Кубок орла

– Эка невидаль, без казны остался! А в твои годы и вовсе не страшно, – стараясь отогнать от себя неприязнь к гостю, сказал отец Тимофей. – На то и посылает Господь испытание, чтобы могли люди друг другу в беде помогать. – Он улыбнулся обычной своей доброй улыбкой и поглядел на жену: – Я так разумею… Раз Василий Фомич ныне пребывает в печали, то Христос велит нам помочь ему в беде. Подсобить должны мы Василию Фомичу.

Васька гордо вскинул голову:

– В нищих еще я не хаживал! Я к слову сказал…

Но неотступные просьбы всей семьи все же заставили его сдаться:

– Беру до поры до времени. Даст бог, на ноги встану – верну… Хучь и трудно одному на ноги-то встать. Круглый я сирота. Ни родителей, никого. Была надежа семью найти тихую, и ту Бог отнял, лишив достояния.

Все поняли, о чем говорит Памфильев. Покрасневшая Надюша спряталась за спину матери.

– Худо мыслишь о нас, Василий Фомич, – оскорбился священник. – Никогда и никто в моем доме мамоне не поклонялся. Мы Богу служим. Был бы человек пригожий, а до одежки его нам дела нету. А чтобы поверил глаголам моим, я…

– Да ты успокойся! – перебила его матушка. – Нешто Василий Фомич обидеть хотел? Сядь, посиди. А я за кваском схожу.

«Дьявол! – заклокотало в груди Памфильева. – Нарочито с разговору сбила». Ему ни с того ни с сего вспомнился Шафиров. Это было давно, в Санкт-Питербурхе. Жили они тогда в новом дворце Меншикова. Как-то вечером к Петру Павловичу зашла фрейлина царицы, Марья Даниловна. Барон без всяких церемоний облапил ее, но Гамильтон, к ужасу Васьки, закатила Петру Павловичу такую пощечину, что на щеке его обозначился отпечаток всех пяти пальчиков. «Ну, ты!.. Хоть и прикидываешься тихоней, а все знают, что блудней тебя девки нету!» – обозлился Шафиров. Она спокойно ответила на это: «Кто европейское обращение понимает, тому и я книксен[101 - Книксен – женский поклон с приседанием.] сделать могу… Встаньте на колени, как подобает царедворцу, со всей галантностью». И Шафиров подчинился – кряхтя, спустился на пол, после чего фрейлина милостиво протянула ему руку для поцелуя.

«Куй железо, пока горячо! – тряхнул головой Памфильев. – Покудова в обиду ударился поп, мы с ним и прикончим». И неожиданно, точь-в-точь как Шафиров, плюхнулся к ногам опешившей Надюши:

– Будь ангелом-хранителем безродного сироты!

Безысходная печаль, слышавшаяся в голосе Васьки, тронула мягкосердечного священника до глубины души.

– Решай… Решай, дочка! – привлек он к себе девушку. – Тебе жить. Решай.

Девушка приникла к его груди.

Священник принял это как знак согласия.

– Ну, мать, снимай образ…

Глава 13

Старые знакомые

Молодые временно оставались жить у Надиных родителей. Отец Тимофей и Аграфена Григорьевна не могли нарадоваться на зятя. Васька нянчился с женой, как с ребенком, а за обедом прямо изводил ее:

– Ну, ягодка, еще ложку хлебни.

– Не могу больше, – счастливо улыбалась молодая.

– Ну за батюшку, ягодка… еще за матушку… Ага…

– Ой, не могу!

Чуть вечер, они запирались в горенке и там, тесно обнявшись, просиживали до глубокой ночи. Родители не смели шевельнуться, чтоб «не спугнуть покой робяток». А к тестю Памфильев относился с такой любовью, что отец Тимофей называл его не иначе как «любезным сынком».

– Бог-то, Аграфена Григорьевна! Внял Бог молениям нашим, послал утешение. Теперь и помирать можно.

– Сподобились, – истово крестилась матушка. – И не чаяли великих сих радостей…

Побездельничав с месяц, Васька начал подумывать о каком-нибудь деле. Он стал наведываться в Китай-город, завел дружбу с прасолами, кое-чем приторговывал. Действовал он осторожно – прежде чем купить что-нибудь для перепродажи, семь раз примеривался и потому никогда в убытке не был.

Домой, однако, он приходил всегда удрученный и робкий.

– Уж не хвораешь ли? – заботливо спрашивали его родные.

– Снова проторговался, – печально опускал Васька голову. – Не везет…

Отец Тимофей только посмеивался:

– Тоже выдумал горе… Теперь не везет – завтра пошлет Господь. То, может, у меня рука тяжелая. Ну-ка, мать, пожалуй со своей руки сынку на разживу.

Так понемногу, то со своей руки, то с матушкиной, то так просто, «как Богу будет угодно», отец Тимофей отдал зятю все свои сбережения, до последнего гроша. Потом незаметно ушли на рынок салоп Аграфены Григорьевны, серебряные чарочки – все, что имело хоть какую-нибудь ценность.

Ни священник, ни матушка не обращали ровно никакого внимания на разорение. А то, что зять просто-напросто их обворовывает, им и в голову не приходило.

– Покудова священствую, с голоду не помрем, – говорил отец Тимофей жене. – А там, бог даст, и Васенька приспособится к делу.

– Полноте, Тимофей Егорьевич! Лишь бы жили они в мире и добре, нам на утешение.

– Ладная ты у меня, Аграфена Григорьевна. Истинно так живешь, как Христос учил мир.

Однажды Памфильев вернулся совершенно подавленный. На тревожные вопросы семейных он долго не отвечал, и только когда заплакала Надюша, сам смахнул слезу.

– Вернее верного дело нашел…

– Чему же кручиниться?

– Заплачешь, коли из-за сотни рублев я, может, всю жизнь должен Надюшу в нищете содержать.

Отец Тимофей задумался. Сто рублев!.. Где их добудешь?

– А ежели к батюшке, отцу Егорию, обратиться? – несмело предложила Аграфена Григорьевна.

– Отродясь у него такой казны не бывало! Давеча токмо я вам говорил, что в его казне сорок семь рублев денег. На пропитание себе оставил. Осенью на покой хочет уйти…

Заметив, как горько вздохнул после этих слов Васька, Надюша внезапно поднялась:

– Я пойду к дедке Егорию!

Старичок священник сдался не сразу. Надюша больше недели на коленях уговаривала его, от всего доверчиво чистого сердца клялась, что скорее сама умрет с голоду, чем оставит его без куска хлеба, и наконец добилась своего. Отец Егорий отдал все, что имел.

Поняв, что ничего больше выжать ему не удастся, Памфильев начал рыскать по городу в поисках доходного дела.

Далеко от дома он, впрочем, не уходил. Еще с первых дней женитьбы он стал относиться к Надюше как к собственной своей вещи. А все, что принадлежало ему, он ревниво охранял от чужого глаза. Никто не смел прикасаться к его добру, будь то деньги, последняя тряпка или человек. Надюша была пригожа, ласкова, здорова, работяща – «значит, – рассуждал он, – се товар, коему цена есть». И потому он трепетал, боясь «утратить товар», как трепетал над каждой своей деньгой.

Если Надюша, провожая его, спрашивала, когда его дожидаться обратно, он и вовсе шалел. Лицом он себя не выдавал – так же нежно, как всегда, целовал жену, почтительно прикладывался к матушкиной руке и ласково обнимал тестя, – но, выйдя за дверь, багровел от ярости. «Не инако ждет кого Надька. По роже вижу! – злобно думал он. – Дай токмо к делу настоящему встать и своим домом обзавестись, я тебе покажу, каков я есть».