Княжна Мстиславская

И надо же было так, нанесло Лютого на Москву в это время. От него и узнали, что Егор как будто бы отца его извёл снадобьем лютым. Хотя и травознаем он был, но людям вреда не причинял, помогал отцу Лютого с травами, да лекарствами. Всё это баба проклятущая! Наговорила на него, сама отравила и поверили ей. Пришлось бежать из Ковно, как зайцу под стрелами. Оставил племянницу Мариночку на дядю её, брата Алёны Дмитриевны – Максимку. А тому тогда едва десять годков исполнилось. Ладно, хоть жили у людей хороших они. Даст бог, приглядели за сиротками. Повидать бы их. Марина уж невеста поди, сколько ей сейчас? Егор пошевелил губами, считая, ей уже семнадцать годков, совсем, как Ирине Мстиславской, женихи, наверное, бегают. Максимке уже двадцать один, или двадцать два. Соскучился по ним Егор, никого ведь, кроме них, из родни не осталось.

Ладно, надо о деле думать, да чтобы не высказаться где, не попасть в подозрение. Мышьяк у него есть, травы с собой везёт ядовитые – красницу, суровень. По дороге увидал цветущий татарский пустыник. Сильное снадобье, взял с собой десяток соцветий. Только как всё это подмешать князю в питьё или еду? Был бы он настоящий колдун, так сидел бы, ворожил. Эх, наплюнуть бы на это дело, так царь Ивана Кольцо казнит и других братов.

А в Москве Грозный пытал казачьего атамана. Тот висел на дыбе, из разбитых губ текла кровь. Палач принёс сухие березовые веники. Сейчас подпалит их, да попарит огнём атамана. Царь велел узнать, кто надоумил его извести?!

Иван Васильевич не мог забыть разноглазого казака. И почему-то вспоминалась ендова с мёдом, чуть подёрнутым синевой от яда. Кто её пил, когда? Царь мучился, потом решил, что казаки к нему подосланы польским королём Степаном, чтобы погубить.

Недолго думая, вспыхнул яростью Иван Грозный и велел всех восьмерых в Разбойничий Приказ определить и пытать, пока не сознаются.

Уже второй день Борис Годунов мягко уговаривал государя отпустить казаков.

– Они же от Строгановых прибыли, – увещевал он царя. – Целую страну к твоим гербам добавили. Честь и слава тебе.

– Страшно мне, Борис, – Грозный сидел, опустив голову. – Чую смерть везде. А тут ты прав. Опять невинных гублю. Хватит уже.

Царь махнул рукой.

– Вели отпустить казаков, да пусть их лекарь посмотрит. Золота отсыпь им.

Годунов, склонившись, вышел. За деньги, что он получал от Строгановых, Борис Фёдорович всячески блюл их интерес. А казацкий поход за Урал обещал большие барыши, ну как тут не заступиться за строгановских людей.

И тут, только вспомнил, прибежал гонец – первый караван пришёл по Москва-реке. Восемь лодий с мехами, солью, орехами кедровыми. От Строгановых всё – значит, и Годунову кое-что причитается.

В Ковеле Егор зевнул и решил, что утро вечера мудренее. Он высморкался в окошко, и улёгся на душистый сенник. Вскоре казак уже сопел, и видел сны.

Возле двухэтажного, с башенками деревянного здания городской ратуши Курбский велел остановиться. Хотел он со старостой поговорить, как ярмарку провести, чтоб прибыль побольше получить. Была мысль сбор повысить с купцов, так они ездить перестанут сюда. Переметнутся ещё на земли Вишневецкого, им ведь главное денег хапнуть. Так что думать надо.

– И ведь не выпорешь никого просто так, – вздохнул князь. – Не в Москве, сразу жалобы начнут строчить королю да и всем, кому можно.

Сзади по мощёной тесаным камнем площади загрохотали колёса. Курбский обернулся. Его казаки внимательно рассматривали поезд из пяти повозок, втягивающийся на площадь. Карета, ещё одна, три больших телеги, верховых десятка полтора. У одного в руке пика, на ней пёстрый значок.

Прищурившись, князь пытался увидеть герб на значке, но тут к нему с лошади склонился урядник Кравец.

– Острожского люди, – сказал он. – Вроде и сам воевода здесь.

И точно, из остановившейся кареты вышел грузный, в богатом кафтане, в заломленной на бок шапке из куницы князь Константин Острожский, киевский воевода, самый близкий друг Курбского в Литве.

Маршал Волыни и староста Владимирский недовольно наморщился, увидев чьи-то повозки. К нему подбежал казачок и что-то сказал.

– Эгей! – крикнул Курбский. – Киньстаньтин Киньстаньтиныч! Добро пожаловать!

Он оттолкнул Кравеца и пошёл навстречу другу. Тот заулыбался. Князья обнялись и расцеловались.

– Здравствуй, принц! – Острожский взял Курбского под руку. Он назвал того принцем, так как полагал Курбского царского роду. – Я к королю еду, думаю, тебя дождусь в Ковеле, на Вознесение всё равно приедешь сюда.

При упоминании праздника князья перекрестились, оглянувшись на церковь воскресения Христа.

– Пойдём к старосте, – сказал Курбский. – Я только приехал, отдохнём с дороги, да и поговорим.

Наказав своим свитам ехать в городской дворец князя Андрея, друзья зашли в ратушу. Староста уже поджидал их. На стол выставили холодную варёную телятину да жбан с мёдом.

– Потом поговорим, – махнул старосте Курбский и сняв шапку, уселся на скамью. Подтянув к себе жбан, начал разливать мёд по чаркам.

– Зачем король зовёт? – спросил он.

– Война будет с Москвой, – ответил Острожский. – Что-то не поделили король с царём. Вроде и мир в том году подписали, всё равно неладно. Только шляхта воевать не хочет, устали от сражений.

– А с турками что? – Курбский отпил из чарки. – Не безобразят?

– Нет, – мотнул головой Острожский. – Они с нами тихо себя ведут. Вот с цесарцами режутся. И ещё я слыхал..

Он наклонился к Курбскому и зашептал то, что ему сообщали верные люди из Стамбула. Якобы султан шлёт немалые деньги королеве английской, чтобы та помогала протестантам во Франции и Германии. А те за это Испании покоя не дают. Пока король испанский с еретиками воюют, то помогать ни Священной Римской империи, ни Венеции не может. Те с турками одни сражаются.

– Папа римский хочет, чтобы и мы покоя османам не давали, да нам это ни к чему, – сказал Острожский, двигая к себе полную чарку. Та зацепилась за трещину на неровном столе, плеснулся мёд.

– Да чтоб тебя! – мотнул головой князь Константин. – Иезуиты-то власти всё больше забирают в Речи Посполитой, и норовят нас на турок натравить. Только ничего не выходит у них.

Он отпил из чарки и поморщился, кисловат медок, у него получше будет.

– Говорят, в Москву иезуиты зачастили, хотят царя на войну сподвигнуть, – Острожский потянулся, оторвал кусок телятины и начал жевать: – Как бы Иван унию какую с римским престолом не подписал.

Курбский хмыкнул. Иван Грозный православной веры крепко держался, и чтобы они с иезуитами сошёлся, он и представить себе не мог.

Выпив по паре чарок, князья заговорили о других делах. Курбский сказал, что в Ковель купец приехал из Москвы, зерно покупать. По дороге он со своими казаками подрался с урядной стражей Вишневецкого. Острожский вздохнул, опять скандал будет.

– Ладно, потом об этом, смотри, что мне из Стамбула привезли, – он поднялся, подошёл к окну, растворил его и крикнул, высунувшись: – А ну саблю мне турецкую принесите!

Через пару минут Острожский показывал Курбскому кривую с широким концом саблю, рукоять покрыта бархатом, украшена изумрудами и рубинами.

– Гляди, Андрей, – князь Константин ударил плашмя поперёк скамьи. Сабля прогнулась и загудела.

– Хороша, – Курбский воин бывалый, сразу оценил оружие. – Купил?

– Нет, – рассмеялся его друг. – Подарили, это такой подход у них. Дескать, оружие дарим своим союзникам. А ещё, вот смотри.

Он немного задрал бархат на рукояти, показался белый остов. Взяв саблю в руку, Курбский поскрёб ногтем.

– Костяная рукоять, – сказал он. – Зубр наверное или рыбий зуб.

– Нет, – Острожский аккуратно приладил бархат обратно. – Это из костей Ивона Лютого.

Курбский вытаращил глаза.

– Это того, что лет десять назад казнили? – спросил он. – С ним ещё гетман Свирговский был, погиб с казаками своими.

Острожский убрал саблю в ножны и кивнул.

– Турки из его костей рукоятей понаделали, чтобы храбрость Ивона сохранилась в оружии.