Тень императора

– Нет, москва, не понимаешь ты народ. Не понимаешь и унижаешь. Ты вот что, собирайся и утром уезжай. Сегодня я еще могу гарантировать твою неприкосновенность, а вот завтра…

И эти тоже ведь будут «выбирать царя», подумал Корсаков. И еще нагайками помахивать.

Глава 3

Москва. Июнь

Человеку, которого рекомендовал Степаненко, Корсаков позвонил в первой половине дня, и ему сразу же ответил глуховатый, но хорошо поставленный голос. Игорь успел произнести несколько слов, когда его перебили:

– Витя мне звонил, так что я в курсе ваших интересов. Давайте встретимся. Вам удобно подъехать ко мне? Я живу на Лесной.

Корсаков и самому себе не смог бы объяснить, что заставило его заглянуть к старому знакомому, такому же журналисту, как и сам Корсаков, – Гене Листвакову. Листваков еще на заре «новой России» выбрал себе специализацию опасную, но интересную. Он изучал спецслужбы и их противоборство в советские времена. Феноменальная память в сочетании с обширным досье, невесть откуда взятым, выводила его в число самых информированных людей, и с этого места можно было «стричь купоны» всю оставшуюся жизнь, но Гена пошел иным путем. Он ушел из газеты и начал писать книги об истории советских спецслужб. Книги эти выпускали большими тиражами, их сметали с прилавков сразу же. Гена стремительно становился популярным автором, на каждом углу заявлявшим, что его дело – история и не больше, и только самые доверенные люди знали, насколько обширны знания Листвакова, и иногда обращались к нему за справкой. Корсаков отправился к нему, потому что фамилия, названная Степаненко, оказалась совершенно незнакомой ему. Долго и усердно напрягая свою память, Корсаков не обнаружил ничего, что подсказывало бы, кто это такой. Правда, то, как это представил Степаненко, делало возможным некую связь со спецслужбами, а вопрос, кто такой Дружников, только Листвакову и можно было задать, не опасаясь последствий. Приближаясь к дому Листвакова, Корсаков подумал, что придет он с вопросом довольно необычным, ну, мало ли Дружниковых на свете!

Но Гена Листваков на странный вопрос отреагировал еще более странно. Он достал сигару, помял ее, не спеша раскурил, насладился ароматом и потом с блаженным выражением лица ответил на вопрос вопросом:

– Ты, что ли, со Степаненко начал работать?

Вопрос ясновидящего! Врать своим Корсаков не любил вообще, а в данном случае врать было опасно: Гена иногда отказывался помогать, и тогда сдвинуть его было просто невозможно.

– Начинаю. Точнее сказать, это не совместная работа, а некий обмен информацией.

Листваков – человек серьезный – скрытый намек понял сразу и не обиделся.

– Ладно. В конце концов дело твое. Дружников – фигура серьезная, в каком-то смысле до сих пор загадочная и знаковая. Мог бы сейчас руководить каким-нибудь банком или крутой фирмой, а он простой пенсионер. В подробности я тебя посвящать не буду, но мы его много раз пытались просветить на предмет сотрудничества, и – тишина. Или мы плохо следили, или он так хорошо шифруется. Но, скорее всего, не хочет отвлекаться на мелочи вроде нас.

Листваков говорил уже не как друг, а как хозяин серьезного предприятия по производству интеллектуальной продукции. И если не только слушать его слова, но и улавливать интонации, воспринимать мимику, то был в этих словах старого приятеля упрек. Упрек профессионала новичку: ну, куда еще ты-то лезешь?.. Корсаков не обиделся. Он в самом деле тут был «на чужом поле», поэтому спокойно и беззастенчиво задал очередной вопрос:

– А если он в самом деле пенсионер?

Листваков сморщил физиономию, и в голосе его дребезжала ухмылка:

– Старик, его постоянно грузят такими предложениями, каких ты никогда и не сделаешь, и не получишь. Таких людей не отпускают, даже если они очень хотят на пенсию. Ему предлагают златые горы, а он отказывается. И заметь, без всяких обид и последствий.

Феликс Александрович Дружников оказался крепким стариком чуть выше среднего роста. Собственно, его и стариком-то называть было бы неточно. Скорее, мужчина неуловимо старше средних лет. Не считать же годы мужику! Из прихожей сразу прошли в кабинет, расселись. Начал Дружников:

– Степаненко мне звонил, рассказал о вас, его рекомендация, конечно, дорогого стоит, но сути я не уловил. Мне даже показалось, что он и сам не понял, чего вы хотите. Вы могли бы сейчас поставить вопрос прямо, без уверток?

И он замолчал, занявшись раскуриванием трубки. Корсаков, помня о вчерашнем разговоре, внес некоторые изменения в свой монолог, старался говорить кратко и закончил свой монолог так:

– В общем, кратко говоря, я хотел бы понять, почему в советское время об этом убийстве так молчали? Почему его так скрывали?

Дружников внимательно посмотрел на него, положил трубку в пепельницу и широким жестом отодвинул ее в сторону, будто давая понять: сейчас предлагаю всерьез!

– Знаете, – сказал он, – этот вопрос можно считать и наивным, и очень серьезным, я бы сказал, глубинным, сущностным! Рассуждать – ваше дело, а я выскажу свое мнение. О событиях лета восемнадцатого года в Екатеринбурге долгое время у нас не говорили, потому что и дело-то само загадочное, какое-то киношное, что ли…

– А точнее? – спросил Корсаков.

Дружников усмехнулся:

– Я ведь вас не перебивал. Но нетерпение ваше понимаю, и на вопрос отвечу, но с условием…

– Молчу, молчу, – согласился Корсаков.

– Об этих событиях мало говорили потому, что так было удобнее всем, а удобно было потому, что никто не мог сказать точно, кто и какие распоряжения отдавал, кто и как их исполнял, и никто не хотел навлекать на себя излишнее внимание, пытаясь во всем этом разобраться. Сам факт расстрела Романовых, например, был сформирован много лет спустя через воспоминания старого и больного человека, который, как выяснилось позже, якобы рассказал их известному историку. А уж как один рассказывал, а другой этот рассказ воспринял и понял – дело совсем другое. – Дружников обреченно развел руками. – А расстрел событие не рядовое, признавая этот факт, надо его каким-то образом объяснить, а точнее, оправдать, вплести, так сказать, в полотно истории…

– Но ведь и в истории Англии, и в истории Франции такое было! – не удержавшись, перебил Корсаков. – И никто особенно-то эти страны не обвиняет.

– У России в этом смысле – свой путь, своя судьба, – усмехнулся Дружников. – Был такой анекдот в советское время: «При капитализме – эксплуатация человека человеком, а при социализме – наоборот».

– Это как «наоборот»? – спросил после крохотной паузы Корсаков. – Как понимать?

– Как хотите, так и понимайте, а суть одна: вы, русские, никогда не можете быть правы! – расхохотался Дружников. – Отсмеявшись, продолжил: – Отвечать на ваш вопрос, если серьезно, можно часами, потому что разных несуразностей набралось, как говорится, вагон и маленькая тележка. Вы в Свердловске бывали? Это я так Екатеринбург по старой памяти именую. Если не бывали, то надо вам знать, что тот самый Ипатьевский дом, где будто бы все это случилось, находится в центре города, на берегу пруда, который многими тогдашними жителями воспринимался как место воскресных прогулок. Возникает вопрос: а с чего это вдруг семью Романовых селят в центре города, хотя все понимают, что ограничивать доступ к этому дому будет сложно? А доступ неизбежен хотя бы потому, что любопытство людское ни одна революция не угасит, и обыватель туда попрет валом! И вопрос этот не пустой, потому что с ним связана реальная история, о которой я осведомлен. История такова: в середине семидесятых к Брежневу вдруг приходит глава КГБ Андропов и просит рассмотреть вопрос о сносе этого самого Ипатьевского дома. После Гражданской этот дом как только не использовали: перестраивали, передавали из рук в руки и снова уродовали разными преобразованиями, так что ценности никакой он не представлял ни для кого. И вдруг – сам председатель КГБ предлагает дом этот снести. Мотивация у Андропова была понятная: дескать, близится подписание Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, будут открыты границы для культурного обмена, поедут иностранцы. Есть, мол, опасность того, что дом Ипатьева, как место расстрела бывшего императора и его семьи, станет объектом повышенного внимания и ряда провокаций. Брежнев согласился, и решение было принято. Казалось, все сделано и забыто, ан нет. Никому не известно, как это случилось, но – случилось! Пошел слух, что Андропов покрывал какие-то вскрывшиеся грехи чекистов. Ну, а если уж снесли дом, где были расстреляны Романовы, то и грехи эти стали именно с этим расстрелом связывать. И, судя по всему, об этом же задумался и Леонид Ильич. Он вообще-то чересчур воинственным и не был, а уж с годами и вовсе смягчился. Конечно, сам он ни о какой ядерной войне и думать не хотел, вранье это все, поверьте. И этот документ в Хельсинки в семьдесят пятом подписывал, чтобы максимально снизить опасность войны. Скажу вам, Игорь, больше: неофициальными путями наводили мосты по поводу сближения и с теми кругами, которые коммунизм не принимают, но в своих странах очень авторитетны, например, с английской монархией. Была такая идея, но переговоры закончились на самом раннем этапе. Английская сторона сразу предупредила: пока коммунисты не повинятся в убийстве семьи Романовых, ее величество, как официальное лицо, никаких переговоров вести не будет, хотя, как вы несколько минут назад справедливо заметили, в ту манном-то Альбионе тоже было, что королю голову отрубили. Но получается, им можно, а нам ни в коем случае!

Дружников махнул рукой:

– И тут вдруг главный чекист просит снести дом, где вроде бы этих самых Романовых расстреляли. Поневоле возникают вопросы! Был у Леонида Ильича довольно близкий товарищ – министр внутренних дел Николай Анисимович Щелоков. Тоже силовой министр, но не такой сильный, как Андропов, хотя не такой влиятельный, а борьба между ними шла серьезная. Я бы даже сказал – бескомпромиссная! Поговаривают, что Щелоков был таким бесстрашным как бы потому, что за ним Брежнев стоял, а я точно знаю, что Леонид Ильич его иногда даже упрекал: дескать, ты, Коля, не в свои дела лезешь. Впрочем, потом, уже после смерти Брежнева, Андропов Щелокова, что называется, «наказал».

Так вот, еще дом не снесли, а началась по этому поводу настоящая грызня под ковром. То ли это была задача, Брежневым поставленная, то ли Щелоков просто понял его намек, но, так или иначе, начали люди Щелокова выяснять, кому и почему понадобилось сносить особняк в центре города. У милиции, конечно, методы работы были несколько иные, чем у чекистов, но работали они хорошо. Так вот, в Свердловск была отправлена специальная бригада, подотчетная только Щелокову, понимаете? Министру – и больше никому! Работали они там месяца три. Это огромный срок для любого расследования, но у этой группы никаких регламентов не было. Одно задание было – выяснить, и всё! И никаких ограничений! Через кого они добывали информацию, не знаю, но, видимо, нарыли много! Щелоков после их прибытия побывал у Леонида Ильича дома, что, как вы понимаете, было совершенно особым случаем. Бригаду в полном составе наградили так, как будто они пролетарскую революцию в какой-то стране совершили. Все это так засекретили, что казалось, никогда никто не узнает. Но люди есть люди. Откуда шла утечка – неизвестно, да и слухи носились разные. А так бывает, когда хотят создать заслон против случайно просочившейся важной информации. Двое из бригады вскоре погибли при выполнении ответственных заданий, награждены посмертно, семьи облагодетельствованы, но многие подумали, что именно эти двое утечку и допустили. В общем, слухов было много, и все – разные.

Дружников замолчал, но на этот раз уже всерьез, и, видимо, чтобы выиграть время, принялся раскуривать свою трубку. Раскурив, признался:

– Ну, раз уж я Виктору обещал, с вами поделюсь. Тем более что, во-первых, столько времени прошло, а во-вторых, слухи и есть слухи. Утверждали якобы, эта группа нашла там двух каких-то чудаков, которые чуть ли не всю жизнь исследовали вопрос о расстреле в Ипатьевском доме. Чудаков этих нашли после долгого просеивания самой разной информации, потом еще их долго проверяли, но в конце концов выслушали. И рассказали они много интересного. А точнее, не столько рассказали, сколько отдали свое досье. Досье это будто бы начал собирать в юные годы дед одного из этих энтузиастов…

– А откуда он документы-то брал? – не выдержал Корсаков.

Дружников усмехнулся и повел головой, будто говоря «не выдержал все-таки», но ответил как ни в чем не бывало:

– По окрестным домам ходил, сплетни всякие собирал, бабок да стариков расспрашивал, а они рассказывали, потому что этому самому деду в восемнадцатом-то году было от роду лет пятнадцать. И так он заинтересовался всеми этими историями, что потом стал школьным учителем истории и действовал уже, так сказать, вполне официально. Однако все эти известия он, не разбирая, не пытаясь как-то анализировать и сопоставлять, складывал воедино. То есть просто сложил все листочки вместе и хранил где-то. Ну, а потом отдал внуку. Так сказать, в целях повышения образованности.

– Ну, а уж внук пустил их в дело, – снова не выдержав, перебил Дружникова Корсаков.

– Да как раз в том-то и дело, что не пустил. Это щелоковские ребята на него вышли. А краевед этот со своим другом решили исследовать легенду о счастливом спасении Романовых и продать ее куда-нибудь на Запад. Ну конечно, когда стали историю разбирать милиционеры, то о Западе никто не заикался. Стоило хоть раз произнести это слово, и дело тотчас забрали бы в КГБ. Как-никак, а умысел на связь с заграницей. Так вот, решили эти два краеведа проверить все слухи, достали какими-то путями книгу Соколова. Соколов, чтобы вы знали, – следователь, которого Колчак отправил в Екатеринбург расследовать обстоятельства «злодейского умерщвления царственных особ». Со следствием Соколова тоже многое неясно, но не в этом дело. Краеведы прошли весь путь, им проделанный, и даже нашли какие-то человеческие останки. Но поскольку очень уж им хотелось стать знаменитыми, они стали всюду рассказывать, что нашли место, где большевики закопали царя и царицу с детьми. Более того, они даже показали какие-то останки, которые сами раскопали якобы именно там, где были захоронены Романовы, а останки эти потом хранились у одного из них под кроватью. Собст венно, по этим слухам краеведов и нашли. Иначе все бы так и оставалось в прежнем состоянии.

– А что же потом? Я никогда ни о чем таком не слышал! – искренне огорчился Корсаков.

– И не могли бы услышать, – успокоил его Дружников. – Досье у этого краеведа взяли, пообещав, конечно, вернуть, а ему и другу разъяснили, что распространение непроверенных сведений такого характера тянет на приличный срок. Ну, хлопчики, конечно, сразу же все поняли.

– Значит, так все и закончилось? – снова не выдержал Корсаков.

– Да как вам сказать… Я ведь и так вам пересказываю слухи… Но добавлю еще. Ходил слух о том, что щелоковские ребята еще раз проделали весь путь краеведов и прошли те места, где они бывали и людей опрашивали. И как говорили, будто бы что-то они оттуда привезли. Но уж что конкретно – не знаю.

Дружников снова занялся своей трубкой, раскурил ее. Усмехнулся:

– Трубка не любит болтунов. И вот что еще, Игорь. Правда, это уже, как говорится, из другой оперы, но все-таки послушайте. Опять-таки слухи, а точнее говоря, скорее, легенда. Такая, знаете ли, чекистская легенда. Слышал я, что в конце тридцатых, когда велось следствие по делу «Единого трудового братства», несколько старых чекистов были подвергнуты особо тщательным допросам. И «кололи» их на какое-то «романовское дело». Что это за дело, связано оно с царствовавшей династией или просто был какой-то однофамилец – не знаю. Но дело было. Вот, наверное, все. Дальше ищите сами и думайте.

Корсаков помолчал, обдумывая услышанное и стараясь скрыть волнение. О «Едином трудовом братстве» он узнал совсем недавно из тех самых бумаг, которые передал ему Степаненко. Так что же получается? Если все, что он узнал, правда, то он в самом деле вышел на хороший след! Успокоился, взял себя в руки, потом спросил:

– А сами вы как думаете: это только слухи или были у них основания?