Четвёртая власть Третьего Рейха. Нацистская пропаганда и её наследники

Вообще, важнейшим инструментом гитлеровской пропагандистской мобилизации было шествие колонн в ногу; оно принуждало всех к одинаковым движениям и одному ритму, имевшему порою опьяняющее воздействие. У человека в колонне отсутствовала собственная воля и собственные желания, он слушал команды, держал равнение на идущего рядом. Часто шествие нескольких колонн переходило в перестроение для митинга.

Сходство жестов людей в группе свидетельствует о сходстве их настроений, копирование жестов лидера характерно для его последователей. Например, одновременный взмах рук в нацистском приветствии во время массовых мероприятий. К слову сказать, «германское приветствие» было копией «фашистского», рожденного буйной фантазией поэта Габриэле Д’Аннунцио в 1919 году, когда он, при поддержке мятежных элементов итальянской армии, захватил город Фиуме (порт, переданный Югославии по Сен-Жерменскому договору). Позже этот ритуальный жест переняли итальянские фашисты и лишь потом германские нацисты и обольщенный ими народ.

В 1930-е годы почти всякая немецкая организация имела свою форму, практически весь народ оказался в форменной одежде, что стало действенным орудием ликвидации индивидуализма. Даже обычным строительным рабочим из организации Тодта из конфискованных запасов бывшей чехословацкой армии выдавалась единая форма оливкового цвета. Дело дошло и до секретарей: «По распоряжению Гитлера президент Объединения театральных художников Бенно фон Арент разработал для нас, секретарш, соответствующую униформу. Она представляла собой костюм из итальянского офицерского материала серого цвета с золотыми пуговицами и петлицами. На левом лацкане мы носили вместо круглого партийного значка серебряную эмблему, спроектированную самим фюрером. На ней был изображен орел, держащий свастику» (9). А вскоре и Риббентроп озаботился проблемой мундиров для Министерства иностранных дел: «Я удостоился чести появиться во время своей первой аудиенции у Папы Римского в забавной униформе с золотыми пуговицами, ремнем с портупеей и в жесткой шляпе. Форма Риббентропа отличалась особым рисунком, на рукавах у него был вышит глобус, на котором сидело нечто, напоминавшее орла» (10).

Естественно, громадное значение нацистские пропагандисты уделяли одежде, или, как бы теперь сказали, «прикиду» подрастающего поколения. Помните уродливую школьную форму советского образца и все переживания, с нею связанные? Так вот – разработку формы для гитлерюгенда поручили лучшим модельерам тогдашней Германии. Дабы служить рекламой организации форма должна казаться красивой и удобной: знаки различия, шевроны были разработаны с учетом всех эстетических требований. Общий набор – коричневая форменная рубаха, черный треугольный галстук, черные шорты до колен, коричневые ботинки с гольфами (зимой – черные высокие сапоги). Причем шорты не воспринимались как детская одежда: «Дети носят матросские костюмчики с длинными брюками. Юноши одеты в шорты и открытые рубашки. Детей родители по воскресеньям водят на прогулки. Юноши в воскресенье отправляются в походы» (11).

Далее антураж дополняли коричневая фуражка, солдатский ранец, ремень с портупеей и крепившимися на нем сухарным мешком, флягой и, что восхищало, походным ножом. Походный нож с рукояткой, украшенный «руной победы» и свастикой, являлся настоящим оружием, с клинком 12–14 см. Девушки носили синюю юбку с ремнем, белую блузу (летом с коротким рукавом), черный галстук, платок на голову, коричневый жилет с четырьмя карманами и китель. В походе униформу дополняли солдатская фляга, планшет и ранец, а зимой – коричневозеленое приталенное пальто.

Разумеется, военная форма также была поручена лучшим дизайнерам. Обмундирование немецкого офицера конструировал сам Хьюго Босс – столь значимая психологическая нагрузка возлагалась на внешний вид солдата и офицера вермахта. Некоторые специалисты считают, что для поддержания боевого духа войска, а значит, и победы немцев на Западном фронте в конце 1930-х годов, внешний вид армии сыграл не последнюю роль.

Форма в частях СС, в свою очередь, разительно отличалась от армейской: они носили черные брюки, галстуки и фуражки, ремни с девизом «Моя честь – моя верность», загадочные знаки отличий. Кроме того, использовались алюминиевые нити и многочисленные шнуры, сплетенные из них. В целом, все это производило довольно эффектное впечатление. Карл Букхарт, верховный комиссар в вольном городе Данциге, вспоминал о посещении штаб-квартиры Гиммлера: «У входа в здание застыла черная стража. Казалось, люди в черном были лишены всего человеческого. Они порождение самого бога войны Ареса» (12). К этому описанию можно лишь добавить, что рядовые «Лейб-штандарта «Адольф Гитлер»» (именно они обеспечивали охрану фюрера) набирались из юношей ростом от 184 см и выше.

Эффектную эсэсовскую форму охотно надевали не только модельные юноши. В стремлении заручиться симпатиями немецкой элиты Гиммлер начал раздавать чины группенфюреров СС важным лицам Третьего рейха – всяческим видным деятелям в области экономики, политики и культуры. Как результат, они получили не только чины, но черные эсэсовские мундиры. А потому порою самое невинное собрание гражданских руководителей стало походить на военизированное сборище.

Сам Гитлер регулярно появлялся на людях в некой изобретенной им для себя полувоенной форме, которая должна была олицетворять неугасимый военных дух, а именно в коричневом френче и высоких сапогах. Правда, можно предположить, что привычный Гитлеру френч помогал ему, в числе прочего, непринужденно держаться на публике (новая одежда сковывает).

Одетая в форму нация, и так склонная к конформизму и дисциплине, стала идеальной аудиторией для «раскованных и непринужденных» народных праздников. И пусть режим требовал лишь ритуальных форм участия людей в различных массовых мероприятиях, но сознание они все-таки изменяли.

Для любых манифестаций, от школьных – на предмет встречи иностранного гостя – до мобилизации миллионов рабочих, специалисты разработали четкие схемы. Не без иронии отзывался статс-секретарь министерства (Карл Ханке) о «группах народного ликования», то есть специальных «засланных казачках», которые первыми начинали аплодировать, скандировать лозунги и использовать другие методы для раскачки аудитории (13). Хотя до 1939 года, то есть начала войны, потребность в таких приемах была невелика – энтузиазм масс казался неподдельным.

Многим современникам тридцатые годы в Германии запомнились как череда ярких праздников и сейчас мы кратко остановимся на некоторых из них. Особенно «народным» и красочным считался День урожая, праздник, который давал государству воздать должное крестьянам – основным кормильцам рейха. Для него стали естественными трибунами склоны горы Бюкельберг. В праздновании единовременно участвовали около миллиона человек. Многочисленные оркестры, танцевальные группы, море флагов, вымпелов и праздничных венков урожая, самолеты и дирижабли в воздухе – все это создавало непередаваемую атмосферу грандиозного гуляния. Культивировались народные танцы в местных нарядах, представления самодеятельных артистов, кукольных театров, самодеятельных хоров и оркестров, показательные выступления и соревнования спортивных клубов.

С прибытием Гитлера раздавался 21 пушечный залп, что означало начало праздника. Апогеем праздника урожая было прохождение Гитлера сквозь многотысячные шпалеры заранее построенных крестьян к «Алтарю урожая» (символа изобилия, подаренного крестьянами Германии). От подножия горы Гитлер шел 800 метров к вершине. В качестве второго по значению события дня фигурировало «чествование крестьян и крестьянок, ведущих героическую и самоотверженную борьбу за пропитание народа»; оно выражалось в хвалебных речах, адресованных селянам, в подарках передовикам. Ну, в общем, все нам это неплохо знакомо.

Узнаваем и праздник городских рабочих – День труда, Первое мая, которое тоже отмечалось с неописуемой помпезностью: «В ту же ночь возник проект грандиозной трибуны, за ней три гигантских флага, каждый превосходит высотой десятиэтажный дом» (14). Циклопические декорации стали неотъемлемой чертой пролетарских гуляний на государственном уровне.

В 1935 году в Германии начали отмечать и День зимнего солнцеворота. Главным действующим лицом нового праздника являлись отряды СС. На горе Броккен зажигали огонь, и он шестью лучами от факелов, которые несли эсэсовцы, «расходился до границ рейха». Гитлерюгенд принимал обязательство хранить священное пламя до дня летнего солнцестояния, когда СС вновь повторяли свою факельную эстафету. Вообще, рассказывать о Третьем рейхе и не вспомнить факельные шествия было бы непростительной ошибкой – все-таки недаром они считаются одним из наиболее узнаваемых образов нацистского режима.

Когда-то, на заре существования партии, Гитлер устроил митинг в первой половине дня и не сумел установить никакой связи со своими слушателями, что повергло его в глубочайшее уныние. Этот отрицательный опыт он зафиксировал в «Майн Кампф», в своих рекомендациях о времени проведения мероприятий. С тех пор он назначал все собственные встречи с массами только на вечерние часы или на вторую половину дня и старался придерживаться установленного правила даже в период предвыборной гонки, хотя по мере роста числа выступлений время проведения митингов приходилось ужимать до минимума.

Однако вечерняя пора давала нацистским организаторам массовых действ нестандартные возможности для новых режиссерских ходов, таких как эффектные факельные шествия. Собственно, как мы помним, приход Гитлера к власти и начался с подобной огненной феерии – в ту памятную ночь 30 января 1933 года в течение четырех часов около 700 тысяч человек с факелами прошли по Вильгельмштрассе: «Ночью наблюдал за окном кабинета бесконечные колонны штурмовых отрядов, марширующих в факельном шествии, мимо рейхсканцелярии. Власти объявляют, что факельные шествия продлятся всю ночь». Через три года, 30 января 1936 года 35 тысяч старейших членов партии повторили «историческое» действо. В относительно скромных масштабах, но в значительно более комфортных условиях: организаторы факельного шествия 1936 года загодя позаботились о коксовых печках для обогрева зевак на зимних улицах Берлина.

Вспомним и еще один огненный парад, который стал едва ли не самым знаменитым в короткой истории Третьего рейха: вечером 10 мая 1933 года, около полуночи, в сквере напротив Берлинского университета завершилось факельное шествие, в котором приняли участие тысячи студентов. Свои факелы они побросали в собранную здесь огромную гору книг, а когда их охватило пламя, в костер полетели новые кипы. Всего подверглось уничтожению 20 тысяч томов. Были сожжены труды Томаса и Генриха Маннов, Лиона Фейхтвангера, Стефана Цвейга, Ремарка, Альберта Эйнштейна и др. Из иностранных авторов в костер полетели работы Джека Лондона, Эптона Синклера, Герберта Уэллса, Зигмунда Фрейда, Эмиля Золя, Марселя Пруста и других[23 - Справедливости ради отметим, что организованное Геббельсом аутодафе берлинцам не понравилось, а Геринг публично возмущался сожжением огромного количества книг.].

Кульминация всех нацистских праздников – партийные съезды в Нюрнберге. Четырехдневные, потом семидневные и, наконец, пышные восьмидневные и дорогостоящие торжества, начиная с 1933 года, носили характер государственных мероприятий: «Съезд победы», «Съезд труда», «Съезд триумфа воли», «Съезд свободы». На 1939 год нацисты запланировали проведение «Съезда мира», но он не состоялся, ввиду начала Второй мировой войны.

К 1936 году порядок проведения этих сборищ сложился окончательно. Первый день партийного съезда под звон колоколов начинался торжественным въездом Гитлера в Нюрнберг. Церемония открытия мероприятия похожа на литургию: огромное помещение бывшего выставочного зала, где заседали делегаты, задрапировано белым шелком, а стена за президиумом – красным, золотая свастика в обрамлении зеленых дубовых листьев осеняла собравшихся. «Гитлер возвращает пышную зрелищность, красочность и мистицизм в однообразную жизнь немцев ХХ столетия. Везде море разноцветных флагов. Даже приезд Гитлера обставлен театрально. Оркестр перестал играть. В зале, где собралось тридцать тысяч человек, установилась тишина. Потом оркестр заиграл, когда Гитлер совершал свой великий выход. Он появился в глубине зала и, сопровождаемый своими помощниками, медленно зашагал по длинному проходу, и в этот момент тридцать тысяч рук поднялись в приветствии. Затем огромный симфонический оркестр сыграл увертюру Бетховена «Эгмонт». Громадные прожектора освещали сцену, где сидел Гитлер в окружении сотни партийных чиновников и армейских и морских офицеров. За ними – «кровавый флаг», пронесенный по улицам Мюнхена во время злополучного путча. За ним – четыреста или пятьсот штандартов СА. Когда музыка закончилась, Рудольф Гесс медленно зачитал имена нацистских «мучеников» – коричневорубашечников, погибших в борьбе за власть. Это была перекличка мертвецов, которая, судя по всему, сильно растрогала тридцать тысяч сидящих в зале. Естественно, что в такой атмосфере каждое брошенное Гитлером слово воспринималось как ниспосланное свыше» (15).

Под оглушительные фанфары Гитлер подходил к трибуне, и когда он ее достигал, вспыхивали прожектора, подсвечивая трибуну. Французский посол Франсуа-Понсе: «Прожекторы гаснут за исключением тех, которые высвечивают фюрера, кажется, что он стоит над колыханием масс как в сказочном корабле» (16). Его рассказ подхватывает американский журналист Уильям Ширер: «Ослепительный свет выделяет главную трибуну, увенчанную сияющей золотом свастикой в дубовом венке. На левом и правом пилонах из огромных чаш пылает огонь» (17). После программной речи фюрера первый день работы съезда заканчивался оперой «Нюрнбергские мейстерзингеры», обычно в исполнении знаменитого Берлинского филармонического оркестра под руководством Вильгельма Фуртвенглера.

На второй день рано утром Гитлер на балконе гостиницы принимает парад знамен гитлерюгенда, свезенных в город со всей страны. В это время на Луитпольд-арену постепенно сходятся партийные формирования. Гремит музыка, пространство и трибуны празднично убраны, все ожидают прибытия вождя. Приезжает Гитлер, и съезд начинает обычную работу… На секунду отвлечемся и отметим, насколько важно пребывание политика на фоне различных значимых символов. Первые лица страны находятся в окружении символов власти государства (флаг, герб и т. п.), политики выступают на фоне лозунгов своей партии и своих портретов. Участие в подобных постановках напрямую связывает нас с прошлыми этапами развития цивилизации, когда подъем человека на новый уровень общественного признания оказывался возможным только в рамках существующих магических ритуалов. Разумеется, и Гитлер, слушая выступавших, восседал на фоне государственных символов в окружении массы соратников.

Третий день начинался парадом имперской трудовой службы. Под колокольный звон и многоголосое пение поднимались бесчисленные знамена Немецкого рабочего фронта (ДАФ). Четвертый – посвящался всевозможным спортивным представлениям, также необыкновенно красочным и театрализованным. «Толпа, способная мыслить только образами, восприимчива только к образам. Театральные представления, где образы предстают перед толпой в самой явственной форме, всегда имеют на нее огромное влияние». (18).

Пятый день именовался Днем политического руководителя – то есть народу во всей красе демонстрировали себя партийные функционеры. Правда, если членов СА, ДАФ, СС и вермахта еще можно было показывать при дневном свете, то многие из партийных функционеров оказались неповоротливыми толстяками. Поэтому, по предложению Гитлера, колонны функционеров пускали в темноте – поздно вечером при свете факелов устраивался впечатляющий митинг. И излюбленные факелы задействованы, и животы спрятаны. А над стадионом, где происходило действо, с помощью направленных вверх зенитных прожекторов моделировался грандиозный «Собор света». «130 резко очерченных световых столбов на расстоянии всего лишь двенадцати метров один от одного вокруг всего поля видны на высоте от шести до восьми километров и там сливались в сияющий небосвод. Порой через этот световой поток проплывало облако» (19). «Собор света» – это один из первых и наиболее удачных случаев применения поставочного электрического света в массовых мероприятиях[24 - Во время одного из своих полетов по Германии, а именно после речи в Гёрлице, Гитлер случайно открыл для себя, какое магическое воздействие на десятки тысяч напряженно всматривающихся людей оказывает зрелище освещенного самолета на фоне ночного неба; он снова и снова стал прибегать уже намеренно к этому приему, чтобы вызвать в людях то настроение жертвенности и жажды вождя, которому он потакал.].

Естественно, во время партийных съездов возможности электрической подсветки использовались весьма активно. Аккредитованный на съезде американский корреспондент Уильям Ширер: «Под звуки фанфар Гитлер выходит на высокий центральный блок главной трибуны, и по команде с трибун на другой стороне вниз на арену устремляется поток из более чем тридцати тысяч знамен, серебряные наконечники и бахрома которых вспыхивают в огне прожекторов» (20). Альберт Шпеер: «Предполагалось выставить тысячи знамен всех местных организаций Германии, чтобы по команде они десятью колоннами хлынули по десяти проходам между шпалерами из низовых секретарей; при этом и знамена, и сверкающих орлов на древках полагалось так подсветить сильными прожекторами, что уже благодаря этому достигалось весьма сильное воздействие» (21). И снова Ширер: «Сегодня вечером еще одно пышное зрелище. Двести тысяч партийных чиновников собрались на лугу Цеппелинов, украшенном двадцать одной тысячью флагов, которые расцвели в свете прожекторов, как фантастический сад. И в этой залитой светом прожекторов ночи спрессованные, как сардины в банке, простые люди в Германии достигали высочайшего в понимании немецкого человека состояния. Происходило соединение душ и умов отдельных людей: до тех пор, пока под действием мистических огней и магического голоса австрийца они полностью не слились в единое германское стадо» (22).

Седьмой день знаменовался показом строевой подготовки СА и СС. Затем Гитлер совершал один из самых запоминающихся ритуалов Третьего рейха – в гордом и печальном одиночестве под звуки траурной музыки он шел по «улице фюрера» (т. е. через строй военнослужащих) и возлагал венки «мученикам» Движения. «В церемонии смерти его темперамент и пессимизм неустанно открывали все новые потрясающие эффекты; когда он под звуки скорбной музыки шел по широкому коридору между сотнями тысяч собравшихся почтить память павших через Кенигсплац в Мюнхене или через Нюрнбергскую площадь партийных съездов, то это действительно были кульминации впервые разработанной им художественной демагогии» (23).

И, наконец, восьмой день – десерт – парад военной техники вермахта.

Дабы вынести такую насыщенную программу перед съездом Гитлер по нескольку недель проводил в одиночестве в горах – отдыхал. А после съезда его опять увозили в горы, где он с чувством исполненного долга мог примерить к себе слова провозвестника современной пропаганды Гюстава Ле Бона: «Кто владеет искусством производить впечатление на воображение толпы, тот и обладает искусством ею управлять» (24). О чем, собственно, и говорим.

11. Работа с аудиторией

Один из факторов популярности Гитлера в своей стране состоял в том, что большинство жителей Германии имели хотя бы теоретическую возможность повидать его лично на массовых мероприятиях и таким образом соприкоснуться с его аурой, стать «ближе» к нему. В первые месяцы 1933 года под окнами рейхсканцелярии регулярно собирались толпы, которые громогласным хором изъявляли желание увидеть фюрера. И тому ничего не оставалось делать, как периодически появляться перед публикой к ее немалому удовольствию. Очевидец одной из подобных встреч вспоминал: «Я помню жителей Линца, которые, выстроившись перед гостиницей, непрерывно кричали до поздней ночи: «Один народ, один рейх, один фюрер» или «Мы хотим видеть нашего фюрера». Тем временем группа людей скандировала: «Любимый фюрер, будь так любезен, подойди к подоконнику». И Гитлер появлялся перед ними вновь и вновь» (1).

Важность такого периодического общения ощущал и сам рейхсканцлер. На партийном съезде 1936 года он воскликнул, обращаясь к собравшимся: «Когда мы собираемся здесь, нас охватывает чувство чуда этой встречи. Не каждый из вас видит меня, и не каждого из вас вижу я. Однако я чувствую вас, а вы чувствуете меня! Вера в наш народ сделала нас, маленьких людей, – великими, сделала нас, бедняков, – богатыми, сделала нас, робких, потерявших мужество, запуганных людей, – смелыми и отважными, дала заблуждавшимся прозрение и объединила нас» (2).

Еще в августе 1920 года Гитлер, рассуждая о перспективах партийной пропаганды, сказал, что его целью является использование «тихого понимания», чтобы «разжечь и подтолкнуть… инстинктивное». «Способность восприятия масс очень ограничена и слаба, – писал он в «Майн Кампф». – Принимая это во внимание, всякая эффективная пропаганда должна быть сведена к минимуму необходимых понятий, которые должны выражаться несколькими стереотипными формулировками. Самое главное: окрашивать все вещи контрастно, в черное и белое» (3). Соответственно, сами лозунги должны быть простыми, обладать способностями к бесконечным повторам и вариациям, иметь эмоциональную широту, которая позволяет каждому индивиду приписывать ему свои собственные ценности. «Когда все эти условия соблюдены, даже стенографический знак может воплотить в себе целую программу» (4).

Наглядным подтверждением тому служит история рождения нацистского лозунга (или приветствия) «Зиг хайль!» (Да здравствует победа!) После одного из выступлений перед огромной аудиторией Гитлер на какое-то время задумчиво замолчал, и в этот момент стоявший рядом Гесс, находясь под впечатлением от речи фюрера, вдруг начал скандировать: «Зиг хайль!» Многотысячная толпа тут же подхватила лозунг, который позже прочно закрепился в обиходе Третьего рейха (5). «Первое сформулированное внушение тотчас передается вследствие заразительности всем умам, и немедленно возникает соответствующее настроение» (Ле Бон).

Психологическое заражение аудитории во время массовых акций проистекает как результат удачных, убедительных речей, например, когда персонаж «режет правду-матку» и яростно обличает виноватых. Для повышения эффективности речь изукрашивается и инсценируется, по сути, она – произведение искусства, которое предназначено для восприятия слухом и зрением, причем слухом – вдвойне, поскольку шум толпы, ее рукоплескания, гул недовольства и чувство единения действуют на отдельного слушателя с той же силой, что и сама речь. Заражение происходит, поскольку в толпе индивид менее склонен обуздывать и скрывать свои инстинкты – толпа анонимна и не несет никакой ответственности. Вопрос в пробуждении инстинктов.

Для полного достижения данной цели необходимо тщательно учитывать особенности аудитории. Таковыми являются состав слушателей, уровень их подготовки, интересы, социальное положение, пол, возраст, мотивы их участия во встрече. Особое значение имеют в связи с этим этнические и религиозно-культурные особенности аудитории. Мужчин в процессе общения интересует, прежде всего, доказательность, логика, факты. Их внимание привлекают примеры из истории, политики. На первом месте для них компетентность выступающего. Для женщин большое значение имеют эмоциональная сторона дела, проявление человеческих качеств. Их внимание сразу привлекают примеры, касающиеся семьи, детей, мужчин, быта (6). Средний человек мыслит, как правило, иррационально, значит, пропаганда должна быть обращена не к разуму человека, а к его эмоциям. Упрощения в пропаганде необходимы, и чем значительнее размер аудитории, тем больше потребность в упрощении. В практической политике действительно большого успеха можно добиться не академическими рассуждениями, а воспламеняющими речами и ударными лозунгами, например «Свобода, Равенство, Братство», «Вся власть Советам!» или «Бандитов в тюрьмы!»

Такие пропагандисты как Гитлер, Геббельс, Штрайхер постоянно держали руку на пульсе народа, в любой момент они могли точно определить, какие лозунги приведут в движение массы, какие слова разожгут воображение толпы. Гитлер: «Я знаю, что завоевать людей можно не столько написанным словом, сколько, в гораздо большей степени, – устным словом, что любое великое движение на этой земле обязано своей мощью именно великим ораторам, а не великим писателям» (7). Его успехи на данном поприще признавали и иностранные наблюдатели. «Таймс» 25 марта 1939 года констатировала: «Действительно, Гитлер является одаренным пропагандистом. Он знает, что нетренированная память слушателя повторяет его мысли, и из этой слабости он извлекает максимальную выгоду. В своих комментариях о массе он так же циничен, как наши собственные авторы рекламных текстов» (8).

«Меня часто спрашивают, в чем секрет необыкновенного ораторского таланта Гитлера. Я могу объяснить его лишь сверхъестественной интуицией Адольфа, его способностью угадывать желания слушателей, – рассуждал долгое время близкий к нему Эрнст Ханфштангль. – Вот Гитлер входит в зал. Принюхивается. Минуту он размышляет, пытается почувствовать атмосферу, найти себя». От себя добавим: пауза продолжительностью 5–7 секунд и внимательный взгляд на слушателей – первый прием привлечения внимания к оратору. Пауза позволяет аудитории настроиться на восприятие того, что ей предстоит услышать. Возникает и элемент любопытства: «А как он начнет?»

Первые слова Гитлер говорил негромко, словно ища опоры в слушателях. «Начало было монотонным, обычным, чаще всего связанным с легендой его восхождения. «Когда я, безымянный фронтовик, в 1918 году…» Таким формализованным началом он не только еще подстегивал ожидание уже во время самой речи, но и получал возможность почувствовать атмосферу зала и настроиться на нее. Какой-нибудь выкрик из зала мог вдохновить его на ответ или острое замечание, и тогда вспыхивали долгожданные первые аплодисменты. Они давали ему чувство контакта, ощущение восторга, и четверть часа спустя «в него вселяется дух…» (9) «Внезапно он взрывается: «Германия растоптана. Немцы должны объединиться. (Статус обвиняющего всегда воспринимается как более высокий, нежели статус оправдывающегося. – К.К.) Интересы каждого должны быть подчинены интересам всех. Я верну вам чувство собственного достоинства и сделаю Германию непобедимой». Его слова ложатся точно в цель, он касается душевных ран каждого из присутствующих, освобождая их коллективное бессознательное и выражая самые потаенные желания слушателей. Он говорит людям только то, что они хотят услышать». Опытный выступающий умеет создать у каждого слушателя впечатление, что он обращается лично к нему, встречи взглядами в течение нескольких секунд вполне достаточно для взаимопонимания. «Обращаясь к промышленным магнатам, в первые секунды он испытывает то же самое чувство неопределенности. Но вот глаза его загорелись, он почувствовал аудиторию, все в нем перевернулось: «Нация возрождается лишь усилиями личности. Массы слепы и тупы. Каждый из нас лидер, и Германия состоит из таких лидеров». – «Правильно» – слышались возгласы со всех сторон» (10).

Макс Домарус, собравший и опубликовавший речи Гитлера с 1932 по 1945 год, так отозвался о нем как об ораторе: «Свои речи Гитлер почти незаметно для других приспосабливал к конкретной аудитории. Их содержание, может быть, было всегда одинаковым, но он любил менять жаргон, в зависимости от местности или от состава аудитории. Например, если он выступал перед интеллектуалами, университетскими профессорами или студентами, то в первой части он использовал абстрактный стиль, с множеством оговорок – то есть такой стиль, какой нередко применяется в академических аудиториях. Во всех своих речах Гитлер злоупотреблял иностранными словами, но применял их всегда правильно! Эти слова казались ему звучными и особо впечатляющими, а кроме того, способными вызвать симпатии у присутствующих в аудитории специалистов. Даже трудные названия титулов и церемониальные обращения он мог употреблять так же безупречно, как шеф дипломатического протокола» (11).

Эту же мысль подтверждает и Ханфштангль: «Я посетил множество его публичных выступлений и начинал понимать их структуру, которая обеспечивала их привлекательность. Первый секрет заключался в подборе слов. У каждого поколения есть свой собственный набор слов и фраз, которые, если можно так выразиться, отмечают на календаре время мыслей и высказываний, принадлежащих этому поколению. Описывая трудности домохозяйки, у которой недостаточно денег, чтобы купить продукты для своей семьи, он пользовался точно теми же фразами, которые употребила бы эта домохозяйка, если бы могла сформулировать свои мысли. Если от прослушивания других публичных ораторов создавалось болезненное впечатление, что они снисходят до своей аудитории, то у Гитлера был бесценный дар точно выражать мысли своих слушателей». Очень важное замечание, ведь постоянный рефрен, будто Гитлер говорил каждому собранию только то, что оно хотело слышать, лишь поверхностно отражает суть дела. Он выражал чувства тысяч людей – их потрясение, их страх и ненависть, превращая толпу в динамичный фактор политики. Именно глубинная связь с массами позволила Гитлеру подняться над образом уверенного в своих силах демагога и обеспечила ему несравненно больший успех, чем Геббельсу, хотя тот и действовал более тонко и хитроумно (12).

Продолжаем: «У каждой его речи было прошлое, настоящее и будущее. Каждая часть была полным историческим обзором ситуации. В его жестах было что-то от мастерства великого оркестрового музыканта, который вместо простого отстукивания тактов своей палочкой выхватывает в музыке особые скрытые ритмы и значения. Продолжая музыкальную метафору, первые две трети речи Гитлера имели ритм марша, постепенно их темп убыстрялся, и наступала третья, завершающая часть, которая представляла уже скорее рапсодию. Зная, что непрерывное выступление одного оратора может быть скучным, он блестяще изображал воображаемого оппонента, часто перебивая самого себя контраргументами, возвращаясь к исходной мысли, перед тем полностью уничтожив своего гипотетического противника. Все это переплетение лейтмотивов, вычурностей, контрапунктов и музыкальных контрастов с точностью отражалось в модели его выступлений, которые по своему построению были симфоническими и всегда завершались наивысшей кульминацией, похожей на рокот вагнеровских тромбонов» (13).

Речи Гитлера действовали на тщательно подготовленную аудиторию в первую очередь своим ритмом, мелодикой, структурой интонации, достигаемой темпом речи, динамикой, высотой и окраской голоса. Многие слушатели не понимали, что он говорит, но слышали, как он говорит. Тому же Ханфштанглю запомнилось впечатление, которое производил голос Гитлера: «Он говорил со странным акцентом, словно пришелец с баварских гор. И эта окраска голоса сообщала какую-то горнюю отдаленность от привычного: внушала нечто мистическое» (14).

Восприятие слова в большой степени зависит от того, каким тоном оно произнесено. Например, при хорошем расположении духа резонаторы расширяются, голос оратора становится глубже и богаче оттенками. Он действует на других успокаивающе и внушает больше доверия. Исследователи делают вывод, что значительная часть успеха Гитлера как оратора объясняется манерой его речи – с необычными модуляционными способностями, позволявшими ему охватывать голосом 2,5 октавы. Подобные перепады давали возможность подавлять мыслительную функцию в коре головного мозга его слушателей и одновременно активизировалась эмоциональная область ствола мозга. Он был в состоянии в любой момент, чтобы подчеркнуть ритм речи, говорить на частоте колебаний звука между 200 и 300 Герц, хотя его нормальная тональность лежала в диапазоне 160–170 Герц (15). Кроме того, Гитлер всегда внимательно изучал акустику перед выступлением в зале.

Истинное мастерство оратора проявляется также в единстве слова и жеста. Лучший и самый совершенный жест – тот, который не замечают слушатели, так они увлечены содержанием речи оратора, а «жест» вписан в нее. Гитлер использовал ораторскую жестикуляцию, редко встречавшуюся до этого в Германии, которую скопировал у Фердля Вайсса, мюнхенского комедианта, специализировавшегося на выступлениях перед публикой в пивных (16). «Как оратор – удивительное триединство жеста, мимики и слова. Прирожденный разжигатель», – еще на заре их знакомства писал в своих дневниках о Гитлере Йозеф Геббельс. Сегодня установлено, что непосредственно с помощью слов передается 7 % информации, с помощью звуковых средств (включая тон голоса, интонацию и т. п.) – 38 %. На долю жестов, поз мимики говорящего, его внешнего вида и фона приходится 55 %. Словесное общение в беседе дает 1/3 информации, 2/3 – невербальные сигналы (17).

«Меня всегда восхищало, как он играет своими руками, слегка женственными и очень артистичными, – отмечал Уильям Ширер. – Сегодня он работал ими красиво, казалось «говорил» руками, раскачиваясь при этом всем телом, не меньше чем словами и голосом. Я обратил также внимание на его умение использовать мимику, глаза (он их выпучивал), поворот головы для выражения иронии, которой в сегодняшней речи было предостаточно» (18).

Итак, подобно звезде немого кино, Гитлер интенсивно жестикулировал и гримасничал. Но, в отличие от актера, он сам писал свои тексты. Его речи были тщательно подготовлены и произносились по записям, всегда находившимся у него под рукой, но как феномен они рождались все же в импровизации, в обратной связи с аудиторией. Секретарь фюрера Криста Шредер подробно описала технологию их создания: «Шеф, как правило, находился рядом в рабочем кабинете, стоя над письменным столом и отмечая ключевые слова для своей речи. Затем он становился рядом с машинкой и, начиная издалека, диктовал тихим голосом. Он постепенно набирал форму, и речь его становилась быстрее. Безостановочно следовали предложения, тем временем он прохаживался по комнате. Затем его словесный запал иссякал. Едва он приступал в своей речи к рассмотрению проблемы большевизма, им овладевало волнение. Часто у него срывался голос, что происходило и при упоминании Черчилля или Рузвельта. Краснота заливала его лицо, и глаза гневно блестели: он останавливался как вкопанный, будто перед ним непосредственно стоял упомянутый враг. Во время диктовки у меня возникало головокружительное сердцебиение, как будто волнение Гитлера передавалось мне» (19).

Ему требовалось от четырех до шести часов, чтобы набросать общую схему будущего выступления, которую он записывал на 10–12 больших листах, но в конечном итоге каждый лист превращался в 15–20 ключевых слов. Когда приближался час выступления, начинал ходить по комнате взад-вперед, репетируя про себя аргументацию. «Перед официальным выступлением Гитлер стал читать вслух наиболее резкие и действующие на психику немцев места из своей речи, подбирая при этом соответствующие интонации, жесты и мимику» (20).

Репетиции были необходимы, чтобы не терять по ходу выступления визуального контакта с аудиторией, что всегда воспринимается ею как равнодушие оратора к слушателям: «Говорит сам для себя, мы его не интересуем». (То, что мы так часто видим у нынешних политических деятелей.) Затем следовали правки и несколько редакций текста. После сделанных исправлений все следовало перепечатать начисто.

«Его политическая аргументация основывалась на том, что можно назвать «системой горизонтальной восьмерки». Он двигался вправо, критикуя, и поворачивал назад влево в поисках одобрения. Он продолжал обратный процесс и возвращался в центральную точку со словами «Германия превыше всего», где его ждал гром аплодисментов. Он нападал на бывшие правящие классы за предательство своего народа, их классовые предубеждения и феодальную экономическую систему, срывая аплодисменты левых, а затем набрасывался на тех, кто был готов забыть истинные традиции немецкого величия, к восторгу правых. К окончанию выступления все присутствующие были согласны со всем, что он говорил» (21). И, соответственно, под давлением общего мнения, оставшиеся в подавляющем меньшинстве соглашались с внушаемым им суждением.

Гюстав Ле Бон, анализируя данный эффект в своей работе «Психология народов и масс», подчеркивал: «В толпе сознательная личность исчезает, причем чувства и идеи отдельных единиц, образующих одно целое, принимают одно и то же направление. Образуется коллективная душа, имеющая, конечно, временный характер. В толпе всякое чувство, всякое действие заразительно, и притом в такой степени, что индивид очень легко приносит в жертву свои личные интересы интересу общественному» (22).