Я хочу жить

Это что, какие-то новые технологии? Кто-то задумал поразить этим чудом полиграфии мой зацифрованный разум?

Взгляд, вцепившийся в «форд», замечает невнятную рябь на периферии картинки, смещается и фокусируется на плотной толпе прохожих. Подробностей, само собой, было не разобрать: слишком мелко и темно, можно разглядеть только отдельные головы, шляпы, вскинутые руки.

Происходящее захватывает меня, очень хочется узнать, что же такого происходит на улицах огромного города…

Нью-Йорк меня слышит и выбирается за пределы постера. Небоскрёбы переползают на выкрашенную белой краской стену, а асфальтовая лента вытягивается в мою сторону, словно язык хамелеона, готового слопать очередную муху. Город вываливается из двухмерного пространства, будто на мне 3D-очки, кажется, что можно подойти к любой машине, открыть дверь, забраться на заднее сиденье и под плохо различимое ворчание седого чернокожего таксиста отправиться к Центральному парку или на Кони-Айленд. Звук, который я себе до этого только представлял, становится реальным и почти не отличается от моих фантазий: музыка, клаксоны, шины, моторы, хлопки, мешанина людских голосов… Хотя нет, голоса потерялись: вместо них от стен отражается шуршание, наверное, именно так могла бы звучать ползущая по своим делам мохнатая гусеница.

Вдруг людской поток вздрагивает, потом ещё раз, ещё, будто через него пропускают электрический ток. Конвульсии не прекращаются, напротив, промежутки между ними становятся всё меньше и меньше, а границы между людьми стираются, и скоро людская масса окончательно превращается в нечто неописуемое, в новую сущность. А через мгновение вся улица присоединяется к бьющейся в бешеном рваном ритме живой массе. Город всхлипывает, закашливается, давится жизнерадостной рекламой энергетика и затыкается.

Я стою в самом центре и смотрю по сторонам. Трансформация не прекращается.

Небоскрёбы оплывают, верхушки их склоняются и сливаются, образуя непроницаемый свод, жители становятся то ли ворсинками, то ли ещё чем, машины пухнут папилломами… Это уже не Нью-Йорк. Это глотка огромного монстра, я стою на её дне и жду, когда он сглотнёт, и я исчезну в его кишках, окончательно и бесследно.

В голове всплывают мои утренние мысли. Как-то по-другому я представлял себе свой конец, менее эпичным.

Я к такому не готов.

Откуда-то справа выныривает жёлтый «форд» и, отчаянно сигналя, устремляется в мою сторону. Я не двигаюсь, тупо наблюдая, как проглатывает метры последнее нью-йоркское такси, как увеличивается до неимоверных размеров решётка радиатора. И я не хочу умирать. Не знаю почему, но не хочу.

Я закрываю глаза.

Бампер бьёт меня в грудь, не знаю, как так получается: то ли «форд» подпрыгнул, то ли вырос, то ли я превратился в карлика. Удар сильный, но мягкий, будто мне прилетает подушкой. Не слышно хруста рёбер, не ломаются хрупкие кости, не разрываются внутренние органы. Меня отбрасывает назад, я падаю навзничь, бьюсь затылком о что-то явно более мягкое, чем асфальт…

Я открываю глаза и вижу белый потолок с горящими в нём панелями дневного света.

Поворачиваю голову направо, налево, вижу знакомый интерьер с незнакомого ракурса.

Я просто упал с кресла, и теперь валяюсь на покрытом ковролином полу. Заснул незаметно для себя и упал.

А что там с Нью-Йорком?

Приподнимаю голову, смотрю перед собой, но стол и монитор закрывают обзор. Надо вставать.

Я переворачиваюсь на бок, встаю на четвереньки, цепляюсь пальцами за краешек стола и поднимаюсь на ноги.

Большой чёрно-белый постер из моего сна висит на стене.

Или это был не сон?

Я пячусь в сторону двери.

Конечно, сон. Вот только оставаться наедине с приснившимся мне монстром не хочется совершенно.

Нащупав дверную ручку, я поворачиваю её, толкаю от себя и вываливаюсь в коридор спиной вперёд. Отступаю назад, захлопываю дверь и, закрыв глаза, прислоняюсь лбом к прохладной глянцевой поверхности. По лбу скатывается холодная капля пота.

Сон это или нет, но по-любому чертовщина. С утра Париж, в обед Нью-Йорк… Всё очень реально, всё слишком реально. И конец ли это?

И, самое главное, для человека, который решил покинуть этот бренный мир, и загвоздка была лишь в том, что нужно отработать ещё один день – закрыть важные дела, я слишком испугался всего происходящего. Я чётко помню, что мне не хотелось, чтобы жёлтый бампер был последним, что я увижу.

Я не хотел заканчиваться.

Я передумал.

Хочу жить.

Слышите, там?

Я поворачиваюсь, не отлипая от двери, и открываю глаза.

Проклятие.

Я смотрю на очередной чёрно-белый город, занимающий почти всю стену.

Лондон.

Мрачные здания, чьи очертания скрадывает густой туман, на высокую башню с круглыми часами на самом верху давят почти чёрные клубящиеся тучи. Фонари, стоящие вдоль дороги, горят, но кажется, что их усилий еле-еле хватает только чтобы немного рассеять темноту вокруг них самих. К одному из них жмётся человеческая фигурка, судя по силуэту и тонким бледным ножкам, виднеющимся из-под плаща, девушка. Сверху она пытается прикрыться зонтиком, таким же чёрным, как тучи в небе, никакой жизнерадостной желтизны. Скорее всего, она ждёт автобус, который как раз появился в начале улицы – классический лондонский даблдекер красного цвета. И, казалось бы, он должен нести с собой надежду и веру в лучшее – своей яркостью, противоположной окружающей серости и темноте, горящими фарами и проникающим сквозь стёкла светом, уютом и теплом салона, в котором можно спрятаться от мороси и ветра… Но он здесь чтобы стать символом обманутых надежд и бессмысленности веры: цвет его не красный, а кровавый, будто он проехал сквозь толпу людей и напитался их смертью, свет фар мертвенно бледный, а сквозь мутные стёкла салона, словно измазанные, заляпанные чем-то изнутри, можно разглядеть гротескные изломанные фигуры, не слишком похожие на людские. Но всего этого не видит, да и не может увидеть бедная девушка, которая через минуту зайдёт в открывшиеся двери автобуса.

Хочется окликнуть её, сказать, чтобы она убегала прочь, пусть в обволакивающую темноту, в тени домов, лишь бы подальше от двухэтажного катафалка…

Вот только у меня не получается не то, что выдавить из себя хоть пару слов, а даже сделать вдох.

Нечто, бывшее только что автобусом, выстреливает багровыми нитями, которые ударяют мне в глаза и залепляют их непроницаемой массой, обволакивают их, а потом рывком вырывают из тела. По крайней мере, именно так я это ощущаю, хотя что-то мне подсказывает, что сами глаза остаются на месте, а вот сознание…

Моя оболочка остаётся стоять в коридоре, возможно, медленно сползает на пол поломанной куклой, а сам я оказываюсь в залитом красным светом помещении, настолько ярким, что больно смотреть… Хотя нет, не ярким. Скорее тяжёлым, густым, будто Великий Смог снова накрыл город и проник в пропитанный затхлостью салон, так что с трудом можно разглядеть хоть что-то дальше своего носа. Свет давит на глаза (которые пусть и остались где-то за пределами чёрно-бело-красной нереальности, но вполне себе болят), на грудь, на плечи (которых тоже как бы нет), медленно, но неумолимо сжимает горло, ядовитыми миазмами протискивается сквозь крепко сжатые губы. Хотя, их ведь тоже нет…

Я расслабляюсь. Сдаюсь. А что ты можешь сделать, если стоишь в чистом поле на пути несущегося зигзагами торнадо? Только упасть на землю и молиться, чтобы он обошёл тебя стороной. Конечно, можно побежать налево, направо, вперёд, назад – вариантов масса, выбирай любой, вот только шансов они не добавляют. Всё равно всё будет зависеть от того, куда пойдёт торнадо, а не от того, что будешь делать ты. Я понимаю, что сопротивляться бесполезно и откидываюсь назад, ощущая спиной невысокую спинку, даже чувствуя грубую ткань обивки, будто оказался здесь голышом – значит, всё-таки автобус… Несуществующие руки ложатся вдоль тела, голова опускается на грудь.

Становится полегче, словно багровый свет принимает мою капитуляцию и решает дать мне немного воздуха. Я ощущаю дрожь корпуса и слышу глухое урчание откуда-то спереди – заработал двигатель, меня качает из стороны в сторону – автобус трогается и медленно едет вперёд, еле слышно поскрипывая обшивкой и шелестя шинами по мокрому асфальту.

Свет притух, уже не пробиваясь сквозь сомкнутые веки. Я рискую приоткрыть глаза. И правда, всё вокруг больше не залито всеподавляющим им, только еле заметная багровая дымка плавает в воздухе. Я смотрю вверх: свет прилип к потолку, совсем чуть-чуть наползая на верхние края окон, затаился, утрамбовался в плотный слой ваты. И наблюдает оттуда за мной, готовый в любой момент снова накрыть меня и сдавить горло мягкой, но очень крепкой лапой.

Что ж, не будем его провоцировать.

Я опускаю глаза и оглядываюсь. Как есть, салон старого лондонского двухпалубного автобуса: сиденья на двоих, обитые кожзаменителем, с выпуклыми тканевыми спинками с дурацким узором – всё красное,       красные панели на стенах, красный пол с металлическими лентами в проходе, лестница на второй этаж с хромированными поручнями… Раньше я мечтал побывать в столице бриттов и с упоением рассматривал картинки главных достопримечательностей, и технику тоже не обделял вниманием. Я представлял, как покинув Хитроу, для начала возьму автобусную экскурсию, заберусь на второй этаж и покачу по заполненным чёрными зонтиками улицам, смотря сквозь капли, стекающие по стеклу, на Букингемский дворец, Биг-Бен, Вестминстерское аббатство, Тауэр. Буду ехать под бубнёж гида, рассказывающего о том, что я и так знаю и смотреть, смотреть, смотреть, впитывать атмосферу самого чопорного города мира.

Почему-то мне казалось, что в Лондоне дождь идёт не останавливаясь. Хотя я и знал, что это не так – стереотипы въедаются в наши головы, и их очень сложно потом оттуда вытравить.

Но на этот раз погода не подвела: моросит, тоненькие струйки сбегают вниз и пропадают, добираясь до чёрной ленты уплотнителя. Медленно-медленно мимо меня проплывают размытые дома с провалами окон, в которых вольготно себя чувствует непроглядная тьма, какие-то ещё могут похвастаться стёклами, в них можно разглядеть отражение проползающего мимо красного туловища, какие-то наглухо закрыты фанерой, и они, честно говоря, выглядят приятнее всего. Входные двери в большинстве своём крест-накрест забиты досками, но встречаются и распахнутые настежь, правда, от них хочется оказаться подальше.

Улица освещается только тусклыми фонарями, которые не сильно ярче устроившихся на гнилом пеньке грибов. Луна, если она и есть, не может пробиться сквозь сплошную завесу тёмных туч. Капли дождя падают ровно вниз, как будто снаружи нет даже намёка на ветер.

Нет мусора. По крайней мере, я не могу разглядеть его со своего места. Но клочки бумаги и одноразовые стаканчики должны быть видны на чёрном асфальте в любом случае. А их нет.

Город был брошен своими обитателями. Только перед уходом они основательно прибрались, опустошив мусорки и подметя все закоулки и тупички. Или город поглотил копошащихся на его огромном теле существ вместе со всем их добром и отходами жизнедеятельности.

Интуиция подсказывает, что этот вариант может быть ближе к истине, но тогда непонятно, кто забил окна и двери. Те, кто пришёл после?

Автобус неожиданно останавливается, да так резко, что я чуть не съезжаю со своего места. Выругавшись про себя, я подтягиваю тело (которого как бы нет) обратно и приникаю к окну в надежде разглядеть, что там случилось. Как назло, фонарь, под которым мы остановились, чуть ли не самый тусклый на улице, и я чуть глаза не ломаю, пытаясь рассмотреть хоть что-то в глубокой тени автобуса.