Фарландер

– Да, госпожа?

– Скажите, откуда исходит величайшая угроза нашему ордену?

Он беззвучно открыл и закрыл рот. Повторил попытку – и снова ничего. Затем…

– Я… я не знаю. Мы правим большей частью известного мира. Мы сильнее других. Я… не вижу никаких угроз…

Ее веки опустились, словно не выдержав собственной тяжести.

– Величайшая угроза всегда идет изнутри. Мы обязаны остерегаться наших собственных слабостей. Нельзя стать мягкими. Нельзя допускать в орден тех, кто не имеет настоящей веры. Когда такое происходит, религия утрачивает смысл. Вы должны понимать это.

– Госпожа, я…

Она открыла глаза, и первосвященник умолк на полуслове. Его застывшие над скатертью руки заметно дрожали.

– Благодарю за оказанное гостеприимство. – Старуха промокнула салфеткой губы и положила ее на стол. Потом подняла руку и щелкнула пальцами. Звук получился такой, словно сломалась кость. Четверо алтарников, стоявших дотоле в углах зала, направились к столу.

Рианна вскрикнула.

Движимый паникой и отчаянием, ее жених ударил одного из стражников в подбородок. В следующее мгновение другой выхватил меч. Защищаясь, жених вскинул руку, и алтарник, действуя с бездумной простотой мясника, рассек ее одним ударом и тут же, немедля, нанес второй, выше. Отрубленная кисть упала на пол. За ней, неуклюже и тяжело, грохнулась рука. Жених, крича от боли, свалился рядом с раскрытой ладонью. Из раны била кровь.

Хозяйка вскочила и тут же извергла на скатерть фонтан еще не переварившихся креветок.

Бормоча что-то нечленораздельное, губернатор шагнул к дочери, но поскользнулся на луже крови и едва устоял на ногах. Лицо его болезненно сморщилось.

Двери распахнулись, и в комнату с оружием наготове ворвалась внутренняя стража. Глазам солдат открылась жуткая картина: их хозяин, шатаясь, словно пьяный, стоял в дальнем конце зала; на полу корчился и кричал измазанный кровью мужчина; дочь губернатора билась в руках алтарников, и лишь двое в белых мантиях, сидевшие в разных концах стола, преспокойно пили вино.

Солдаты медленно отступили и осторожно затворили за собой дверь.

Глухо застонав, первосвященник упал на колени перед поднявшейся со стула жрицей.

– Пожалуйста… – только и смог пробормотать он, схватившись за грудь. В ее руке появился небольшой кинжал. Одно короткое, отточенное движение… слева направо, поперек горла…

– Мать тоже возьмите, – приказала старуха, стоя над умирающим.

Стражники схватили обеих, жену и дочь, и выволокли их из комнаты. Кира посмотрела в закатившиеся глаза Белиаса.

– Не отчаивайтесь, – сказала она, хотя он вряд ли что-то слышал. – Вы неплохо пожили благодаря нам.

Кира перешагнула через тело и, оставляя за собой кровавый след, направилась к выходу.

Киркус, допив залпом вино, последовал за ней.

Внутренняя стража ждала в большом зале. Солдаты едва скрывали страх. Перед ними, пряча руки в длинные рукава белой мантии, стоял канцлер первосвященника. Седые, словно выкрашенные серебром, волосы обрамляли раскрасневшееся лицо. В первый момент Киркус принял это возбуждение за злость, но потом заметил в глазах канцлера, следившего за тем, как мать и дочь выводят под дождь, любопытный блеск.

Интересно, не он ли сочинил ту записку?

– Нам надобен новый первосвященник, – обратилась к канцлеру Кира.

– Пожалуй, – согласился Эган.

– Надеюсь, вы проявите себя более преданным сторонником веры, чем ваш предшественник.

Эган склонил голову:

– Он был слаб, госпожа. Я – нет.

Кира окинула его оценивающим взглядом, шмыгнула носом и, повернувшись, вышла.

Киркус поспешил за бабушкой.

Глава 5. Полет

В каюте пахло плесенью, сыростью и рвотой. Мягкое движение воздухолета обнаруживалось только в поскрипывании переборок, дрожании болтающегося под потолком фонаря и коротком ощущении подъема или падения. Несчастный, разбитый, бледный, Нико лежал плашмя на своей койке.

Корабль едва поднялся над Бар-Хосом и еще только набирал высоту, когда Нико, посмотрев вниз, замер в изумлении – земля уходила, и все, что было на ней, стремительно уменьшалось. В следующий момент голова закружилась, в животе что-то перевернулось, и он едва успел ухватиться за поручень. Прошло три дня, а он так и лежал, не поднимаясь, одолеваемый страхом, сражаясь с приступами тошноты, в постоянном напряжении, и только время от времени свешивался с койки к стоящему на полу деревянному ведру. Желчь высушила горло, так что даже говорить было больно. Ел он мало, только проглатывал суп да пил воду, – все прочее изрыгалось, не успев даже перевариться. И при этом, независимо от того, спал он или бодрствовал, в голове гвоздем сидела одна и та же мысль: между ним и землей пропасть пустоты. Он постоянно ощущал напряжение канатов и распорок, удерживавших корпус под брюхом хрупкой, наполненной газом оболочки. Каждый доносящийся с палубы крик, каждый топот ног или изменение в движении корабля возвещало надвигающуюся неумолимо катастрофу. Никогда еще Нико не испытывал таких страданий.

Большую часть времени он был один. Вообще-то тесную каюту делил с ним Эш, но старик, похоже, был начисто лишен сострадания и плохо переносил затяжные приступы рвоты. Когда это случалось, терпения ему хватало ненадолго. Он откладывал томик поэзии и, бормоча что-то под нос, отправлялся на палубу. Так что ухаживал за страдальцем, принося еду и воду, только корабельный юнга Берл.

– Ты должен поесть, – снова повторил он, протягивая чашку с бульоном. – Посмотри на себя – ничего не осталось, кожа да кости.

Но Нико только поморщился и оттолкнул чашку.

Берл укоризненно поцокал языком.

– Тогда хотя бы воды выпей. Пить нужно обязательно, даже если удержать не можешь.

Нико покачал головой.

– Не выпьешь – позову твоего хозяина.

Пришлось согласиться. Он сделал несколько глотков – только лишь для того, чтобы успокоить заботливого мальчишку. Потом спросил, который час.

– Скоро вечер. Да тебе-то какая разница – ставни все равно постоянно закрыты. Тебе требуется свежий воздух, здесь уже и дышать нечем. Неудивительно, что твой хозяин столько времени проводит на палубе.

– Больно уж вид не нравится, – объяснил Нико, вспомнив первое утро, когда, распахнув ставни, тут же отшатнулся в ужасе от увиденного. – Со мной определенно что-то не так, – простонал он, кладя на живот руку.

Берл ухмыльнулся:

– Меня в первом полете тошнило целую неделю. Обычное дело. Просто у некоторых крылья вырастают быстрее, чем у других.

– Крылья?

– Да. Но ты не беспокойся – через пару дней будешь в порядке.

– Если не помру раньше.

Берл поднес к его губам мех с водой.