Первый человек в Риме

– Нумидия – моя! – закричал царь. – Они ведь даже не хотят владеть ею. Зачем же они лезут не в свое дело, мешаются под ногами?

– Не спрашивай меня, Югурта, – произнес Бомилькар, разводя руками. – Не спрашивай, ибо я не знаю. Мне известно одно: как бы то ни было, мы сидим здесь как дураки и молим богов о милости.

Царь Нумидии молча согласился с ним и вернулся к своим мыслям.

Шесть лет назад, когда Адгербал убежал скулить в Рим, Югурта знал, что ему делать. И сделал это быстро. В Рим тотчас направилось посольство, нагруженное золотом, серебром, дорогими украшениями и художественными изделиями. Словом, тем, что превыше всего интересовало римских нобилей. Странные эти люди – не подкупить их ни женщинами, ни мальчиками. Высоко ценилось только то, что можно потом перепродать. Нужные люди, казалось, были удовлетворены. Ситуация вроде бы контролировалась.

Наивысшим счастьем для римлян является любовь ко всяким комиссиям и комитетам. Они обожают выбрать какую-нибудь ничтожно малую страну на другом краю света и наслать туда ревизоров. О, как они стремятся всюду проверять, перепроверять, инвестировать, отправлять богослужения, вводить реформы и мелиорацию! Другие послали бы армию, но римские чиновничьи тоги в окружении ликторов устанавливают священный римский порядок и покоряют страны быстрее, чем солдаты. Быстрее и эффективнее. И почти никто еще не устоял.

Сам собой напрашивается интересный вопрос: почему же мы так их боимся? Почему? Может быть, потому, что среди них всегда найдется Марк Эмилий Скавр?

Скавр был единственным, кто не разделил в сенате нарастающую любовь к Югурте, единственным, кто внял причитаниям Адгербала. Один-единственный голос против трехсот глоток! И он осилил, он превозмог. Он долбал их с упорством молотобойца и в конце концов перетянул многих на свою сторону. Скавр добился компромиссного решения, при котором проигрывали оба конкурента.

В Нумидию направился комитет из десяти римских сенаторов под началом консула Луция Опимия. Комитет более-менее разобрался в сути дела и вынес решение. Нумидия была разделена. Адгербал получил восточную часть и сделал столицей город Цирта – средоточие коммерческой жизни. Правда, тамошние торгаши были победнее западных. Западная перешла к Югурте, и он оказался зажатым между Адгербалом и царством Мавретанским. Комиссия, удовлетворенная, удалилась восвояси. Югурта затаился, тихо наблюдая за мышонком Адгербалом. Он выжидал. А чтобы обезопасить себя с запада, женился на мавретанской царевне.

Четыре года ждал Югурта, а затем атаковал армию Адгербала между Циртой и одним из портовых городов. Побежденный Адгербал заперся в Цирте. Там он утешился поддержкой торгашей – по преимуществу римских и италийских. Не было еще случая в истории, чтобы римские торгаши не составили бы костяк деловой жизни в какой-нибудь бедной и отсталой стране, даже не имеющей связей с Римом.

Естественно, весть об этом быстро добралась до Рима, и в сенате порешили отправить в командировку трех милых мальчиков – сенаторских сынков – поучить нумидийских неслухов. (Очень важно, чтобы подрастающее поколение приобретало опыт и сноровку, набивая руку на незначительных заварушках; в будущем это поможет разобраться в делах, серьезных по-настоящему!) Детишки не успели добраться до Адгербала – Югурта перехватил их у стен Цирты. Нагрузил подарками свыше возможного и отечески развернул восвояси.

Адгербал исхитрился и послал в Рим слезное письмо. Марк Эмилий Скавр, сторонник Адгербала, очень заинтересовался ситуацией и сам направился в Нумидию в составе следственной комиссии. Однако опасное положение в Африке несколько охладило его интерес, и, не пересекая границу своей африканской провинции, сенаторы посчитали себя обязанными быстренько вернуться в Рим, а потому не успели ни разобраться в трениях между претендентами на трон, ни изменить ход войны. Тогда Югурта захватил Цирту. Понятное дело, Адгербала он казнил. Но попутно казнил – всех до единого – римских и италийских торгашей. Содеяв это, он вызвал волну ненависти в Риме и лишился надежды на дружбу с ним.

Новость об избиении римских и италийских коммерсантов достигла сената с опозданием в пятнадцать месяцев – только на следующую осень. И тогда некий народный трибун, по имени Гай Меммий, поднял на Форуме вой до небес. Купленные Югуртой чиновники не смогли предотвратить этой напасти. Слушали-постановили отправить в Нумидию только что избранного младшего консула Луция Кальпурния Бестию. Его уполномочили показать такому-сякому Югурте, как опасно почем зря резать римлян и италийцев.

Но Бестия был продажен, и Югурта купил его. Результатом шестимесячных переговоров было: для Югурты – мирный договор с Римом, для Рима – более тридцати боевых слонов и небольшие откупные в казну. Что осело в личном багаже Бестии – про то история умалчивает. Во всяком случае, Рим притворился удовлетворенным, а Югурта остался единственным нумидийским царем.

Гай Меммий был обижен: он не выиграл ничего. А ему очень хотелось получить второй срок трибуната, посему день за днем он нагнетал страсти вокруг пресловутого «нумидийского вопроса». Он призывал «пролить свет» на этот вопрос, патетически вопрошал у Бестии – почем его купили? В конце концов он допек сенат до крайности и буквально вынудил отцов народа к действиям. Сенат направил в Нумидию претора Луция Кассия Лонгина с поручением привезти Югурту в Рим, где он должен был предоставить Гаю Меммию список лиц, которым давал взятки. Отвечать перед сенатом – это бы не беда, но Меммий настаивал, чтобы сделано это было перед народом Рима.

Кассий прибыл в Цирту и изложил цель своего визита. Не будет ли Югурта столь любезен и не последует ли он с Кассием в Рим? Югурте и в голову не приходила подобная ерунда, однако он последовал. Но почему? Почему он признает их силу? Что они могут сделать с ним? Отобрать Нумидию? Но таких, как Бестия, всегда было больше, чем всяких разных Гаев Меммиев. Так почему же ему страшно? Почему где-то далеко, в Риме, ничтожнейший человечишка только щелкнул пальцами – и он, царь богатой и сильной страны, покорно подставляет шею для аркана?

Разве не наглость это – послать одного-единственного человека, чтобы он заставил Югурту, правителя огромной и богатой страны, подчиниться своим требованиям? Но ведь подчинился же!

Югурта покорно собрал в дорогу своих телохранителей, взял в свиту пятерых из ближайшего окружения и сел на корабль Кассия. С тех пор прошло два месяца. И ничего хорошего они не принесли.

Гай Меммий был верен своему слову! Меммий вызвал Югурту в народное собрание – в цирк Фламиния за чертой померия. Именно там, при всем честном люде, Югурта должен был отвечать на наглые вопросы Меммия. Кого он подкупил? В какую сумму ему это обошлось? Простой народ почему-то всегда волнуется при подобных вопросах. До крайности возбужденные римляне плотно набились в цирк Фламиния. Плебеи давились у деревянных загородок, кишмя кишели поверх скамей. Те, кто не успел попасть поближе, толкались сзади, стараясь приблизиться настолько, чтобы хотя бы слышать.

В эту минуту Югурта внешне был спокоен – он знал, что нужно сделать. Испанский опыт и годы наблюдений за людьми помогли ему придумать выход. Он взял да и подкупил одного из народных трибунов.

Народный трибун – наинизшее существо в иерархии магистратов, самый бесправный из сенаторов. Народный трибун не обладает империем. В нумидийском языке нет слова для обозначения этой силы. Это сила и власть божества, данная смертному. Это та самая сила, что позволила претору в одиночку приволочь сюда его, царя-самодержца! Наместники провинций обладают империем. Консулы обладают империем. Преторы – тоже. Курульные эдилы – чиновники из патрициев, надзирающие за торговлей и строительством, – тоже обладают. Но у каждого – своя сила империя, своя степень власти. Наверное, самым «осязаемым» доказательством существования империя были ликторы – угрюмые профессионалы, сопровождающие носителя этой силы. Они расчищали путь перед ним, неся на левом плече фасции – тяжелые связки розог, связанные малиновой лентой…

А вот цензоры не обладают империем. Нет его и у плебейских эдилов. Нет и у квесторов. Но самое ценное для Югурты – его нет у народных трибунов. Последние представляли собою выборных представителей основной массы граждан – плебса, чье происхождение редко восходило ко временам благородной древности, – чем отличались (и кичились) патриции. Настоящие патриции – аристократы, чьи предки числились среди отцов Рима четыреста лет назад. Собственно, в те благословенные времена и плебеев-то не было. Аристократы управляли страной, аристократы основали Республику. Но вот чернь стала богатеть и обрела силу. Она пролезла в сенат, расселась на курульных креслах и также захотела стать аристократией. Как результат, возникли nobilis – нобили, благородные люди. И аристократов стало вдвое больше: к патрициям присоединились эти самые нобили. Сделаться нобилем оказалось даже просто – достаточно было иметь в семье консула. Да-да, плебеи не остановились в своих претензиях, прежде чем не обзавелись своими консулами.

Чернь завела себе свое собственное, народное собрание, куда патрициев просто не допускали. И силы плебейской достало на то, что через это собрание они стали проводить римские законы. Чтобы блюсти интересы плебса, стали избирать десять народных – плебейских – трибунов. И вот десять наглых плебеев нагло отстаивали интересы плебса. Они менялись каждый год. Это удручало многих. Ведь каждый год надо было подкупать нового плебея. А случалось, и не одного. Это разрушало множество планов: стоило с огромным трудом прийти к соглашению, чтобы удовлетворить всех, – и на? тебе! Завершить начатое не удавалось – свежие представители черни бывали обуреваемы другими идеями. Все шло насмарку!

Однако народный трибун не обладал империем. Он не являлся старшим магистратом. Он вообще мало что собой представлял и мало что мог себе позволить. Но реальная сила имелась и у него. Только в его руках было право вето. Право вето срабатывало всегда, за исключением действий диктаторов. Но диктаторов в Риме не было сто последних лет. Народный трибун мог запретить своим вето действия цензора, консула, претора, всего сената и девяти своих плебейских товарищей в придачу. Трибун мог воспользоваться им на митинге, на собрании и на выборах. К тому же его персона защищалась священной неприкосновенностью, и устранить его физически, когда он находился у власти, было сложно. Трибун также мог самостоятельно придумывать законы. Сенат, к примеру, такими полномочиями не обладал. В сенате могли лишь рассматривать эти законы и предлагать к ним всякие поправки или настаивать на принятии того или иного закона.

Безусловно, эта система сдержек и противовесов была придумана для того, чтобы ограничить в политической силе как любую партию, так и отдельное лицо. Путного из этого ничего не выходило. Будь римляне существами стадными, послушными воле стаи, общественные механизмы, вероятно, срабатывали бы, но, поскольку они, как и другие народы, на протяжении всей своей истории то и дело отыскивали тропинки в обход законов, система частенько давала сбои.

Царь Югурта Нумидийский понял, что ему нужен его собственный трибун – не настоящий аристократ, не представитель знатных семей, не благородный человек. Ему нужен был плебей. И в один прекрасный момент выборный народный трибун Гай Бебий с изумлением увидел у себя на столе груду серебряных денариев. Он в жизни своей не видел столько денег сразу, поэтому, слегка побледнев и подумав с минуту, молча сгреб серебро в дюжину больших мешков и перешел в собственность Югурты.

И вот в самом конце уходящего года великий царь стоит на ростре Фламиния, в цирке, набитом простолюдинами, и готовится отвечать на дурацкие вопросы.

Гай Меммий задает свой первый дурацкий вопрос:

– Подкупал ли ты Луция Опимия?

Югурта едва успевает открыть рот, чтобы ответить, как вскакивает с места трибун Гай Бебий и кричит:

– Я запрещаю тебе отвечать Гаю Меммию, царь Югурта!

Вот что выкрикнул Бебий. Более он не издал ни звука.

Это было право вето во всей красе. Теперь Югурта мог ответить, лишь нарушив закон.

Народное собрание закончилось. Все расходились по домам в разочаровании. Гай Меммий был в ярости. Друзья удерживали его под руки и уговаривали выйти подышать. Вышел и Гай Бебий. От него на стадию несло честностью и неподкупностью. Дураков поверить, впрочем, не нашлось.

Однако сенат по каким-то неясным причинам не спешил отпускать Югурту домой. Вот почему в этот новогодний день он торчит на снятой вилле, на лоджии под дождем, и проклинает судьбу, Рим и римлян. До сих пор ни один из новых консулов не намекнул, что весьма обрадуется приватному подарочку. Из новых преторов никто даже не стоил взятки. О народных трибунах нечего и говорить – они не внушали вдохновения.

О взяточничество, ты дело тонкое, не то что ремесло удильщика рыбы! Лакомая рыбешка должна сама высунуться на поверхность и намекнуть, что приметила наживку и готова проглотить золоченого червячка… Но если никто долго не подплывает, не проявляет никакого интереса, вам остается лишь сидеть и глазеть на поплавок. Терпение – первый помощник рыболова и взяткодателя.

Но кто будет терпелив, когда его царство превращается в сладкую цель для следующих алчных претендентов? Гауда, законный сын Мастанабала, и Массива – наследник Гулуссы. Их требования набирают силу. О, если бы только требования! Возвращение домой – дело жизненной важности. Сидение на бережку бесплодно. Но, увы, если Югурта отъедет на родину без разрешения сената, это будет равнозначно объявлению войны. Сенат не перепрыгнуть. Он не сможет на этот раз обойти закон. А сенат, в свою очередь, уделит максимум внимания внешним делам. В их руках все: от объявления войны до управления римскими провинциями. Агенты Югурты докладывали: вето Гая Бебия взбесило Марка Эмилия Скавра. А Скавр имеет в сенате чудовищный вес. Однажды он уже перетащил его на свою сторону. И что самое неприятное: по мнению Скавра, Югурта Риму бесполезен.

Бомилькар спокойно ждал, пока Югурта не развеет тяжких своих мыслей. У него было что сообщить царю, но он знал его слишком хорошо, чтобы не раздражать новостями, не прерывать величавого гнева, подобного отголоску грозы.

Замечательный человек Югурта. А сколько врожденных способностей! Возможно, он таков именно благодаря обстоятельствам своего низкого рождения. Интересно, кто выделил более материала, чтобы слепить Югурту? Пуническая карфагенская кровь – кровь благороднейшая в Нумидии – очень в нем видна. Но и берберийская, кровь его матери, – тот еще букет. Оба этих народа – семитские. Странно, что карфагеняне мнят себя выше: берберы дольше живут в Северной Африке, чем пунийцы.

Царь сочетал в себе лучшее из обеих семитских кровей. Материнская, горячая, подарила ему высокий рост, светло-серые глаза, точеный нос и удлиненное, с тонкими чертами лицо. Но черные, спирально закрученные, блестящие кудри и черные же густые волосы на теле, смуглая кожа и широкий, мощный костяк – от отца, Мастанабала-пунийца. Вместе с внешностью Югурта унаследовал от отца и порывистость, страстность. Порою от сильных эмоций его глаза темнели, и взгляд их пугал. Эллинизированная в течение столетий Грецией, нумидийская знать предпочитала эллинское платье, но только не Югурта. Это знали все те, кто видел царя в боевом шлеме, в кольчуге, со щитом, при мече, на коне, грызущем удила.

«Какая жалость, – подумалось Бомилькару, – что римляне никогда не лицезрели Югурту в бою! Уж он бы наслал на них страха! Недоумки – они искушают его войной!»

Он тут же испугался своих мыслей. Думать так – воистину искушать судьбу. Нужно обязательно принести искупительную жертву Фортуне.

Однако царь постепенно успокоился, и лицо его смягчилось. Ужасно, что никуда не годный, вынужденный мир добывался с невероятным трудом и волнениями. Югурта дал понять своему преданному слуге, что слушает его, – он знал, что Бомилькар располагает новостями. Не теми, что вываливал идиот-агент, падкий на собственные выводы и предельно пугливый. Другими.

– Мой государь… – начал Бомилькар с поклоном, увидел согласие в серых глазах царя и продолжил: – Мой государь, вчера я слышал кое-что в доме Квинта Цецилия Метелла.

Это ожгло Югурту, будто удар хлыстом. Ну конечно, Бомилькар бывает в той части Рима, куда не пускают царя. И теперь он жаждет похвастаться тем, где обедал.

– Что же ты слышал? – раздраженно спросил Югурта.

– Массива появился в Риме. Скажу больше: он снюхался с консулом Спурием Постумием Альбином. Теперь Альбин, вероятно, пишет петицию в его поддержку в сенат.

Царь мгновенно сел и развернул кресло так, чтобы смотреть Бомилькару прямо в лицо.

– Интересно, куда еще пролезет эта ничтожная козявка! – воскликнул он. – Но почему он, а не я? Альбин наверняка должен знать, что моя благодарность будет щедрее, чем Массивы.

– У меня другие сведения. Суть моего сообщения в следующем, – произнес Бомилькар смущенно. – Я подозреваю, у Альбина есть некоторые личные амбиции. Он собирается стать наместником провинции Африка. Теперь сообрази: ты торчишь в Риме, Альбин уезжает в Африку, собирает небольшое войско и быстрым маршем мчится к стенам Цирты. Мгновенный штурм – и ура Массиве, царю Нумидийскому! Ну и, в свою очередь, Массива Нумидийский не забудет благодетеля и станет выполнять любые прихоти Альбина.

– Я должен быть дома! – взревел царь.