Кубок орла

Слово «младенчика» он произнес с такой любовью, что царица прослезилась. Рука государя точно поглаживала невидимого ребенка. Лицо заволакивалось тихой мечтой.

«Мой, мой, мой! – млея от счастья, повторяла про себя царица. – Пускай тешится, когда придет блажь, с Арсеньевой, с полковницей-вертихвосткой Авдотьей Чернышевой[92 - Евдокия Ивановна Чернышева (до замужества Ржевская) (1693–1747) – жена сенатора (бывшего царского денщика) Григория Петровича Чернышева. Одна из многочисленных любовниц Петра, была прозвана им за бурный темперамент «Авдотья бой-баба».], с полонной женкою Анною Крамер[93 - Анна Ивановна Крамер (1694–1770) – дочь нарвского купца, по взятии Нарвы была угнана в плен и попала в услужение сначала к генералу Апраксину, затем к царице Екатерине, стала гофмейстериной Натальи Алексеевны.] – с кем хочет. Не страшно. Он одну меня любит. Забавляйся, мой сокол! Я для тебя и Марью Даниловну приготовила… С ними забавляйся, муж мой, а любить – меня одну люби».

Царица, так рассуждая, не ошибалась. За то, что жена дает ему волю жить как вздумается, Петр еще больше привязывался к ней. Одно лишь не на шутку расстраивало его: недолговечность детей. Царица из года в год дарила его новорожденным, но каждый раз неудачно. Один за другим умерли Павел, Петр, Наталья и Маргарита. Живы были пока Анна и Елизавета. Но это не радовало Петра. «Кой прок в девчонках! Сына бы, сына бы мне!»

В иные ночи, лежа рядом с женой, он до утра не смыкал глаз, мечтая о наследнике. Ему так и виделся статный, весь в него, совсем не похожий на «хилого послушника Алешу» молодец в простой голландской матроске. Непременно на корабле и непременно в матроске.

– Что, матка, тяжко?

– Хорошо…

Государь приложился ухом к ее боку.

– Поясница болит? Ну-ко, дыхни… Слава богу, в сих местах хвори не нахожу. А голова? Тяжела, говоришь? Угу… Значит, кровь пустим.

Уже с деловитой суетливостью он достал из кармана медицинскую готовальню и, искусно пустив жене кровь, вернулся к ближним.

– Ты, Федор Юрьевич, словно бы сказал, будто правду режет лейтенант?

– От сказанного не отступлюсь, Петр Алексеевич… Сам узришь сейчас. Читай, Толстой!

Царь сам прочитал донесение.

– Сколько же их! – заскрипел он зубами, тыкая пальцем в фамилии крамольных бояр. – Как? И Собакин? И Хвостов? И Лобановы-Ростовские? Да быть не может того!

– Может, государь, – не сморгнув ответил Петр Андреевич.

Подробно расспросив обо всем, что говорилось в терему у царевича, царь окончательно расстроился.

– Как ни верти, – прохрипел Ромодановский, – а без дыбы, Петр Алексеевич, не обойтись.

– По крови истосковался? – злобно повернулся к нему царь. – Мало тебе всякой иной крови? Хочешь отведать еще и высокородной?

Федор Юрьевич оскорбленно пожал плечами:

– Я Рюрикович, мне что. Токмо кто, как не ты, Петр Алексеевич, нас поучал: не родом-племенем велик человек, но службой доброй своему государству.

– Ну и повесь за ребра всех бояр! – чужим, тоненьким голосом вскричал Петр. – А заодно и его! Слышишь? И его! За ребра! Его!

Все поняли, на кого намекнул Петр. Князь-кесарь оробел. Только теперь ему стало ясно, почему государь церемонится с врагами. «Да тронь тех, и не миновать царевичу за ними шествовать…»

– Вижу, прозрел ты, – уже спокойнее взглянул царь на Федора Юрьевича. – Так-то вот… Покель, выходит, благо не пачкать крючья ихнею кровью.

Он потер ладонью виски и тряхнул головой.

– Покудова мы вот чего сотворим. Сгоним крамольников с мест, со споручниками разлучим. Загоним их в «парадиз». Пускай там попробуют замутить.

Указ о переселении в Санкт-Питербурх тысячи знатных людей был составлен тотчас же.

– Сдается, так будет ладно? – спросил царь.

– Кто же может спорить против того, что суврену угодно житье в «парадизе» среди оплота престола – высокородных людей! – воскликнул Толстой. – Абсолюман персон![94 - Absolumen personne – решительно никто (фр.).] Никто-с… А уж в «парадизе» мы им местечко подыщем. Мы им Васильевский остров презентуем, хе-хе! Пускай там строят себе хоромы-с.

Донеслось негромкое пение. Петр прислушался и шагнул к двери.

– Ну и Марья Даниловна! Ай да искусница! Пойти нешто послушать?

– И то, – подтвердил Павел Иванович. – Пошто, с делом покончив, не отдохнуть. Делу, Петр Алексеевич, время, потехе – час.

Глава 7

Клевета

– А мы тут без тебя с науками прикончили! – пошутил государь, здороваясь с только что приехавшим к князю-кесарю Меншиковым.

На недоумение гостя Федор Юрьевич ответил рогочущим рыканьем – особенным, одному ему свойственным смехом, который приводил в содрогание не только узников, но и самых близких людей. Широко разинутая пасть с выпиравшими волчьими клыками совсем близко надвинулась на Меншикова и обдала его густым духом винного перегара и гниющих зубов.

– Ррраз – и прррикончили!

– Не разумею, – пожал плечами светлейший. – Как так прикончили?

– Читай, уразумеешь.

Царь протянул «птенцу» бумагу. Но Меншиков обиженно отстранился: Петр задел самое больное его место. Все что угодно можно было поручить Александру Даниловичу. Он брался, и почти всегда успешно, за любое незнакомое дело. Но одно упорно не давалось ему – грамота. Как ни старались учителя, как ни жаждал он сам научиться чтению и письму, ничего не выходило.

– Читай, читай, фельдмаршал! – хохотал царь. – Ничего тут мудреного нету. Хочешь, я тебе окуляры у аптекаря выпрошу?

Меншиков пыхтел, хмурился и вдруг сам расхохотался, – повернув листок вверх ногами, завопил на весь терем:

– Еще молимся о доброй чаре тройного боярского и о патриархе всешутейшего собора нашего…

– Правильно! – перебил его князь-кесарь. – Не читаешь, а елеем душу смазываешь!

Он кликнул дворецкого и приказал подать вина.

– Зачем же с наукой прикончили? – переспросил все еще ничего не понимающий Меншиков.

– Грамоте, цифири и некоторой части геометрии отныне все недоросли обучаться должны, – важно объявил царь. – Вот с чем прикончили.

– Значит, Петр Алексеевич, всем за букварь приниматься?

– Обязательно всем.

– И заскулят же бояре…

– Ничего! Погодя земно кланяться будут за чад своих.

Петр глубоко верил в свои слова. Приказ о всеобщем обучении, как и все, что он затевал, преследовал одну цель: создать как можно скорее достойных начальников из дворян.