Дети времени (Дети века)

Хольменгро, очевидно, постепенно перенял у поручика манеру отвечать все короче и короче.

– Есть вексельное обязательство?

– Да. За поручительством землевладельцев.

– Я выкуплю его.

Замечательно, что здесь решалось большое и важное дело, но сказано было мало, – только самое необходимое. Когда они расстались, все было решено. Сговорились также о цене за реку и все озеро на горе. Хольменгро купил все это.

Поручику захотелось посмотреть свои лесные участки здесь, на западном берегу реки, раз уж он попал сюда. Он повернулся и пошел снова к развалинам своей плотины, миновал их и направился вверх по реке до горного озера. Да, хороший здесь лес, лет через пятьдесят он будет большим дорогим лесом. Виллацу нечего беспокоиться. Вообще все опять налаживается.

Важное событие совершилось пополудни: долг банку был уплачен, а в руках снова очутились деньги. Что за человек этот господин Хольменгро? Он являлся, как провидение, и всегда выручал. Поручик изумлялся. А самое лучшее, что Хольменгро не оказывал ему услуг даром, а только покупал у него. Неприятно быть обязанным за даровую услугу? Покупка не так тяжела, как дар!

Годы умудряли поручика. Куда девалась неподатливость, его строптивость былых лет? Лишь изредка огонь вспыхивал под пеплом. Так, должно быть, уж полагалось. Он присел на минуту, раздумывая. Он философ, и спешить ему некуда. Встав, он снова пошел в лес и стал осматривать: много свежих пней от последней порубки, но также много хорошего молодого леса. Со временем он вырастет, и Виллац обогатится!

Поручик поднялся на пригорок, остановился и стал смотреть на усадьбу Хольменгро внизу; дом большой, но новый и с оттенком чужеземного; огромная крыша, далеко выдающаяся вперед, как бы для прохлады, – будто это необходимо! Крышу подпирают колонны. Но все имело вид еще не законченный; по саду бродили куры, а на дворе виднелись одни кусты.

Из дома, с его задней стороны, вышла фру Адельгейд, – вероятно, ходила играть на рояле. За ней следом вышел Хольменгро и провожал ее по дорожке до калитки на дворе. Как странно: он вел ее, обняв за талию. Они сели на скамью под кустом.

И там внизу был также хороший лес, но не один сосновый, а также и лиственный. Если, действительно, Хольменгро искал соснового воздуха, почему он построил себе дом в смешанном лесу? Прежде такой вопрос не приходил на ум поручику, но теперь он обратил на это внимание. Он пошел дальше, чтобы спуститься к реке, и остановился на мосту. Тут еще стоял кирпичный завод, забытый всеми, даже разливом реки, – единственное старое здание, уцелевшее на берегу.

Когда поручик лежит на диване в своем кабинете, он уже не вскакивает и не вызывает звонком Давердану; он отвык от многих привычек; он воспитывает себя: но это еще не значит, что ему живется плохо; он поседел, но это от лет; он читает гуманистов, но только по склонности к ним. Когда поручик звонит в редких случаях, приходит Готфрид.

Маленький, тщедушный Готфрид с детскими руками.

Несколько лет тому назад поручик приказал ему прийти; мальчик был очень доволен, и мать отвела его в усадьбу. Поручик обошелся с ним ласково, разговаривал и сказал, что он может остаться. Чудак-поручик привел потом мальчика к жене и спросил ее мнение, – может ли он остаться в усадьбе. «Конечно!» – ответила фру Адельгейд. Так и остался Готфрид в барском доме. Он теперь одет хорошо и всегда сыт; вид у него, как у барчука, хотя он и одет казачком: на нем курточка со светлыми пуговицами. Его обязанность чистить господских верховых лошадей и седла, но, кроме того, он исполняет много мелких и полезных работ. Он стал исключительно слугой хозяйки и хозяина; никто другой не приказывал ему и не распоряжался им. Хозяйка немало пользовалась его услугами. Когда ей вздумалось поучить его немного по-французски, то Готфрид оказался очень способным учеником. Иногда она глубоко чувствовала свое одиночество, и у нее являлось желание поговорить с кем-нибудь. Готфрид был под рукой. Вероятно, она в это время думала о Виллаце и разговаривала, собственно, с ним; иногда она читала вслух письма сына, и это было большой радостью для Готфрида.

Поручик давал мальчику различные поручения вне дома» Готфрид приносил письма из конторы на пристани и относил их туда; он кормил голубей горохом. Ведь и это надо было кому-нибудь делать. В общем, в большом доме было немало всякого дела. Когда господа выходили из дому или возвращались домой, Готфрид стоял у входа, готовый выполнить, что от него потребуют. Но вообще поручик и его жена были хорошие господа по отношению к прислуге, а Готфрид, к тому же, был такой маленький. Иногда, например, поручик звонил Готфриду, чтобы послать его вниз по главной лестнице, взглянуть на термометр. Когда мальчик возвращался и докладывал, сколько градусов, поручик кивал, и тем все заканчивалось. Так хорошо жилось Готфриду. И теперь Паулина, сестра Готфрида, всегда ходившая, опустив глаза, тоже пожелала поступить в услужение к господам. Этому ничто не препятствовало. Мать девушки привела ее в усадьбу.

– Спрошу у хозяйки, – ответила экономка.

– Я поговорю с мужем, – сказала фру Адельгейд.

– Если у вас есть дело, то я со своей стороны не имею ничего против, – ответил поручик.

– Приведите девушку сюда, – сказала фру Адельгейд.– Как тебя зовут? Паулина? Мы тебя оставим здесь. Сколько тебе лет? Подними глаза, Паулина.

Так поселилась Паулина в поместье. Народу в Сегельфоссе было и без того много; одним больше или меньше, – не все ли равно.

Время, между тем, шло.

Поручик совершал свою ежедневную прогулку, объезжая свои земли, поля и леса; он обсуждал с Мартином-работником хозяйственные дела; по временам вызывал торпарей на экстренные работы, и все это делал на свой добрый старый лад.

Но мертвые зимы тянулись бесконечно. В своей комнате по временам он не слышал другого звука по всему дому, кроме собственных глухих шагов. Да, зимы были длинные и мертвые. Виллац продолжал посещать школу в Англии, а фру Адельгейд играла на рояле у Хольменгро.

Совершенно особенный человек этот Хольменгро. Теперь ему принадлежала река. Он мог строить плотину и ставить турбины, но он этого не делал. За два года он не выстроил ничего и однажды объяснил поручику причину: ему пришлось отказаться от этого плана, народ пострадал бы от того; возчики лишились бы куска хлеба.

– Мой план рушился, – сказал Хольменгро.

Да. А что касается проекта о локомотивах, движимых водой, – думал ли он когда-нибудь серьезно об этом?

Но одно было несомненно: господин Хольменгро стал владельцем Сегельфосса, реки, леса и земли. Поручик знал это.

В первый раз, когда это открылось ему во всей ужасной ясности, Хольмсен содрогнулся; он даже еще больше поседел за короткое время. Он вывел из этого заключение, что придет день, когда он очутится на дороге господина Хольменгро, и в своем страхе он старался читать в глазах своего кредитора. Но Хольменгро ни в чем не изменился, он был по-прежнему, как в первый день, вежлив и предупредителен с землевладельцем Сегельфосса. Так загадка оставалась загадкой. Прошли месяцы, прошел год, и не произошло никакой перемены, – из усадьбы все по-прежнему доставлялось молоко Хольменгро, и он платил за него! Поручик же, со своей стороны, ему аккуратно выплачивал проценты по своему векселю, хотя, в сущности, Хольменгро тем или иным способом доставлял ему деньги для того.

Но это еще не все, – мало ли находилось чего другого? Как, например, забыть орган, который решено было купить? И не являлся ли тут прежде всего вопрос о расширении церкви, необходимом для того, чтобы поставить орган на галерее? Поручик упрекал себя, что это дело продвигается так медленно вперед; ведь может показаться, что у него не хватает для того средств. Не начал ли он терять энергию? Неужели он лишился лучшего дара Божьего?

Была одна вещь, которую поручик решил сделать во что бы то ни стало: он не скрывал от себя самого, что ему необходимо переговорить серьезно с Виллацем, когда тот приедет домой на каникулы. Уже подросший мальчик все был такой же хороший и добрый, но у него не было твердого характера и воли, какие должен был иметь Виллац Хольмсен. Что случилось с мальчиком? Он захотел учиться рисованию и живописи, задумал стать художником, – настоящим художником! Ну, что же? Будь художником. Нет, он пожелал стать моряком, – флотским офицером. «Это еще лучше, гораздо лучше, мой мальчик, служи некоторое время моряком, пока не возьмешь в свои руки Сегельфосс!» Но у Виллаца было еще много других фантазий, он желал испытать и то и другое, и, наконец, решил всецело посвятить себя музыке. Это уж было самой неразумной из его выдумок, и он больше не упоминал о ней.

Но не знал отец того, что в настоящее время Виллац был весь поглощен музыкой и днем и ночью. Это у него уже было в крови, – склонность к музыке ему передала мать.

ГЛАВА XIV

Виллац вернулся домой.

Он – здоровый красивый молодой человек в сером английском костюме и гамашах. Увидав этого юношу, своего родного сына, мать сильно взволновалась: много, видно, лет прошло с его рождения; годы, вероятно, и на нее повлияли так же, – она состарилась. Как эта мысль показалась ей странна и удивительна. «Боже мой! Да, кажется, у мальчика уже растут усы!» – подумала она. И мать несколько дней смотрела с недоверием на сына, уже вышедшего из детского возраста.

С Виллацем приехал еще другой молодой человек, – товарищ с детских лет, – Антон Кольдевин, сын консула. Фредерика. Молодой Антон несколько лет посещал Сен-Сирскую школу, как некогда его отец. Он должен был идти по коммерческой части, по стопам отца.

Наконец-то один Кольдевин снова попал в Сегельфосс. Консул Фредерик послал своего представителя, – почти взрослого сына. Боже, сколько лет уже, должно быть, прошло! Фру Адельгейд с таким же неудовольствием смотрела на высокую фигуру гостя, как на собственного сына.

Между молодыми людьми было мало сходства; однако, они были друзьями: если один хотел чего-нибудь, то второй желал другого, – оба были упрямы. Антон побывал везде, – на мельнице, на пристани, у Хольменгро, в домах у торпарей. Виллац только из любезности иногда сопровождал его, но он уже настолько проникся английским духом, что предпочитал стоять по целым часам на берегу реки и с идиотским видом удить горную форель. Вообще Виллац представлял из себя какую-то смесь. Он также играл и пел с матерью, и как взрослый, беседовал с отцом. Он втихомолку привез несколько собственных сочинений, романов, разных мелких вещей. Ведь мать всегда знала, что он гений, рожденный в рождественскую ночь. Она пела эту юношескую музыку и возносила ее своим меццо-сопрано до неба и рая. Тогда она забывала, что он перерос ее, что она состарилась; она стала его другом. Иногда они вместе ходили к Хольменгро играть на рояле, и Виллац проводил время с детьми.

Маленькие индейцы тоже выросли. Наружность у них была самая оригинальная; они были черноволосые смугляки, черные глаза так и сверкали. Чувствовалось, что в них больше индейского, чем допускал отец. В походке Марианны было что-то скользящее, как у дикарей; руки у нее лениво болтались вдоль тела, как у того кочевого народа, от которого она происходила. Виллац сначала поразился ей, а потом влюбился в нее.

Как странно он себя чувствовал! Он весь как будто проникся блаженством, стал кротким, в сердце он чувствовал уколы и сладкую истому. Марианна же, вероятно, уже опередила его; эта тринадцатилетняя девочка гладила его по куртке, стояла и смотрела на него. Что же это может значить? Однажды, встретившись, они улыбнулись друг другу и покраснели до корней волос, – стали совершенно пунцовыми. Он слегка поцеловал ее, почти не прикоснувшись к ней, но во рту у него остался удивительный аромат. И, Боже мой, как его смутила его собственная дерзость, он готов был провалиться сквозь землю! Он не мог оторваться от Марианны, но спрятал лицо, и оба они спрятали лица, уткнувшись в затылки один другому. Однако, надо же было отпустить друг друга, посмотреть друг другу в глаза. Невозможно! Ну как смотреть друг другу в глаза средь белого дня? Невозможно! Хоть бы было темно! Неужели нет спасения?

– По дороге кто-то идет, – сказала Марианна.

– Где? – спросил Виллац, слегка поворачиваясь.

– Там, на дороге, он что-то несет. Да, несет мешок, разве ты не видишь, что это мешок?

При этом они отдаляются друг от друга.

– Какой у вас огромный петух, – говорит Виллац и смотрят мимо нее. Еще много времени пройдет, прежде чем они в состоянии будут смотреть друг другу в глаза.

Марианна оглядывается во все стороны, ища петуха, и спрашивает:

– Где же он?

Виллацу приходится ответить, что он видел петуха накануне, но что это великолепный петух.

– Да, красивый, – соглашается Марианна. – Гребень у него торчит прямо вверх, не у всех петухов такие гребни.

Тут к ним подошел Феликс, и они были спасены… на этот раз.

Какое чудное, удивительное время переживалось!