и ярость покидали их, уступая место странному, глубокому, всепоглощающему умиротворению. Даже Генерал постепенно расслабил плечи, опустил руку с рукояти тесака, хотя его глаза, привыкшие к опасности, по-прежнему бдительно сканировали непривычные окрестности. Но здесь нечего было опасаться. Здесь не было ничего.
Они вышли на широкую поляну. В центре ее стояло дерево – мать всех деревьев в этом лесу. Его ствол был столь широк, что его невозможно было охватить взглядом, и казалось, что он вырезан из самого ночного неба, а в его ветвях-исполинах, вместо листьев, мерцали и переливались целые созвездия крошечных, живых звезд. У самого подножия дерева, словно вырастая из его корней, стояла простейшая хижина, сложенная из темного, поросшего мягким лишайником камня и выбеленного временем дерева. Из каменной трубы поднималась тонкая, почти незаметная струйка дыма, пахнущего сушеными травами, полынью и чем-то сладким, мимолетным.
Дверь хижины была открыта настежь. В ее проеме стоял хозяин.
Иван-отшельник.
Он был бос, одет в простые, грубые, но чистые одежды из ткани неопределенного серого цвета, впитавшего в себя все оттенки сумерек. Его лицо избороздили морщины, но то не последствия старости, а безмерное, всепонимающее спокойствие; казалось, каждый штрих на его лице был следствием тихо прожитой эпохи. Его руки, лежавшие на коленях, были сильными и жилистыми – руки рабочего или резчика по дереву. В самых обычных серых глазах застыла такая бездонная глубина и такое всеобъемлющее понимание, что, встречаясь с ним взглядом, каждый из пришедших чувствовал, что его видят насквозь, до самой сокровенной, спрятанной ото всех сути. Он не улыбался и не хмурился. Он просто смотрел. И в его взгляде не было ни осуждения, ни приветствия, ни любопытства. Был лишь бескрайний, безмятежный покой.
– Я знал, что вы придете, – тихо, но внятно сказал он. Его голос походил на шелест страниц древней книги или на далекое перекатывание гальки под водой – естественное, гармоничное и не нарушающее великой тишины звучание. – Входите. Здесь есть место для всех. Здесь всегда есть место.
Ввосьмером они, почти как во сне, вошли в хижину. Внутри было до безумия просто: тлеющие угли в очаге, над которым на цепи висел старый медный котелок, полки, уставленные свертками с сушеными травами, кореньями и глиняными горшками, простой деревянный стол и аккуратно разложенные на полу циновки, сплетенные из упругого серебристого тростника. Но каждый предмет лежал на своем месте с такой незыблемой, совершенной правильностью, что создавалось ощущение высшего, окончательного порядка, по сравнению с которым имперская роскошь казалась суетливым китчем.
Отшельник мягким жестом указал им на циновки. Они расселись по кругу, чувствуя себя неловкими, грубыми и чужими в этой кристальной простоте после пышности дворцов и грязи полей сражений.
– Вы пришли за мной, – заключил Отшельник, не задавая вопроса, а просто констатируя давно известный ему факт. – Чтобы я присоединился к вашей битве. Чтобы добавить мой голос к вашему общему крику.
– Чтобы мы все вместе попытались остановить конец, – поправил его Иван, и его собственный голос показался ему глухим и неуклюжим.
Отшельник медленно, с бесконечным состраданием, покачал головой. Он подошел к очагу и помешал варево в котелке деревянной ложкой. Запах вокруг них стал гуще, сладковатым, дурманящим, с нотками полыни и меда.
– Битва – это то, что породило его. Страх. Боль. Желание контролировать, уничтожать, защищаться. Цепляние за жизнь, за память, за «я» любой ценой. Вы хотите победить огонь, бросая в него все новые и новые поленья вашей воли. Вы питаете его.
– Что же делать? Сдаться? Безропотно принять гибель всего? – с вызовом, но уже без прежней злобы, спросил Генерал. Тишина вытянула из него яд.
– Посмотреть правде в глаза, – спокойно, как учат ребенка, ответил Отшельник. – Все заканчивается. Миры. Империи. Жизни. Боль. Радость. И даже память. Таков цикл. Он завершается. «Стиратель»… не враг. Он – окончательное исцеление. Милосердие вселенной. Он приходит, когда боль становится невыносимой для самой ткани реальности. Он предлагает единственную возможность утешения – покой. Забудьте. Перестаньте бороться. Останьтесь здесь. В тишине. В мире. Здесь больше нет боли.
Он обвел взглядом каждого из них, и он казался им самым разумным, самым спокойным, что они когда-либо видели. Отшельник видел их насквозь.
– Ты. – Он посмотрел на Ивана-генерала, и взор его был подобен прохладной повязке на старую, воспаленную рану. – Ты нес в себе океан гнева. Целое море непрожитой боли. Ты сражался до последнего вздоха, до последней капли крови. Разве ты не заслужил покой? Останься. Здесь больше никто и ничто не причинит тебе боли. Никто не отнимет у тебя тех, кого ты любил. Раны, что жгли тебя изнутри все эти годы, наконец заживут. Ты сможешь просто быть. Без необходимости кого-то убивать. Без необходимости кого-то ненавидеть. Вспомни запах дождя над полем, где ты играл в детстве, до всех войн. Вспомни то чувство. Оно здесь. Останься.
Генерал замер. Иван видел, как горло его содрогнулось, как в его глазах, привыкших к дыму сражений, заблестела влага. Он видел, как его яростный двойник бессознательно, по старой привычке, потер глубокий шрам на плече – возможно, память о первом серьезном поражении. Искушение было чудовищным, физически ощутимым. Сложить оружие. Наконец-то остановиться. Перестать быть солдатом. Стать просто человеком.
– А они? – хрипло, с усилием выдохнул Генерал, кивнув на остальных. – Их боль? Их борьба?
– У них будет свой выбор, – сказал Отшельник, и в его голосе не было равнодушия, лишь бесконечное понимание. – Каждый делает его сам.
Он повернулся к Ольге-императрице, и принял строгий вид.
– Ты правила миллионами. Несла на своих плечах бремя решений, от которых зависели судьбы миров. Каждый твой вздох был взвешен на золотых весах, каждое слово становилось законом. Каждый твой сон прерывали доклады о кризисах и мятежах. Разве ты не устала, правительница? Останься. Здесь не нужно никому приказывать. Не нужно ни за кого нести ответственность. Здесь нет империи, которую можно потерять. Есть только совершенная, самоподдерживающаяся гармония. Ты можешь наконец снять корону, снять с себя этот невыносимо тяжелый груз и просто… отдохнуть. Вспомни то чувство, когда ты была просто девочкой и могла бегать босиком по траве, не думая ни о чем. Оно здесь. Останься.
Челюсть Императрицы сжалась. Она посмотрела на свои руки – руки, которые так долго сжимали скипетр и меч, которые подписывали смертные приговоры и мирные договоры. Искушение сбросить эту ношу, эту вечную, съедающую изнутри тревогу, было почти физическим. Возможность снова стать просто Олей, а не императрицей…
Отшельник обратился к Степану-ученому, и его взгляд стал глубоким, как бездна между звездами.
– Ты искал знания. Хотел разгадать все тайны мироздания, свести вселенную к ясным, совершенным формулам. Но чем больше ты узнавал, тем больше новых, еще более сложных вопросов возникало перед тобой. Бесконечная, изматывающая погоня за горизонтом, который вечно отдаляется. Останься. Здесь все уже познано. Здесь нет вопросов, потому что нет разделения на известное и незнакомое. Есть только полное, совершенное, мгновенное понимание всего. Ты можешь обрести его. Просто перестань искать. Вспомни тот восторг первого открытия, чистый интерес без всякой цели. Оно здесь. Останься.
Ученый замер, его пальцы застыли над планшетом, который здесь был бесполезен. Идеал абсолютного знания, достигнутого без усилий, без бесконечных вычислений и сомнений… это было тем, о чем он мог только мечтать в самых смелых теоретических построениях. Это был конец его пути.
Взгляд отшельника, мягкий и глубокий, как омут, упал на Майю-воина.
– Ты защищала. Ты теряла. Ты любила так сильно, что это разрывало тебя на части, потому что любовь всегда связана со страхом потери. Ты сражалась, чтобы никто больше не страдал так, как страдала ты. Чтобы закрыть собой других от боли, которую познала на собственной шкуре. Останься. Здесь нечего и некого защищать. Здесь нет потерь. Нет разлук. Никто не умрет на твоих руках. Никто не предаст тебя. Только тихая, вечная, всеобъемлющая любовь, разлитая в самом воздухе, в каждом луче света. Ты можешь наконец перестать быть щитом. Ты можешь опустить руки и просто чувствовать. Просто любить, ничего не боясь. Вспомни то первое, беззаветное чувство, до всего этого. Оно здесь. Останься.
Майя-воительница опустила голову. Ее плечи содрогнулись. Тени у ее ног замерли, стали мягкими, прозрачными и безобидными, словно простые пятна от света. Искушение отпустить вековую боль, положить к ногам этого мира свое вечное, тяжелое бремя защитницы, было почти невыносимым. Возможность любить, не страшась…
Отшельник посмотрел на Ивана. И в его взгляде была нежность и печаль.
– А ты… ты пытался всех спасти. Взвалить на свои плечи тяжесть всех миров, всей этой бесконечной боли. Ты видел столько страданий. И с тех пор ты бежишь, пытаясь искупить эту вину, спасая всех подряд. Останься. Здесь не нужно никого спасать. Здесь все уже спасены. Все целы и невредимы. Ты можешь наконец остановиться. Можешь простить себя. Вспомни то чувство полной безопасности, когда за тебя отвечали взрослые. Оно здесь. Останься.
Слова попали точно в цель, в самую незащищенную часть его души. Иван почувствовал, как давняя, привычная, ноющая боль в груди заныла с новой, свежей силой. Возможность сложить этот груз, эту вечную ношу вины и ответственности… Она манила, как самый сладкий, самый желанный яд. Возможность сказать: «Все. Я больше не могу».
– А вы? – тихо, преодолевая ком в горле, спросил Иван, глядя на отшельника. – Вы уже сделали свой выбор? Вы нашли свой покой?