Амулет. Святой. Паж Густава Адольфа

Он утвердительно кивнул головой.

– А остальные вожди гугенотов?

– Убиты. Кроме тех немногих, которые, как Генрих На-варрский, пощажены по особой милости короля.

– Окончено избиение?

– Нет, толпа еще бушует по улицам Парижа. Ни один гугенот не должен остаться в живых.

Мысль о Гаспарде, как палящая молния, сверкнула в моем мозгу, и все остальное исчезло во мраке.

– Пусти меня! – вскричал я. – Моя жена, моя несчастная жена!

Боккар изумленно и вопросительно взглянул на меня:

– Твоя жена? Да разве ты женат?

– Дорогу, несчастный, – воскликнул я и бросился на него, так как он заступил мне выход.

Мы начали бороться, и я бы справился с ним, если бы один из его швейцарцев не бросился к нему на подмогу, в то время как другой охранял выход.

В борьбе я упал на колено.

– Боккар! – застонал я. – Во имя Господа милосердного, заклинаю тебя всем, что дорого тебе… заклинаю тебя жизнью твоего отца… блаженством твоей матери… сжалься надо мной и выпусти меня! Я же говорю тебе, что там моя жена… что ее в это время, быть может, убивают, что ее… быть может, в это мгновение истязают! О! – И я стал ударять себя кулаком по лбу.

Боккар возразил успокаивающе, как говорят с больным:

– Ты не в своем уме, бедный друг! На свободе ты не пройдешь и пяти шагов, чтобы тебя не сразила пуля! Всякий знает, что ты – секретарь адмирала. Образумься. Ты требуешь невозможного.

Стоя на коленях, как утопающий, я поднял глаза, ища спасения, в то время как Боккар молча связывал порвавшийся в борьбе шелковый шнур, на котором низко свешивался серебряный образок мадонны.

– Во имя Божьей Матери Эйнзидельнской! – умолял я, сложив руки.

Боккар стоял как зачарованный, устремив кверху взор и как будто шепча молитву. Затем он прикоснулся губами к образку и бережно снова спрятал его в куртку.

Мы все еще молчали, когда вошел молодой офицер, держа в руках депешу.

– Именем короля и по приказанию капитана, – сказал он, – возьмите двоих из ваших людей, господин Боккар, и собственноручно доставьте этот приказ коменданту Бастилии.

Офицер вышел, Боккар, после минутного раздумья, бросился ко мне с приказом в руках.

– Скорей, поменяйся платьем, вот, с Каттани! – шептал он. – Я попытаюсь. Где она живет?

– На острове Святого Людовика.

– Хорошо. Подкрепись вином, тебе нужны силы.

Поспешно сняв свое платье, я надел мундир королевского швейцарца, опоясался шпагой, схватил алебарду, и все мы вместе, Боккар, я и второй швейцарец, бросились на улицу.

Глава IX

Уже во дворе Лувра моим глазам предстало страшное зрелище. Там лежали грудой друг на друге только что убитые гугеноты из свиты короля Наваррского, многие из них еще хрипели. Спеша вдоль Сены, мы далее на каждом шагу встречали ужасные картины. Здесь лежал в своей крови несчастный старик с раскроенным черепом, там смертельно бледная женщина билась в руках грубого ландскнехта.

В одном переулке стояла могильная тишина, из другого раздавались крики о помощи и хриплые предсмертные стоны.

Я же, равнодушный к этим крикам и невыразимым страданиям, в совершенном отчаянии бежал вперед, так что Боккар и швейцарец еле поспевали за мной. Наконец, мы достигли моста и перешли через него. Я бросился бегом к дому советника, не спуская глаз с его высоко расположенных окон. У одного из них я видел размахивающие в борьбе руки: оттуда выталкивали седовласую голову. Несчастный – это был Шатильон – еще мгновение цеплялся слабыми руками за карниз, затем выпустил его и рухнул на мостовую. Я пробежал мимо разбившегося насмерть старика, в несколько прыжков вбежал по лестнице и бросился в комнату. Она была наполнена вооруженными людьми, а из открытой двери библиотеки доносился дикий шум. Я проложил себе дорогу алебардой и увидел Гаспарду, загнанную в угол, окруженную похотливой, ревущей сворой. Она удерживала ее на расстоянии, прицеливаясь из моего пистолета то в одного, то в другого. Она была бледна, как восковое изваяние, и в широко открытых голубых глазах ее сверкало страшное пламя.

С одного натиска растолкав всех перед собой, я очутился рядом с ней, воскликнув: «Слава богу, это ты!» – И она без чувств упала в мои объятия.

Тем временем Боккар со швейцарцем ворвались за нами.

– Эй вы! – пригрозил он. – Именем короля, я воспрещаю вам коснуться этой дамы хотя бы пальцем! Назад, кому дорога жизнь! Мне приказано доставить ее в Лувр!

Он стоял рядом со мной, и я уложил потерявшую сознание Гаспарду в кресло советника.

Тогда из толпы выскочил отвратительный субъект с окровавленными руками и испачканным кровью лицом, в котором я узнал осужденного Линьероля.

– Ложь и обман! – кричал он. – Разве это швейцарцы? Это переодетые гугеноты самого опасного сорта. Вот этот – я хорошо знаю тебя, неуклюжий негодяй, – убил набожного графа Гиша, а тот помогал ему. Бейте их! Великая заслуга истребить этих преступных еретиков. Но девчонки не трогать, она моя!

И с бешенством изверг ринулся на меня!

– Злодей! – крикнул Боккар. – Твой час пробил. Коли, Шадау!

Ловким движением он отбил вверх преступный кинжал, и я вонзил мою шпагу по рукоять в грудь негодяю. Он упал.

Толпа подняла бешеный вой.

– Прочь отсюда! – крикнул мне мой друг. – Бери жену на руки и следуй за мной!

Боккар и швейцарец, ударяя и коля, напали на сброд, отделявший нас от двери, и проложили путь, по которому я поспешно следовал за ними, неся Гаспарду.

Мы благополучно спустились по лестнице и вышли на улицу. Не успели мы отойти десяти шагов, как из окна грянул выстрел. Боккар пошатнулся, неверной рукой стал нащупывать на груди образок, выхватил его, прижал к бледневшим губам и упал.

Пуля попала в висок. Первый взгляд убедил меня, что я навсегда утратил его; второй, устремленной в окно, – что смерть настигла его из моего же, выпавшего из рук Гаспарды пистолета, которым теперь, ликуя, потрясал убийца. Гнусная банда следовала за нами по пятам, и с сердцем, обливающимся кровью, я покинул друга, над которым нагнулся его верный солдат, завернул за ближайший угол, в боковой переулок, где было мое жилище, достиг его незамеченным и по вымершему дому взбежал с Гаспардой наверх в мою комнату.

У дверей на первом этаже мне пришлось пройти через большие лужи крови. Портной лежал убитым, его жена и его четверо детей, кучкой свалившись у очага, спали сном смерти. Даже маленький пудель, любимец дома, убитый, лежал рядом с ними. Запах крови наполнял дом. Поднявшись по последней лестнице, я увидел, что моя комната открыта, ветер хлопал полуразбитой дверью.

Убийцы, найдя мое ложе пустым, не долго пробыли там, бедная обстановка моей комнаты не обещала им добычи. Несколько книг, бывших у меня, разорванными валялись на полу, в одну из них я спрятал письмо дяди, когда меня застал Боккар; оно выпало оттуда, и я взял его. Всю мою наличность я еще с путешествия носил на себе в поясе.

Я уложил Гаспарду на постель, где она, бледная, казалось, дремала, и, стоя рядом с ней, размышлял, что предпринять. Она была одета невзрачно, в платье служанки, вероятно, потому, что хотела бежать вместе со своим приемным отцом. Я был в мундире швейцарской гвардии.

Дикое отчаяние охватило меня при мысли о преступно пролитой дорогой и невинной крови.

– Прочь из этого ада! – вполголоса сказал я про себя.

– Да-да, прочь из этого ада! – повторила Гаспарда, открывая глаза и приподнимаясь на ложе. – Мы не можем оставаться здесь. Бежим через первые же ближайшие ворота.

– Подожди, – возразил я. – Тем временем настанет вечер, и сумерки, быть может, облегчат нам бегство.