ICE MAN. Ледяная схватка. Как я пешком пересек в одиночку всю Антарктиду

Я отправлялся туда, где привычные измерения – шкалы размеров, резкости климата и прочие – по сути, не действовали, потому и прежние способы самовосприятия теряли смысл.

В Твин-Оттере, в отличие от Ила, было хотя бы несколько окон, и, когда мы взлетели, у меня тут же перехватило дыхание от открывшегося вида. Я не мог оторвать глаз от окна. Горные хребты обозначали дальний горизонт неровным синим и белым цветом. Глубокие черные трещины выглядели бездонными, словно могли вести к центру земли. Льды казались вечными и неизменными, однако и их затрагивали перемены. Не так давно миллиарды тонн льда оторвались от шельфовых ледников континента и попали в теплеющие прибрежные воды – в прошлом году там оказался огромный кусок размером с Мэриленд. Я прищурился, стараясь разглядеть лед прямо под самолетом, затем взглянул вдаль, насколько было возможно, и обе перспективы выражались одним словом: безграничность. Я отправлялся туда, где привычные измерения – шкалы размеров, резкости климата и прочие – по сути, не действовали, потому и прежние способы самовосприятия теряли смысл.

Внизу, на льдах, я превращусь в крошечное и незначительное пятнышко. Самолет продолжал гудеть. Радд смотрел в свое окно столь же увлеченно, как я – в свое. Но потом, когда мы готовились к посадке на Старте Месснера, на краю шельфового ледника Ронне, где мы выгрузим вещи и стартуем, мы одновременно взглянули друг на друга через салон и кивнули.

Наверное, кажется, что это пустяк. Незнакомцы кивают друг другу мимоходом ежедневно. Офисные работники, мчась на деловую встречу, кивают друг другу в коридорах. Но меня и Радда разделяла такая глубокая пропасть – мы были очень разными и оказались здесь по совершенно разным причинам, – что наш едва заметный кивок показался почти сигнальной вспышкой с отдаленных горных вершин, необъяснимой и проникновенной.

Кивнув, я выразил ему все пожелания, которые не смог облечь в слова – безусловно, каждый из нас хотел сразиться за первенство, но в целом я уважал его и надеялся, что нас обоих ожидает самое лучшее. И я чувствовал, что он выразил те же мысли.

* * *

И вот мы прибыли.

Самолет дрожал и трясся во время посадки, гремя лыжами по морскому льду. Экипаж помог мне выгрузить сани, несколько раз стремительно пожал мне руку, пожелав удачи, и снова запрыгнул внутрь, чтобы не сбиваться с графика, и самолет стал выруливать, чтобы доставить Радда на место высадки в паре километров отсюда, на том же расстоянии от стартового ориентира у края материка.

Сделав несколько шагов из салона самолета по небольшой красной лестнице и спустившись на ледяной шельф Ронне, я покинул цивилизованный мир. Я выдохнул последний нагретый воздух, который будет доступен мне в следующие месяцы, сошел с последней металлической ступеньки, и мои высокие лыжные ботинки на толстой подошве впервые с хрустом ступили на лед. Я подтянул меховой воротник красно-черной ветрозащитной куртки, которая сочеталась с комбинезоном, и поправил маску, которая целиком закрывала лицо, а затем растянул руки над головой, чтобы размять мышцы, задеревеневшие за девяносто минут перелета в тесноте.

Они оставили меня. Минуту назад я был в мире людей, а теперь уже нет. Никаких церемоний; никаких вдохновляющих речей; никакого стартового выстрела. Мотор взревел, лыжное шасси заскрипело на льду и задребезжало – самолет поднялся и улетел. Что-то подобное мог бы ощутить последний пассажир автобуса в странном, угрожающем, незнакомом городе, когда водитель внезапно открывает двери и говорит: «Твоя остановка, парень. Выходи». И пассажир смотрит, как автобус уезжает, с чемоданом в руках – отличие лишь в том, что сейчас минус двадцать пять и вес моего громоздкого, неуклюжего чемодана больше 180 килограммов.

Наконец, я оказался здесь, после года планов, спустя многие годы с тех пор, как в детстве Антарктида впервые захватила мое воображение, но более того – я был совершенно один. Одиночество хлестнуло меня, как пощечина, пока я смотрел, как самолет улетает.

Прежде я уже бывал в Антарктиде, когда поднимался на гору Винсон и проезжал на лыжах последние сто одиннадцать километров до Южного полюса с 89-го градуса широты: это место географы называют просто и величественно – «Последний градус». Но в том путешествии – которое было частью проекта по подъему на высочайшие вершины каждого континента с целью побить мировой рекорд и предполагало примерно недельную экспедицию на Северный и Южный полюс – со мной были другие люди.

Теперь, когда я окинул взглядом горизонт – во все стороны раскинулся плоский, пустой белоснежный пейзаж, сверкало солнце и лед, и, насколько я мог видеть, не было больше ничего, лишь в отдалении затихал гул самолета, – я осознал, что путешествие, что меня ожидает, будет совсем другим. Я понимал, что подобного не совершал никто: не доходил по континенту до Полюса, а затем на другую его оконечность без пополнения припасов и без всякой поддержки, кроме собственного тела и мышц. Именно это во многом привлекло меня в такой экспедиции, которая проверяла мои возможности, выносливость и настойчивость.

Теперь я точно понимал, каким крошечным и одиноким я буду на этом огромном ледяном просторе ежедневно и еженощно – при круглосуточном освещении, под солнцем, которое никогда не заходит, где передо мной до горизонта протягивается бесконечная равнина. И я понимал, что мне придется изучить себя гораздо глубже, чем раньше, чтобы обнаружить энергию, которую можно использовать.

Шеннон Паннел, моя первая учительница, понимала, что я энергичный ребенок. Она видела мальчика, который не в состоянии усидеть на месте, и вместо того, чтобы добиваться от меня спокойного послушания, которого я в любом случае, наверное, не смог бы продемонстрировать, давала простой короткий совет: сжигай энергию.

«Сходите побегайте пятнадцать минут на улице вокруг детской площадки», – сказала мне с лучшим другом Лукасом мисс Паннел, когда мы стали хулиганить, подначивая друг друга в классе из какой-то придури. Мы вышли, стали носиться, кричать и прыгать изо всех сил, а когда вернулись, мне удалось, по крайней мере ненадолго, снова стать Колином-учеником, а не Колином-хулиганом.

Но разрыв между мирами – тем, откуда я пришел, и тем, где я был сейчас, – казался неизмеримо огромным. С одной стороны была моя жизнь до Антарктиды, месяцы тренировок для проекта, вдохновленные мечты в ходе его планирования с Дженной и, в сущности, вся моя жизнь, начиная с уроков мисс Паннел. Я оказался по другую сторону, в одиночестве, в самом холодном и безлюдном месте из всех, где бывал, и дверь между мирами только что затворилась.

Если я хочу завершить экспедицию по льдам, мне понадобятся эти воспоминания. Придется возвращаться назад и искать мальчика, которому хотелось побегать, и мальчика, который замечал, что может сосредотачиваться и решать проблемы, когда сжигает свою энергию. Придется вспоминать свои неудачи и победы, поскольку они меня чему-то научили. Теперь мне не нужно сжигать избыточную энергию, а необходимо любое, даже самое скромное топливо для души и ума, которое удастся найти. Мне придется открыть дверь в прошлое, чтобы надежда не покидала меня.

Самолет исчез. Пора было начинать двигаться. Двигаться было необходимо, если я хотел сохранить тепло. При двадцати пяти градусах ниже нуля даже под ярким слепящим солнцем температура тела может быстро падать. Нужно было разогреть мышцы.

Когда я подошел к саням, то взглянул на часы. Хотя путешествие, в которое я пускался, измерялось днями и неделями, а не минутами и даже часами, почему-то мне казалось важным отметить этот момент и придать ему хоть немного больше торжественности, чем немногословное прощание экипажа самолета.

«Нужно знать официальное время старта», – подумал я. На мне были серебристые часы Rolex с вращающейся секундной стрелкой, похожие на стальные, и я вспомнил о своем друге Марке, который положил их мне в ладонь и уговорил взять с собой в Антарктиду.

Месяцем ранее, во время визита в его дом, когда мы с Дженной готовились отправляться на юг, он взглянул на мои цифровые часы Timex за десять долларов и ахнул: «Ты что, собираешься носить там это? Дружище, это историческая экспедиция. Не думаю, что Timex с ней справится». В изумлении схватившись за голову, он сбегал на второй этаж и принес часы, которые купил на следующий день после рождения своего первенца. Роды проходили тяжело.

«Это часы с историей, – сказал он. – Они приносят удачу».

Rolex приятно сидели, казались солидными – вещью, созданной человеком, и хорошей вещью. Я похлопал их по стеклу большим пальцем в варежках. Но просто отметить время тоже почему-то казалось неправильным, поэтому я порылся в санях и достал маленькую прямоугольную камеру GoPro, которая примостилась на переносном штативе. Затем я снял варежку на несколько мгновений, чтобы достать крошечную батарейку из внутреннего кармана куртки – я уже знал, что камера сможет работать всего несколько секунд, если не держать батарею в тепле, вблизи от груди – засунул батарею в камеру и нажал на кнопку записи.

«Что ж», – сказал я, глядя в объектив, что находился примерно в двух футах от моего лица, на конце штатива, который я протянул вперед, как палку для селфи. Затем я замолчал. Волнение и адреналин переполняли меня, но момент был серьезный, и я хотел сделать все правильно. Я вспомнил об исследователях полюса, которые впервые заметили льды, когда их корабли подошли к континенту, и записывали первые слова об этом в своих экспедиционных журналах.

«Итак, сейчас, 3 ноября 2018 года в 15:22, я официально стартую, – сказал я, глядя в объектив. – Начинать просто. Делаешь один шаг, потом другой. Идти тысячу километров или сто метров – сейчас это одно и то же. Возможно, и конец тоже будет простым. Моя финишная черта, если я доберусь до нее, – столб, забитый в лед Геологической службой Соединенных Штатов, что на другой стороне континента, на краю ледникового шельфа Росса. У столба даже есть название – LOO-JW. В GPS у меня есть его координаты, он для меня как маяк». Я отвел взгляд в сторону, на лед, пытаясь найти слова, которые могли бы сказать Шеклтон или Скотт.

«И вот я начинаю», – добавил я, склонив камеру к ногам, пока шел к своим саням, а затем снова повернул ее на лицо. Я пожал плечами: «В общем, да. Это начало».

Я выключил камеру, вынул батарею, снова упаковал штатив и наклонился, чтобы проверить чехол и ремни на санях, – убедиться, что все готово. Мое снаряжение удерживали четыре ремня, расположенные примерно в полуметре друг от друга. Я постоянно расстегивал, застегивал и затягивал их в предыдущие дни, укладывая и перекладывая вещи, а затем снова и снова проверял.