Ворота

Все произошедшее дальше Грегори помнил лишь обрывками. Он помнил, как вышел из-под земли в деревне, в которой они останавливались на ночь, помнил, что заметил голого пожилого вьетнамца, помнил ярость на его лице, помнил, как земля вокруг него вдруг взорвалась, помнил, как стал убегать от него…

Грегори бежал, но выбежать из деревни не мог. Куда бы он ни поворачивал, деревня все не заканчивалась и не заканчивалась, а старик ни на мгновение не останавливался и продолжал преследовать его, пока они, наконец, не встретились. Грегори замер на месте, и земля под его ногами взлетела вверх. Его откинуло далеко в сторону, а когда он открыл глаза после сильной боли от удара, увидел, что его левой ноги и левой руки нет. Не успел он понять этого, как старик оказался рядом с ним. Он одним легким движением закинул его к себе на плечи и унес обратно под землю, после чего Грегори потерял сознание.

***

Рядовой Грегори Уокер из штата Юта умер в тот день и попал в рай, но ангелы доставили его на базу, отправили в госпиталь, поставили протезы, а затем отпустили домой, после чего закрыли в доме для душевнобольных из-за его нелепых слов о смерти и о рае с адом. Грегори пролежал в психушке целых три года, а когда вышел из нее, получил почти что полную свободу.

Но скрыться от наблюдающих за ним докторов у него не получилось. Постоянный надзор за ним осуществлялся круглосуточно, и долгое время, до самого начала двухтысячных годов, его, словно дикого зверя, перевозили из одного исследовательского центра в другой – изучали странную аномалию, наблюдающуюся в его теле. В двухтысячном году Грегори Уокеру уже должно было исполниться больше пятидесяти лет, но с момента его госпитализации во Вьетнаме его тело изменилось лишь так, что человек, видевший его лишь раз, с трудом отличил бы Грегори времен войны во Вьетнаме от Грегори, вошедшего в новое тысячелетие. Грегори Уокер выглядел не старше двадцати пяти лет, а сознанием так и остался в призывном возрасте, что ученые, однако, не посчитали странностью. Они объясняли это сильным шоком и психологической травмой из-за потери руки и ноги. На протяжении долгих десятилетний они исследовали его тело, но их исследования ни к чему не привели, и в третьем году второго тысячелетия правительством было решено предоставить ему свободу наравне с остальными жителями США. Ему возместили все мучения и подарили жилье, но взамен заставили регулярно приходить на обследования. Все происходящее напоминало настоящий цирк, но Грегори знал, что погиб тогда во Вьетнаме, поэтому все происходящее казалось ему вполне естественным, и он понял, что все еще жив только тогда, когда ощутил, что надзор над ним ослаб.

Грегори развязали руки, но возвращаться в семью он не стал. Родители уже давно умерли, а у брата была своя счастливая семья: любящая старушка-жена, два сына и пять внуков… Грегори не хотел неожиданно появляться в их жизни, поэтому, не стесняясь, заселился в подаренный ему правительством небольшой загородный домик и долгое время, пока не познакомился с ветераном Афганской Войны, жил в нем.

Новый и единственный за долгое время знакомый появился в его жизни неожиданно. Грегори подрабатывал экскурсоводом в своем городе, и один случайно набредший на него русский турист, представившийся ему Николаем Федоровичем, вдруг, искажая слова сильным русским акцентом, спросил его: «Сколько вам лет?»

Грегори не нашел, что ответить, но старик, стоящий перед ним все понял. «Я такой же, как ты, – сказал он, – Я стал таким холодной осенью 1812 года, когда мы с французами воевали. А ты?»

– После Вьетнама, – не веря, что случайность могла свести его с человеком, как и он, медленно стареющим, ответил Грегори, – Постойте, вы что-нибудь знаете об этом?

– Абсолютно ничего! – Николай Федорович заулыбался, – Знаю лишь, что некие высшие силы, или даже сам Бог, свели нас сегодня. Вам определенно нужно в Россию. Запишите мой адрес, буду вас ждать… когда приедете, тогда все и обсудим… простите, что сегодня поговорить не получается. У меня уже билеты на самолет куплены, через пару часов вылетаем.

Николай Федорович, оставив Грегори в глубокой задумчивости, пожал ему руку, и экскурсия продолжилась дальше.

Вечером, ложась спать, Грегори задумался о возможности, что энергия, скрытая за тонкой пеленой в том вьетнамском храме, может не только замедлить обыкновенное старение, но и сделать человека бессмертным или наделить его могущественной силой, которой обладал старик, оторвавший ему руку и ногу. До короткого разговора с Николаем Федоровичем Грегори ставил под сомнение существование того старого вьетнамца, но после уже точно был уверен, что конечности ему оторвало не миной, а загадочной силой, которой управлял старик. «Если я вновь найду что-нибудь подобное, то эта сила, возможно, станет моей, – засыпая, думал Грегори, – Но во Вьетнам я вновь не сунусь. Ни за какие деньги моей ноги там больше не будет!»

С такими мыслями он уснул, а утром сразу направился к ученым, исследующим его организм, чтобы попросить у них небольшой отпуск. Грегори думал, что ничего не получится, но уже через год по странному стечению обстоятельств он стал полноправным жителем Российской Федерации. Ничего не понимая в страшном круговороте событий, разговорах со странными людьми и выполнении таких же странных поручений, он уснул в квартире Николая Федоровича, а когда проснулся, последний документ, делающий его гражданином России, был уже готов. Хоть Грегори и уверили, что все документы настоящие, он в это никогда не верил. «Люди долгими годами пытаются переехать жить в другую страну, – говорил он, – а я стал гражданином России всего за один год. Не верю».

Но никаких проблем с гражданством не было, а Николай Федорович часто напоминал ему, что он зачем-то понадобился высшим силам, Богу, и именно поэтому его жизнь складывается наилучшим образом. Грегори отвечал ему, что сильно в этом сомневается, но факты говорили сами за себя. У него появилась работа, подходящая ему по силам, крыша над головой и верный друг, помогающий ему всем, чем только можно. Грегори никогда не чувствовал острого голода, высыпался по выходным и, пока жена Николая Федоровича не умерла, был окружен дружелюбной средой, уважающей его и принимающего таким, каким он является.

Жена Николая Федоровича умерла, и все изменилось. Николай Федорович огрубел, ни с кем не разговаривал и, однажды, оставив после себя лишь записку, в которой говорилось, что искать его не следует, куда-то пропал. Он забрал шкатулку с жетонами, которыми Грегори дорожил больше всего на свете, и исчез, заставив бывшего солдата вспомнить, зачем именно он покинул родину и переехал жить в другую страну.

Грегори принялся искать, и поиски, в конечном итоге, привели его в Латин. Как и все происходящее с ним в последнее время, это тоже произошло случайно. Грегори просто бесцельно ехал в поезде на восток, и, будучи уже рядом с Уральскими Горами, вдруг почувствовал что-то, что напомнило о том чувстве, которое снизошло на него в помещении с линиями на стенах во вьетнамском храме. Случилось это в совсем маленьком городке, которого не было даже в расписании поезда. Грегори, повесив на спину рюкзак со всеми своими вещами, вышел из вагона и понял, что прибыл в место, которое долго искал.

Поезд уехал, а он остался…

Почти без денег, без жилья и знакомых, Грегори попал в совершенно незнакомый город, но опять все сложилось так, что он не умер от голода или холода. Грегори без проблем нашел для себя дешевое жилье и вскоре устроился на работу кондуктором на железнодорожном вокзале. На жилье и еду денег хватало, а больше Грегори ничего и не нужно было.

Прошел год, и в него влюбилась молодая девушка, а еще через полгода они сыграли свадьбу. Грегори переехал жить к ней, и никаких трудностей, кроме поисков энергии, скрытой за пеленой, в его жизни не осталось.

***

Грегори проснулся в холодном поту, но, вспомнив, что война во Вьетнаме уже давно закончилась, успокоился и с любовью обнял свою молодую двадцативосьмилетнюю жену, мирно сопящую на его плече. Был выходной, и часы показывали десять утра.

Грегори встал, оделся, причесал слегка поседевшие после Вьетнама черные волосы и выглянул в окно. Жил он на десятом этаже высокого многоквартирного дома, и почти весь небольшой Латин просматривался с этой высоты. Из квартиры Грегори был виден и асфальтобетонный завод, и спортивный стадион, и несколько больниц, торговых центров и разнообразных образовательных учреждений. Он смотрел на все это через окно, но интереса не испытывал. С недавних пор ощущаемое им чувство ослабло и сконцентрировалось лишь в одном месте – в подвале соседнего дома.

Грегори часто спускался в помещение с начерченными маркером линиями на стенах, но не знал, что нужно делать. Ответ маячил где-то рядом, но постоянно ускользал от него, и Грегори лишь раз за разом безрезультатно исследовал подвал соседнего дома, надеясь хотя бы на малый успех. В отчаянных попытках разузнать хоть что-либо, он обращался в церковь, в старые музеи и библиотеки, но никакой информации не находил и, отчаявшись, решил, что будет просто ждать…

7. Занавес

Укушенная нога болела, и кожа под повязкой чесалась, но Дима с этим ничего поделать не мог. Он, лишь иногда уезжая с отцом в ближайший поселок, чтобы ставить уколы от бешенства, днями напролет лежал в кровати и думал.

Алиса уехала обратно в Латин, и с тех пор жизнь Димы в деревне стала скучной и неинтересной. Он понимал это, и оттого боялся.

Пока Алиса была с ним, заботилась о нем и по возможности старалась не покидать его в то время, пока он лежал в кровати, Дима почти не чувствовал боли в ноге и совсем не думал о Николае Федоровиче, который забрал шкатулку, найденную в подвале сарая. Юноша ощущал заботу девушки и неосознанно радовался тому, что она рядом.

Но Алиса уехала вместе со своими родителями, и мысли тяжелым камнем навалились на него. Дима плохо спал и размышлял о старике. Он думал о нем, думал о солдатских жетонах, найденных в подполье сарая, о мгновенном старении дома и цветочного сада Николая Федоровича, о волке и не постаревших иконах. Чем больше он думал, тем загадочнее становилось всё случившееся с ним за последнее время. Перед тем, как встать на ноги, Дима уже не ставил под сомнение то, что Николай Федорович, действительно, живет уже больше двух сотен лет и за всю свою жизнь учувствовал во многих важных для мира войнах.

Выздоровление ноги шло долго и мучительно, но ближе к началу нового учебного года Дима, лишь слегка прихрамывая и ощущая несильную боль в бедре, спокойно ходил, бегал и почти не жаловался на жизнь. После того, как Алиса уехала, за ним ухаживал Андрей Иванович, его отец, и помощь его была куда заботливее, хоть девушка и старалась изо всех сил. Дима не хотел гостить дома долго, ведь в Латине у него осталось много дел, но укус дикого животного заставил его задержаться, поэтому Дима покинул отца только в конце августа, когда погода была еще жаркой и свобода до сих пор правила жизнью, но уже чувствовался холод предстоящей осени и учебы.

Они, Дима и Андрей Иванович, шли к железнодорожной остановке и оба молчали. Отец клял себя за то, что не вмешался в отношения своего сына и Алисы, что не помог девушке, а Диму терзали страшные мысли о том, что он грустит без Алисы. Он успокаивал себя, думая, что это нормально, когда человек грустит по своему другу, но его грусть не была похожа ни на что подобное. В ней перемешалась и тоска, и желание вновь увидеть девушку, прикоснуться к ней и обнять; и стремление поговорить, выразить благодарность; и что-то такое, о чем Дима старался не думать. Лишь малой долей своего сознания он осознавал, что Алиса ему небезразлична, но всячески отказывался принимать это. «Она – мой друг, – оглянувшись на отца, решил он, – Друг, и все!»

В детстве он строго приказал себе не ввязываться в любовные отношения, и долгое время не испытывал с этим никаких проблем. Проблемы появились только в старших классах. Животное сознание, заставляя юношу мучиться, требовало любви, но тогда Дима оказался сильнее своих потребностей. Теперь же все стало намного хуже. Он вспоминал, как Алиса приносила ему в кровать еду, как гладила его по голове, весело взлохмачивала волосы и пыталась поддержать нелепыми шутками, и сладкая дрожь проходила по всему его телу. До Алисы никто его так сильно и по-настоящему не любил.

Сохранять спокойствие было трудно. Дима не желал нарушить поставленные самим собой запреты, но и отталкивать Алису от себя ему не хотелось.

– Как ты думаешь, – слыша, как поезд подступает к станции, спросил Дима отца, – может ли существовать обыкновенная дружба между мужчиной и женщиной?

– Мы с твоей матерью долгое время просто дружили, – ответил Андрей Иванович, – В итоге все вылилось в любовь, но закончилось плачевно.

– Она любила тебя?

– Может и любила. Даже, точно любила. Знаешь, все эти психологи говорят, что настоящая любовь начинается с хорошей дружбы. Наша любовь тоже начиналась с хорошей дружбы…

– Значит, лучше не дружить с женщиной?

– Не могу точно ответить, – Андрей Федорович замялся, – Но думаю, что если ты уверен, что никогда не полюбишь ее, то вполне можно просто дружить. Ты это про Алису, да?

– Нет, – Дима отвернулся, – Мне это нужно для рассказа.

– Пора бы уже начать беспокоиться, Дима.

Юноша остановился и, окруженный зеленой листвой, впервые со страшной серьезностью посмотрел отцу в глаза.

– Не вижу ничего такого, о чем стоило бы беспокоиться, – сказал он, – Ты же знаешь, папа. Святой Рыцарь, все такое… это важно для меня. Понимаешь?

– Я тебя никогда не понимал, – Андрей Иванович вздохнул, – Почему бы тебе не быть обыкновенным человеком, таким, как все остальные? Так было бы легче. Зачем мучить себя?

«Мучить!» – мысленно воскликнул Дима и ответил:

– Я никогда себя не мучил. Все просто. Не хочу восхвалять себя, но, отрекаясь от низких любовных потребностей, я становлюсь лучше. Мои мысли яснее, а поступки приводят к куда большему результату. Пойми, папа!

– Не надо кричать.

– Извини… Ладно, электричка уже едет. Мне пора.

– Ты прости, что до поселка, до нормальной станции не довожу…

– Да ладно, не беспокойся.

– Ладно, давай. Пока.