Битва за Рим

– О, там – весьма профессиональный подход! – В голосе Баттакеса послышалась зависть. – Теперь они в состоянии финансировать целые военные кампании! У них, разумеется, много вкладчиков.

– Благодарю! – произнес Марий, вставая.

Баттакес проводил взглядом Мария, спустившегося к живописной колоннаде, возведенной вдоль питаемого горными ручьями потока. Убедившись, что Марий больше не обернется, жрец заторопился к своему дворцу – небольшому красивому строению, скрытому в роще.

Запершись у себя в кабинете, он достал письменные принадлежности и начал писать послание царю Митридату:

Великий Властелин, встречи с тобой ищет римский консул Гай Марий. Он обратился ко мне, в надежде, что я помогу разыскать тебя; но, поскольку я его не обнадежил, он сообщил, что останется в Малой Азии, пока не увидится с тобой.

Среди его планов на ближайшее будущее – поездки к Никомеду и Ариарату. Приходится только недоумевать, зачем ему совершать столь трудное путешествие, ведь он уже не очень молод (а точнее, очень немолод). Однако он ясно дал понять, что весной отправится в Тарс, а оттуда – в Каппадокию.

Я нахожу, что этот великий человек может быть опасен. Коль скоро – при всей своей прямоте и грубости – он шесть раз сумел стать римским консулом, его не следует недооценивать. Благородные римляне, с которыми мне доводилось встречаться, были куда утонченнее и обходительнее. Жаль, что мне не удалось познакомиться с Гаем Марием в Риме, где, сравнивая его с другими представителями римской знати, я смог бы лучше понять этого человека, чем во время краткой беседы здесь, в Пессинунте.

    Твой преданный и верный слуга Баттакес

Запечатав письмо и завернув его в тончайшую кожу, Баттакес отдал послание одному из младших жрецов, поручив срочно доставить в Синопу, где находился в это время царь Митридат.

Содержание письма не понравилось Митридату. Он принялся кусать губу и хмуриться так зловеще, что те из его приближенных, которым надлежало молчать в присутствии владыки, благодарили судьбу за свое положение и сочувствовали Архелаю – от него требовалось отвечать, когда царь обращался к нему. Впрочем, сам Архелай как будто не слишком тревожился: двоюродный брат царя и его первый приближенный, он считался скорее другом, нежели слугой и был по-братски предан Митридату.

Однако, несмотря на внешнее спокойствие, Архелай опасался за свою жизнь не меньше остальных: любому, кто удостаивался царской дружбы, не следовало забывать о печальной судьбе другого влиятельного приближенного – Диофанта, который тоже был царю больше чем слуга и даже больше чем дядя, поскольку заменил ему отца.

С другой стороны, размышлял Архелай, поглядывая на властное и раздраженное лицо царя, от которого его отделяло расстояние вытянутой руки, человек не властен над судьбой. Царь есть царь, и он вправе распоряжаться своими подданными, даже убивать их, если на то его воля. Такое положение вещей обостряло способности людей из окружения государя, весьма энергичного, своенравного, по-детски непосредственного, незаурядного, сильного и в то же время нерешительного. Чтобы уметь выпутываться из бесчисленных рискованных ситуаций, необходимо было обладать острым и быстрым умом. Опасности же при дворе возникали подобно штормам на Эвксинском море или вскипали, словно вода на углях, тлевших в царской голове. Митридат мог покарать и за давно забытый проступок, совершенный десять лет назад. Царь никогда не прощал обид, истинных и мнимых, разве что откладывал расплату на будущее.

– Кажется, мне придется с ним встретиться, – молвил Митридат и добавил: – Как ты полагаешь?

Вот и ловушка: что ответить?

– Если на то нет твоей воли, государь, ты не обязан ни с кем встречаться, – с готовностью ответил Архелай. – Однако мне представляется, что Гай Марий – интересный человек.

– В Каппадокии. Следующей весной. Пускай сперва оценит по достоинству Никомеда. Если этот Гай Марий столь великий человек, ему не придется по душе Никомед Вифинский, – решил царь. – И с Ариаратом пускай встречается до меня. Отправь этому жалкому червю приказ: пусть отправляется весной в Тарс к Гаю Марию и лично сопроводит римлянина в Каппадокию.

– Войско должно быть готово, как и намечено, государь?

– Конечно. Где Гордий?

– Он должен прибыть в Синопу, прежде чем зимние снегопады завалят перевалы, – ответил Архелай.

– Хорошо.

По-прежнему хмурясь, Митридат снова погрузился в чтение письма от Баттакеса и закусил губу. Ох уж эти римляне! Всюду они суют свой нос! Какое дело такому великому человеку, как Гай Марий, до судеб народов Восточной Анатолии? Уж не заключил ли Ариарат с римлянами сделку, чтобы скинуть его, Митридата Евпатора, с престола и превратить Понт в сатрапию Каппадокии?

– Путь мой был слишком долгим и трудным, – проговорил царь, обращаясь к Архелаю. – Я не склонюсь перед римлянами!

И действительно, путь его был трудным чуть ли не с самого рождения, поскольку нынешний царь Понта Митридат Евпатор был младшим сыном царя Митридата V и его сестры-жены Лаодики. Он родился в тот же год, когда загадочная смерть постигла Сципиона Эмилиана, и имел старшего брата, названного Митридатом Хрестосом – «Помазанным на царство». Царь-отец мечтал о расширении пределов Понта за счет соседей, главным образом Вифинии, самого давнего и упорного своего врага.

Сперва представлялось, что Понт сохранит за собой титул «друга и союзника римского народа», заслуженный царем Митридатом IV, который поддержал пергамского царя Аттала II в его борьбе с вифинским царем Прусием. Митридат V какое-то время оставался верен этому союзу, отправляя подкрепления римским войскам во время Третьей Пунической войны, а также сражаясь с наследниками пергамского царя Аттала, не пожелавшими выполнить его завещание, по которому все царство отходило Риму. Но потом Митридат V заполучил Фригию, заплатив за нее золотом римскому проконсулу в Малой Азии Манию Аквилию. Это привело к тому, что Понт лишился титула «друга и союзника», и с тех пор Рим и Понт враждовали, чему способствовала хитрая политика вифинского царя Никомеда и происки сенаторов – противников Аквилия в самом Риме.

Невзирая на противодействие Рима и Вифинии, Митридат V продолжал завоевательную политику: он завлек в свои сети Галатию, а затем добился титула наследника всей Пафлагонии. Однако сестра-жена интриговала против брата-супруга, вынашивая мечту править Понтом самостоятельно. Когда Митридату Евпатору исполнилось девять лет (в то время царский двор находился в Амасии), царица Лаодика умертвила мужа-брата и посадила на трон одиннадцатилетнего Митридата Хрестоса. Сама она, разумеется, стала при нем регентшей. В обмен на обещанную Вифинией неприкосновенность границ Понта царица отказалась от претензий на Пафлагонию и ушла из Галатии.

Совсем скоро после произведенного матерью переворота Митридат Евпатор, которому тогда еще не исполнилось и десяти, бежал из Амасии, убежденный, что и его ждет смерть: ведь он, в отличие от медлительного и послушного братца Хрестоса, слишком напоминал матери убиенного супруга, о чем она все чаще говорила. Мальчик, оставшись в полном одиночестве, направился не в Рим и не ко двору соседнего монарха, а в горы на востоке Понта и не стал скрывать от тамошних обитателей своего имени, хотя и просил их сохранить его тайну. Испуганные и одновременно польщенные, местные жители прониклись любовью к члену царской династии, нашедшему убежище в их глуши, и преданно охраняли его. Перемещаясь из деревни в деревню, юный царевич узнал свою страну так хорошо, как не знал ее ни один отпрыск царской фамилии; он забирался в самые дикие уголки. Летом предоставленный самому себе, он проводил время, охотясь на медведей и львов, чем завоевал репутацию смельчака. Он и в самом деле отлично изучил понтийские леса и не сомневался, что они всегда прокормят его: здесь хватало вишен, орехов, диких абрикосов, пряных трав, а также оленей и зайцев.

Наполненные простыми радостями семь лет, что Митридат провел в горах Восточного Понта среди обожавшего ее простонародья, в некотором смысле были самыми счастливыми в его жизни. Странствуя под покровом лесов, расцвеченных розовыми и сиреневыми рододендронами и белыми гроздьями акации и оглашаемых шумом водопадов, царевич превратился из мальчика в молодого мужчину. Его первыми подругами стали девушки из затерянных деревушек; первого своего льва он прикончил палицей, уподобившись Гераклу; первый убитый им медведь был огромным зверем, выше его ростом.

Все Митридаты отличались высоким ростом, ибо происходили из германо-кельтских племен, населявших Фракию; однако к германо-кельтской примешивалась и персидская кровь приближенных Дария (если и не самого царя). Кроме того, за два с половиной века, что Митридаты правили Понтом, они часто вступали в брак с выходцами из сирийской династии Селевкидов – еще одного германо-фракийского царского дома, восходящего к Селевку, полководцу Александра Македонского. Время от времени среди Митридатов появлялись люди хрупкие и смуглые, однако Митридат Евпатор был истинным германо-кельтом. Он вырос высоким и широкоплечим, мог в одиночку унести тушу взрослого медведя и без труда преодолевал горные перевалы Понта.

В семнадцать лет юноша почувствовал себя достаточно взрослым, чтобы начать действовать: он послал тайную депешу своему дяде Архелаю, который, как было известно Митридату, не питал любви к царице Лаодике – своей единоутробной сестре и повелительнице. В ходе тайных встреч в горах за Синопой – городом, избранным царицей для постоянного проживания, – вызрел тайный план. Митридат знакомился с вельможами, заслужившими доверие Архелая, и те приносили клятву верности юному царю.

Все шло по плану; Синопа пала, ибо борьба за власть развернулась внутри ее стен, которым никогда не угрожал внешний враг. Царица, Хрестос и верные им люди были захвачены без единой капли крови; кровь хлынула потом – из-под меча палача. Разом были казнены несколько дядек, теток и двоюродных братьев и сестер нового правителя. Хрестос разделил их участь несколько позже, а царица Лаодика – самой последней. Митридат, будучи заботливым сыном, поместил матушку в крепостную башню, где – как такое могло случиться? – ее забывали кормить, вследствие чего она умерла от голода. Царь Митридат VI, не обагрив рук материнской кровью, стал править единолично. Ему не исполнилось тогда и восемнадцати лет.

В нем горел огонь юности, он жаждал славы, он мечтал возвысить Понт над всеми соседями, он грезил о власти над миром, ибо его огромное серебряное зеркало поведало ему, что он – необыкновенный царь. Вместо диадемы или тиары он покрыл голову львиной шкурой, так что на лбу у него красовались львиные клыки, на макушке торчали львиные уши, а на грудь свисали тяжелые лапы. Волосы у него были точь-в-точь как у Александра Македонского – золотистые, густые, вьющиеся, подстриженные, как у его великого предка. Позднее, желая подчеркнуть свою мужественность, он отрастил бакенбарды – борода и усы в эллинизированном мире считались признаком варварства. Какой разительный контраст с Никомедом Вифинским! Воплощение мужественности, любимец женщин, огромный, пылкий, грозный, могучий! Таким он видел себя в своем серебряном зеркале и был полностью доволен увиденным.

Митридат Евпатор женился на своей старшей сестре Лаодике, а затем стал брать в жены всех, кто ему приглянется; в итоге количество жен достигло дюжины, наложниц вообще было не счесть. Лаодику он провозгласил царицей, однако не уставал повторять, что этот титул останется за ней лишь до тех пор, пока она будет хранить ему верность. Дабы придать веса своим словам, он направил посольство в Сирию, откуда ему доставили невесту из царствующей династии Селевкидов – в Сирии как раз случился избыток царевен; жену-сирийку звали Антиохой. Другую его жену звали Низой – она была дочерью каппадокийского принца Гордия; одну из своих младших сестер (ту тоже звали Лаодикой!) он отдал в жены каппадокийскому царю Ариарату VI.

Митридат быстро понял все выгоды брачных союзов. Его тесть Гордий замыслил совместно с его сестрой Лаодикой убийство супруга Лаодики, каппадокийского царя, и претворил замысел в жизнь. Рассчитывая на полтора десятилетия регентства, царица Лаодика посадила на трон своего малолетнего сына, провозгласив его царем Ариаратом VII; Каппадокия оказалась в полном распоряжении ее брата Митридата. Потом она не устояла перед кознями вифинского царя Никомеда и вознамерилась царствовать в Каппадокии единолично. Верный Митридату Гордий сбежал в Понт, Никомед получил титул царя Каппадокии, однако сам остался в Вифинии и позволил своей новой жене Лаодике править Каппадокией по своему усмотрению при условии, что она не станет заключать союза с Понтом. Такое положение вполне устраивало Лаодику. Однако ее сыну уже исполнилось десять лет, и он, подобно всем юным властителям на Востоке, стал проявлять царственные наклонности: ему хотелось править самому! Стычка с матерью поставила его на место, однако он не забыл прежних намерений. Не прошло и месяца, как он объявился при дворе своего дяди Митридата в Амасии; еще через месяц дядя Митридат посадил его на трон в Мазаке, поскольку понтийская армия, в отличие от каппадокийской, всегда находилась в состоянии боевой готовности. Лаодика была казнена на глазах у брата, не выразившего ни малейшего сожаления; Каппадокия освободилась из-под власти Вифинии. Единственная причина недовольства Митридата заключалась в том, что десятилетний Ариарат VII, царь каппадокийский, не разрешал Гордию возвратиться домой, резонно объясняя, что не может приютить убийцу своего отца.

Каппадокийские дела отнимали у молодого понтийского правителя лишь малую часть его времени. В первые годы царствования он направлял свою энергию главным образом на повышение боеспособности и наращивание численности понтийской армии, а также уделял немало внимания состоянию понтийской казны. Несмотря на львиную шкуру на плечах, развитую мускулатуру и молодость, Митридат был еще и мыслителем.

В сопровождении своих ближайших родичей – дядьев Архелая и Диофанта, а также двоюродных братьев Архелая и Неоптолема – царь погрузился в Амисе на корабль и совершил путешествие вдоль восточных берегов Понта Эвксинского. Члены экспедиции представлялись греческими купцами, желающими наладить торговые связи, и повсюду встречали сердечный прием среди простодушного и не особенно ученого населения. Трапезунд и Риз давно уже платили дань понтийским царям и формально входили в их владения. Однако позади этих процветающих портов, откуда вывозилось серебро, добываемое в богатых рудниках, лежала terra incognita.

Путешественники посетили легендарную Колхиду, где вливаются в море воды реки Фазис: тамошние жители погружали в воду реки руно, чтобы ловить на шерсть крупицы золота, приносимые потоком с Кавказских гор. Путешественники удивленно устремляли взоры на заснеженные пики, вознесшиеся куда выше, чем горы Понта и Армении, в надежде заметить потомков амазонок, некогда обитавших в Понте, в плодородной долине Фермодонта.

Постепенно Кавказские горы становились все менее высокими; перед путешественниками раскинулись бескрайние равнины скифов и сарматов – осевших кочевников, которых до некоторой степени приручили греки, основавшие на побережье свои колонии. Не утратив природной воинственности, эти многочисленные народы не устояли перед греческими обычаями и культурой.

Там, где береговая линия прерывалась дельтой реки Вардан, корабль царя Митридата вошел в огромное озеро, именуемое Меотидой, и поплыл вдоль его берегов, открыв в его северо-восточной части самую могучую реку в мире – Танаис. До их слуха доносились названия других рек – Ра, Удон, Борисфен, Гипанис, а также легенды о лежащем к востоку огромном море под названием Гирканское или Каспий.

Повсюду, вокруг греческих городов, колосилась пшеница.

– Мы бы выращивали еще больше хлеба, будь у нас куда его сбывать, – объяснял этнарх в Синде. – Скифам сразу полюбился хлеб, и они научились обрабатывать землю и выращивать пшеницу.

– Вы еще сто лет назад продавали зерно нумидийскому царю Масиниссе, – ответил Митридат. – Спрос на зерно есть. Совсем недавно римляне были готовы платить за него любую цену. Почему вы не пытаетесь наладить торговлю с новыми землями?

– Мы теперь отрезаны от мира, лежащего вокруг Срединного моря, – развел руками этнарх. – Кроме того, Вифиния взимает чрезмерно высокую плату за проход через Геллеспонт.

– По-моему, – заключил Митридат, обращаясь к своим дядьям, – мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы помочь этим прекрасным людям.

Знакомство со сказочно богатым полуостровом, именуемым греками Херсонесом Таврическим, а скифами – Киммерией, стало еще одним доводом в пользу того, в чем Митридат уже успел убедиться: земли эти должны принадлежать Понту.

Однако Митридат не обладал полководческим талантом, и ему хватило рассудительности признать это. Военное дело его временами увлекало, да и трусом он, конечно же, не был. Но он не представлял, как распорядиться многотысячной армией, и это юный царь понял еще до того, как попробовал свои силы в бою. Начать кампанию, собрать войско – вот это было ему по душе. А командуют пусть те, кто лучше в этом разбирается.

У Понта, разумеется, были войска, однако царь не обольщался на их счет: греки, населявшие прибрежные города, относились к военной службе с презрением, а местное население, происходившее от персов, когда-то проживавших к югу и к западу от Гирканского моря, было настолько невежественно, что обучить его военному делу не было ни малейшей надежды. Поэтому Митридату, подобно большинству восточных правителей, приходилось полагаться на наемников, по большей части сирийцев, киликийцев, киприотов и горячих выходцев из вечно враждующих семитских государств, расположенных вокруг Мертвого моря в Палестине. Они были доблестными и надежными воинами – если только им исправно платили. Стоило задержать жалованье хотя бы на день, как они собирали пожитки и отправлялись по домам.

Познакомившись со скифами и сарматами, понтийский правитель решил, что именно эти народы должны в будущем поставлять солдат для его войска: он обучит их бою в пехотных порядках и вооружит по римскому образцу. С такими воинами он сумеет завоевать Анатолию. Сперва, впрочем, предстояло их покорить. Для этого задания он выбрал своего дядю Диофанта – сына сводной сестры отца и вельможи по имени Асклепиодор.

Предлогом послужила жалоба синдских и херсонесских греков на набеги сыновей царя Скилура, основателя скифского государства Киммерия, не распавшегося окончательно и после его смерти. Греческим поселенцам в Ольвии и западнее от нее удалось обучить скифов земледелию, однако при этом они сохранили свою воинственность.

«Обратитесь за помощью к понтийскому царю Митридату, – посоветовал лжекупец перед отплытием из Херсонеса Таврического. – Если желаете, я могу передать ему ваше письмо».

Диофант, доказавший свой полководческий талант еще при Митридате V, взялся за дело с рвением и уже весной, последовавшей за их возвращением из плавания по Эвксинскому морю, отплыл с многочисленным и хорошо обученным войском в Херсонес Таврический. Кампания принесла Понту победу: сыновья Скилура были разгромлены, а с ними – и Киммерийское царство. Уже спустя год Понт овладел всем полуостровом Херсонес Таврический, обширной территорией роксоланов и греческим городом Ольвия, пришедшем в упадок из-за постоянных набегов сарматов и роксоланов. В следующем году скифы предприняли контрнаступление, однако к концу года Диофант покорил восточный берег Меотиды и меотов, правителем которых был царь Савмак, и основал две мощные крепости по обоим берегам Боспора Киммерийского.