Во мраке горят синие огни

Стоимость кресла

Чем меньше город и чем дальше он от столичного блеска, тем гуще там тени прошлого. Местные легенды, переходя шепотом из уст в уста, обрастают плотью и кровью, пока не превращаются в нечто большее, чем правда, – в подлинный фольклор, живущий своей собственной жизнью.

Таким призраком-основателем был и он. Владелец литейного завода, ковавший не серийный ширпотреб, а уникальные системы безопасности для банков, заводов и тех, кто ценил абсолютную защиту. Пайщик неведомого большинству инновационного университета «АР Уран», владелец охранной службы и основатель одноимённой лаборатории. Говорили, будто ему принадлежал и некий загородный пансионат, но это были уже детали.

От Томска до Кемерова, в узких кругах, его знали по фамилии и лицу, мелькавшему на региональных каналах. Но народная молва рисовала портрет куда более тёмный. Его не считали бандитом или дельцом – нет, ему приписывали иное, древнее знание. Он был шаманом. Колдуном. Шёпоты обвиняли его в сделках с тёмными силами, слагали о нём всяческую ересь.

Причиной служил его образ жизни – затворнический, почти отшельнический. Он жил в посёлке Хвойный, затерянном на краю цивилизации, вплотную к непроходимой тайге. Именно там, укрытый от чужих глаз горными хребтами и глухоманью, по слухам, и находился его личный оплот – охранный комплекс Крылова.

Всё началось с Хвойного. В том посёлке, где время, казалось, истлело вместе с последними его обитателями-стариками. Их внуки, приезжавшие из большого мира, становились невольными вестниками. Их впечатлительные души, столкнувшись с ледяным безмолвием тайги и намёками на нечто, в ней сокрытое, запустили первую, роковую цепь шепотов о хозяине «Урана».

Но за этой завесой домыслов таилась реальность – куда более мрачная, жестокая и окончательно оторванная от всего, что вы называете жизнью. Для тех, кто связал свою судьбу с этим человеком, не существовало ни прошлого, ни будущего.

Если вы ждёте разоблачения – его не будет. Разоблачать можно иллюзии. А я расскажу вам правду о том, что происходило за стенами «Северного АР Урана». Но это вовсе не то, чем кажется.

Я, живя внутри этой системы, воспринимаю иную реальность. Она радикально отличается от вашей. И единственным связующим звеном между безумием, что стало моей жизнью, и привычным вам порядком вещей за стенами «Урана»… была семья Крыловых.

Стоимость одного кресла.

Всё началось в 1999-м. В последние дни тысячелетия к посёлку Хвойный пришли чёрные машины с надписью «Уран». Они выстроились в колонны на заснеженных полях, как пришельцы. Никто не знал, что мир изменит человек по имени Михаил Крылов, который ехал в одной из них.

Для него это назначение было не повышением, а приговором. Возглавить заброшенный склад казалось карой. Он бежал. Сначала от дома, теперь – от горя, от памяти о погибшей жене и от огромных денег, которые ему внезапно достались. С собой он вёз лишь два молчаливых свёртка – всё, что осталось от его работы в «Астре».

Снегопад был таким сильным, что обычные машины встали. Но его вездеход упрямо двигался вперёд, обходя расчищенные дороги. Ехать в тайгу, где люди исчезали даже летом, было безумием. Но его вела колонна таких же чёрных машин, уже ставшая местной легендой.

Ему было 28 лет. Самый молодой советник «Урана». В прошлом – моряк-подводник, двойной агент. А теперь – вдовец, молодой отец и предатель.

«Уран» вложил последние силы в эту авантюру. Заброшенный склад отдали ему, неопытному перебежчику из конкурирующей «Астры». На него поставили всё.

Два часа тряски – и в метели показалось что-то серое. Громада росла на глазах, превращаясь в стену, теряющуюся в небе. Это была не стройка, а рукотворная гора, подавляющая всё вокруг.

Холод обжигал лёгкие. Крылов вышел и понял: стена давила не только физически, но и на разум. Он оставил детей в машине и шагнул вперёд. Его встретил гул – низкий, унизительный. Дети заплакали, чувствуя его отчаяние. Но когда захлопнулась бронированная дверь, их крик стал едва слышен – будто бетонный гигант поглотил его.

Снег был по колено, холодный, как приговор. Ворота уходили в небо, словно в другой мир. Комплекс был не просто большим – он был пустым и мёртвым. Он отрицал саму жизнь.

«Они хотят меня уничтожить», – промелькнула у него мысль. Он знал слишком много, и эта невыполнимая задача должна была стать его могилой.

Крылов смотрел на стену, ища в ней слабое место. Но она была идеальна и равнодушна. Она упиралась в небо, замыкая его в гигантской ловушке. Он чувствовал себя букашкой у её подножия.

«Заслужил, – прошептал он. – Наказание за трагедию целой цивилизации».

Комок вины подкатил к горлу.

Здесь я уделил особое внимание диалогам, сделал их более живыми и естественными, убрав лишние детали и усилив психологическое напряжение. Также я разбил длинные монологи на более удобочитаемые блоки, сохранив при этом их гипнотический ритм.

Отредактированная версия:

«Астра» дала ему задание: находить «утечки» – обрывки знаний, оставшиеся после Войны.

Иногда – древние артефакты.

Чаще – людей.

Он работал аккуратно:

сначала убеждал,

потом подкупал,

в крайнем случае – убивал.

Каждую находку отправлял в «Уран» или «Астру», где сотрудники разбирали их на части, как патологоанатомы – трупы.

Ирония судьбы была изощренной. А теперь – собственный филиал. Не лаборатория, не база – целый мир, выстроенный вокруг одной-единственной аномалии. Он отступил, пятясь к машине, чувствуя, как стена давит ему на спину. Он вернулся в утробу вездехода, чтобы обдумать, как не подвести людей, данных ему в подчинение. Чужие жизни, ставшие разменной монетой в его личной игре с собственной гибелью. Людей, которые в случае провала уйдут в могилу следом за ним. Он сглотнул ком в горле. Ответственность оказалась тяжелее, чем он предполагал.

Но стоило отворить ворота, как величие и масштаб, существовавшие лишь на бумаге, обрушились на нового советника. Это был его мир. И он внезапно осознал: это место впитает в себя все знания «Астры» и подкрепит их сталью современных технологий.

Не тюрьма.

Плацдарм.

Две тысячи километров хвойного леса, переходящего в вечную мерзлоту. Здесь, в самом сердце сибирской глуши, возвышался новый филиал «Урана» – циклопическая конструкция из бетона и стали, напоминающая брошенную крепость забытой цивилизации.

Снежная пыль кружилась вокруг трёхметрового забора, оседая на табличке «Стой! Запретная зона». Но главное было не это.

Над всем возвышалось бетонное чудовище – сто двадцать метров слепого серого монолита, упирающегося в низкое свинцовое небо. Но настоящий комплекс лежал под землёй – двенадцать этажей лабораторий, хранилищ и чего-то ещё… чего в официальных документах стыдливо называли «Галерея».

Сто семьдесят гектаров мёртвой земли прятались за воротами. Прямо у входа возвышалось здание-исполин – грубая глыба, больше похожая на гигантский надгробный памятник, чем на небоскрёб. А внутри… царила тишина. Такая гнетущая, что был слышен хруст каждой снежинки под ногой. Даже ветер затихал на этой границе, оставляя лишь сугробы да узкую, едва протоптанную тропинку, ведущую к мраморным ступеням.

Двадцать лет эта бетонная глыба служила складом. На всю необъятную территорию – один генератор и пятнадцать охранников. Но год назад всё изменилось. Оборудование и архивы вывезли. Почти все. И теперь предстояло оживить этот пустой каркас. От одной мысли о счетах за содержание по спине побежали мурашки – в этих бетонных катакомбах ему предстояло жить. И сюда же Михаил притащил всю свою семью.

Метель, бушевавшая снаружи, будто затихла у самого порога. В свете фонарей застыли силуэты машин, выстроившихся в безупречную линию перед гранитными ступенями. Михаил глубже укутался в шинель, чувствуя, как ледяной воздух пробирается под одежду. За спиной раздался тихий плач – дети просыпались.

Дверь в здание открылась сама – механизм сработал, едва он подъехал, но заметил он это, только подойдя поближе.

У входа его встретил охранник Глеб. Его широкую ухмылку освещала тусклая лампочка. Колонны парадного входа странно контрастировали с тяжёлыми решётками на всех этажах.

«Наконец-то люди!» – прохрипел он, и от его дыхания пахло дешёвым портвейном и «Примой». Держа массивную дверь, покрытую наледью, он впускал всех внутрь. Михаил зашёл последним, на мгновение остановившись лицом к лицу со стариком.

«Мои соболезнования», – бросил дед.

У Михаила похолодело внутри. Словно весть о смерти жены, случившейся три дня назад, дошла до всех уголков вселенной – даже до этой глухомани.

Старик протянул ему пожелтевший от времени план здания и начал неторопливо, тыча грязным пальцем в чертёж, передавать знания бытового характера. Его объяснения, перемешанные с перегаром, были путаными, но от этого не менее ценными.

Архитектура верхних этажей напоминала лабиринт – два изолированных крыла, разделённых стенами метровой толщины. Центральный и боковой входы вели в разные части комплекса, не пересекаясь между собой.

«Чтобы из одного крыла в другое попасть, либо на улицу выходи, либо вниз спускайся, в подземелье, – хрипел дед, окидывая статного бородача оценивающим взглядом. – Там, на минус первом, они и сходятся».

Нижние уровни и впрямь оказались подземным городом с четырьмя винтовыми лестницами из кованого металла и двумя грузовыми лифтами, чьи кабины скрипели на всю шахту. Дед, не доверяя хлипкому механизму, предпочитал ходить пешком. Крылов невольно выпучил глаза, осознавая масштабы вверенного ему наследия. Мысль о содержании такого хозяйства заставила его сглотнуть.

Сжимая в руке карту и сопровождаемый немногочисленным штатом, Михаил начал обход своих новых владений. Каждый шаг по скрипящим половицам отзывался эхом в пустых коридорах, а свет фонаря выхватывал из темноты слои пыли на старинных перилах и расползающиеся по стенам пятна сырости.

Жилые крылья, левое и правое, привели в порядок за несколько дней до приезда, и там остались все, кто прибыл с Крыловым. Лишь дед Глеб направился наверх, сопровождая нового начальника.

Колени старика отчаянно скрипели на каждом пролёте. Наглая развязность Глеба вступала в противоречие с почтительной просьбой одного из советников – «дать любую работу, потерпите его». И всё своё отвращение Михаил держал при себе, сжимая его в кулак.

– Мишка… – хрипло протянул дед, останавливаясь передохнуть. – Как ты вообще сюда попал? Зелёный же совсем.

В сознании Крылова рефлекторно вспыхнуло: «Обращение по званию!». Знай своё место, старик, – пронеслось у него в голове. Но он сдержался.

– Перевели, – отрезал он, сухо и коротко, всматриваясь в огромный, поглощённый мраком коридор.

– Сюда просто так не переводят, – не унимался Глеб, тяжело дыша. – Сюда ссылают. Или прячут.

Михаил молчал, поднимаясь выше. Казалось, он не слышит. Но дед не отступал.

– Службу проходил на «Свободе», механиком. Иногда «Астра» дела подкидывала. Решал. Потом от неё же в «Уран» и отправили, – сквозь зубы выдавил наконец Крылов.

– «Астра», м-м-м… – старик сладко причмокнул. – А вербовщицы у них, говорят…

Он не успел договорить. Михаил резко обернулся. Его лицо исказилось, будто дотронулись до раскалённого нерва. Он впился в старика взглядом, в котором читались ярость и боль.

– …Женщины у них что надо, – невозмутимо продолжил Глеб. – Другие нравы. Каждая – как на подбор. Если на службу не заболтают, так до лечебницы голову задурят.

– Вижу, к чему ты клонишь, – голос Крылова стал тихим и опасным. Он вновь повернулся и пошёл вперёд, освещая фонарём очередной коридор. – Раз знаешь всё, что от меня хочешь услышать, старый.

– Твою версию хочу услышать, – вдруг серьёзно сказал Глеб. – Да и кроме меня да советников никто ничего не знает. А с этой тяжестью… явно сложно будет.

Он остановился, с силой задрал свой потёртый свитер и оголил бок. На иссохшей коже красовалась чёрная метка «Астры» – тот самый цветок, больше похожий на спрута с извилистыми лепестками и центром-глазом в середине.

– Обухов… небось, разболтал всё? – прошипел Михаил, и в его глазах мелькнуло что-то дикое.

– Да, сам он вербовщицу в жены взял, – цинично бросил дед. – Потому тебя и выбрали.

И тут что-то в Крылове надломилось. Он медленно, будто валун, сполз по стене и тяжело опустился на бетонные ступени. Он смотрел в пустоту, его могучие плечи ссутулились. Помолчал несколько секунд, глядя в пол.

– Всё началось со службы, – его голос стал глухим и ровным, будто он докладывал о чужой операции. «Не хотел я в море… Ненавидел его. Всей душой. Из-за отца. Помню, как он уходил, бросая нас с братом… и мать…»

Он замолчал, сжав виски пальцами. Руки его заметно тряслись. Голос срывался, прорываясь странными, истеричными смешками. Он посмотрел на деда, усевшегося рядом, и его взгляд был уже иным – не начальника, а израненного человека.

– Сожаления у меня не было, – выдохнул он. – Лишь вопрос… «Могло ли быть иначе?»

Он положил лоб на свою огромную ладонь, упирающуюся в колено. И началась его исповедь.

Каждый раз, когда «Свобода» погружалась в ледяную мглу, моё тело помнило. Помнило детские зимы, когда я бежал по обледенелым улицам, а ветер хлестал в лицо колючей смесью снега и угольной пыли. Мама, заслуженный воспитатель, бережно вела за ручку Витька, а я бежал впереди, ловя снежинки ртом и пытаясь убежать. Не от ветра. От всего. Я не мечтал тогда ни о власти, ни о подвигах. Вся моя мечта умещалась в одном – исчезнуть. Перестать видеть, во что превратилась наша семья. Смерть отца, болезнь матери… Я тонул в этих чёрных, однотонных днях, где не было ни проблеска, ни надежды.

Наш Заполярный-9 предлагал три пути, и все они вели в тупик.

Первый – спиться к тридцати, как дядя Ваня. Его лицо цвета сырого мяса я до сих пор вижу в кошмарах. Оно маячило в окне пятого подъезда, вечное предупреждение.

Второй – сбежать. Рвануть на «большую землю», оставив за спиной больную мать и младшего брата. Просто стереть себя.

Третий – исчезнуть по-настоящему. В стальном чреве подводного крейсера, как отец. Я выбрал третий, думая, что это самый честный выход. Я и не подозревал, что бегу прямиком в объятия судьбы, которая окажется страшнее самых мрачных северных ночей.

«Свобода» стала моей тюрьмой и моим единственным спасением. День за днём, как в аду на повторе.

05:30 – подъём. Холод металла проникал в кости ещё до того, как ты открывал глаза.

06:00 – баллоны высокого давления. Пальцы немели намертво, даже через перчатки.

14:00 – ремонт турбин. Мазут въедался в кожу так, что через месяц мои руки становились похожи на потрескавшуюся кору древнего дерева.

22:00 – так называемый «чай» с Петровичем. Разбавленная отрава и похабные байки, которые я ненавидел.

Но настоящим адом были отпуска. Эти две недели в году превращались в чистилище.

Сначала – беспробудное пьянство в «Северяночке». Чтобы затопить в себе мысль о том, куда я сейчас пойду.

Потом – визит к матери. Её тело после инсульта стало чужим, непослушным. Её глаза смотрели сквозь меня, а изо рта текли слюни, которые молча вытирал Витя.

Витя. Мой младший брат. Вундеркинд, который в четырнадцать щёлкал интегралы как орешки. Теперь – вечно уставший парень в застиранной одежде, чьи руки знали толк в пелёнках и манной каше.

«Ты мог бы стать великим физиком!» – орал я во время нашей последней ссоры, вцепившись ему в плечи так, что потом остались синяки.

«А кто бы её кормил? Ты?» – спокойно ответил он, ловко подставляя тарелку под подбородок матери.

В его глазах не было упрёка. Только бесконечная, всепоглощающая усталость. И что-то ещё… что-то, от чего у меня перехватывало дыхание. Мысль: а мой побег – не самое большое предательство? Не высшая форма трусости?

Я больше не мог на это смотреть. Просто не мог.

Но осознание пришло слишком поздно. Как и встреча с теми двумя женщинами, что перевернули мою жизнь. Как и понимание, что мир – это адская машина, о которой я и не догадывался.

А самое страшное, самое подлое… В один из тех дней я поймал себя на мысли, что жду её смерти. Как избавления. Я не мог вынести её вида – этого беспомощного тела, этого взгляда, в котором не осталось даже тени той сильной женщины, что растила нас одна.

…И после той ссоры с братом я не пошёл домой. Не смог. Вместо этого – бутылка дешёвого коньяка в «Северяночке» и… Она.

– Она сидела в углу, – голос Михаила сорвался, став тише и резче. – В том самом портовом баре, где воняло дешёвым пивом и тоской. И легко, будто детская забава, обыгрывала пьяных моряков. Как уличный фокусник. Её окружали мужики всех мастей, а она… в вызывающе открытом платье… кокетливо наклонялась, роняла карты и создавала вокруг себя настоящее представление. Её рыжие волосы… Чёрт.

Дед Глеб, сидевший рядом на ступеньке, задумчиво потер свою щетинистую бороду. В его глазах мелькнуло что-то знакомое, будто он вспоминал не свой, а чужой, но похожий момент.

– Они пылали, – Михаил выдохнул, снова ощущая тот жар. – Как костёр в самой густой полярной ночи. А глаза… Ядовито-зелёные. Болотные огни, что заманивают в трясину. И на запястье… странные переливы под кожей, будто кто-то вплел туда алые нити тайного послания.

Я уже собирался уйти. Честно. Но она внезапно уронила карты и… посмотрела прямо на меня. И всё завертелось. Вспыхнул скандал, эти обманутые быки с кулаками кинулись на неё. А я, наивный дурак… совершил свою первую в жизни настоящую глупость – бросился между ними.

– Получил по лицу, конечно, – он горько усмехнулся, проводя пальцем по старому шраму на скуле. – Но кое-как отбился. А она… она схватила меня за руку и потащила. Прочь от этого ада, на набережную.

И удивительно… Мои пьяные ноги как-то ухитрялись держаться её ритма. На каменном парапете она усадила меня, притянула к себе и подняла мою голову. Её глаза, эти огромные зелёные очи, смотрели прямо в меня, когда она спросила…

– «Зачем?» – прошептал я, повторяя её вопрос. – Только одно слово. И вытерла платком кровь с моих губ. А потом… потом, не дожидаясь ответа, провела языком по ране. Я вздрогнул. Не от боли. От неожиданности. От этого… электрического разряда.

– «Чёрт его знает», – лишь выдохнул я тогда. – А сам ощущал, как пахнет её кожа. Она прижималась ко мне всем телом, а я, полгода не видевший женщины… не мог думать ни о чём, кроме этого. Этот запах… дым и что-то древнее, будто пыль с развалин забытых храмов… Я помню его до сих пор. Сквозь годы.

Дед хрипло крякнул, но не перебивал. Его молчание было красноречивее любых слов.

– А она рассмеялась, – голос Крылова стал хриплым, срывающимся. – Звонко. Хрустально. Будто разбила стекло прямо у меня в душе. И впилась мне в губы. Впервые в жизни поцелуй обжёг меня не дешёвым коньяком, а вкусом… лунных цветов. Терпким. Сладковатым. Невозможным.

И весь отпуск… я провёл в её постели. В крохотной квартирке с видом на ледяной залив. Я не задавал вопросов. Боялся услышать правду. Она делала со мной такое… о чём я даже думать боялся. Её прикосновения были слишком точными. Слишком… знающими. Будто она изучала карту моего тела ещё до того, как прикоснулась к нему.

– Она не говорила о будущем, как другие, – голос Михаила был глухим, он смотрел куда-то в темноту коридора, но видел лишь прошлое. – Не спрашивала, когда я вернусь. Не требовала обещаний. И этим… этим только сильнее цепляла. Оставалась загадкой даже в постели. Она знала, что делала.

Дед Глеб, сидя на ступеньке, молча кивнул, его пальцы медленно теребили край своего потрёпанного свитера.

– Но я был далеко не первым моряком на её счету, – горькая усмешка исказила губы Крылова. – Как я позже выяснил, «Астра» давала чёткий алгоритм. Вычислить перспективного кандидата. Соблазнить – дать почувствовать магию буквально, через телесную близость. Довести до исступления и предложить службу.

Он замолчал, сжимая кулаки.

– Её отчёт в «Астру» был лаконичным: «Крылов подходит. Готов к переходу на второй этап».

Дед хрипло крякнул, словно давно знал эту кухню.

– Старая песня, – прошепелявил он. – Узнаю почерк.

– Но случилось непредвиденное, – Михаил произнёс это тихо, почти с изумлением, будто до сих пор не мог в это поверить. – Она… влюбилась. В меня.

Старик перестал теребить свитер и внимательно посмотрел на Крылова.

– Позже я нашёл её письма… к Луне, – Михаил с трудом подбирал слова. – «Влюбляюсь в его смех, когда он проигрывает в карты. В то, как он морщит нос, засыпая… В его наивное неведение о настоящем устройстве мира, хотя он так уверенно рассказывает о странах…»

Когда отпуск кончился и я вернулся на подлодку, привычная жизнь стала невыносимой. Моторный отсек, где раньше проводил большую часть времени, казался адски душным. Чинил турбины – а перед глазами стояло её тело, изогнутое в лунном свете. Проверял давление – и чувствовал на плечах следы её ногтей.

– А потом… сломался клапан, – рассказчик перешёл на шёпот, его взгляд стал отсутствующим. – Я несколько дней не спал, не ел. Марлевая одежка на потном теле, жара… Еле-еле починил, но надо было постоянно следить. И вот я почти отрубился, склонился над этим проклятым механизмом… и что-то мокрое и холодное коснулось моего плеча. Холодное, но… нежное. То, что нужно было именно в тот миг.

Дед перестал дышать, застыв в ожидании.

– Я обернулся… и увидел. На глубине, под сотнями тонн воды. Девушку. Нет, русалку, как в тех дурацких байках. С чёрными мокрыми волосами… и серебряными глазами, которые светились в темноте. Я списал на галлюцинацию. На усталость. Отказался верить.

– Она наклонилась… и прошептала прямо в ухо: «Фортуна просила передать тебе поцелуй». Её губы… были как лёд. И ничего прекраснее я за всю свою жизнь не знал.

Михаил замолчал, его мощное тело содрогнулось.

– А потом она исчезла. Оставив запах моря, но не нашего… другого. Следы воды на полу, что испарились через минуту. И ощущение, будто… будто душу вывернули наизнанку.

Он поднял на деда взгляд, полный старой боли.