Вепрь. Скоморох

– И ты здрав будь. Чего слова цедишь, будто позабыл?

А что тут скажешь – и правда позабыл, права бабка.

Каждое слово будто сначала вспоминается, потом он припоминает, как его произнести, а уж после говорит. Но раз не назвала его иностранцем, значит, говорит без акцента. Интересно, а как это получается? Это же все не на самом деле. Или все же что-то такое приключилось и это происходит взаправду? Нет, он, конечно, много читал про перенос сознания, про другие миры и тому подобное, вот только все это было из разряда научной фантастики или развлекательного фантастико-приключенческого чтива. На эту тему он перечитал просто море книжек, его работа к этому располагала: пока ждешь пассажира, читаешь, ни о чем особо задумываться не надо, просто отдыхаешь, и все. Так что продолжаем отрабатывать вариант, что происходящее – бред.

– Может, и позабыл бабушка. Вот как приложило вчера по голове, так и маюсь.

– По голове, говоришь… – Бабка быстро осмотрелась и, заметив старый, уже почти полностью покрывшийся лишаем пень, махнула в его сторону. – А ну, присядь-ка.

– Бабушка, только у меня всего-то три копейки.

– Дак ничего удивительного, скоморошья твоя душа. Садись, кому сказываю. Вот так вот скачете по жизни, как стрекозы, на всякую пригожую бабу как кобели прыгаете, а они и рады-радешеньки… – Ворча, бабка приступила к осмотру, время от времени надавливая то там, то сям, отчего на лице Виктора появлялась болезненная гримаса. – И что только в вас находят-то? Окромя отростка окаянного, коий постоянно зудит, ничего и нету, а мужики справные отчего-то им скучны. Дурынды, прости Создатель душу мою грешную. Чем это тебя так-то, касатик? Уж не лихие ли людишки приложили дубиной?

– Если бы лихие, то последнее отобрали бы. Молния в дерево ударила, оно переломилось у самого основания, ну и прилетело на меня.

– Ага. А что же ты, касатик, все свое имущество пропил, что так налегке-то?

– Была у меня лошадка вьючная, да подевалась куда-то, когда меня приложило.

– Если лошадка добрая, то вернулась бы опосля, когда гроза улеглась.

– Добрая, бабушка.

– Ну а коли не вернулась, то либо другим деревом приложило, либо волки подрали. Хотя сомнительно, в эту пору они в стаи не сбиваются, а в одиночку волк на коня не пойдет. Ну или кто прибрал скотинку бесхозную.

А то он сам этого не понимает. Однако что толку печься о потере? Ему бы поскорее прийти в себя да понять, насколько качественно приложило там, в реальном мире. Но, с другой стороны, коли туда ходу пока нет, нужно доигрывать здешнюю партию. Именно что доигрывать, потому как все это он воспринимал как навороченную компьютерную игру. Вот на этом уровне ему нужно выбраться из леса, и помогает ему в том юнит в виде бабки-травницы. Только больно уж реалистичная игра получается – не в 3D, а эдак в 20D. Понятно, что еще не изобрели, но лиха беда начало.

– Что с головой-то? – Бред не бред, а интересно, насколько пострадало тело, коим ему теперь предстоит пользоваться.

– Шишка. Крепкая у тебя головушка, сдюжила, а прилетело, по всему видать, знатно, душу вытрясти должно было враз.

– Знать, повезло.

– Повезло, не без того. Ты уж прости, болезный, но только нечем мне тебя полечить, я ведь за травами в лес подалась.

– Да за что же прощать-то, спасибо, что посмотрели. Похоже, ничего серьезного не приключилось, уже большое дело.

– Как звать-то тебя, касатик?

– Виктором, – абсолютно не думая, выпалил Волков.

– Язык придержи, бестолочь! Нешто можно первому встречному-поперечному крестильное имя сказывать!

Виктор сильно удивился подобной постановке вопроса, но, покопавшись в памяти прежнего владельца тела – ага, вот такая у него появилась ассоциация, – понял, что ничего удивительного тут нет. Славены достаточно давно приняли крещение, лет четыреста назад, но старые поверья никоим образом не отринули. Новая вера прижилась среди них по-своему, по-особому. Имена давали при крещении. Но родители называли детей по своему усмотрению до той поры, пока подросток не обретал характер, по которому и подбирали «взрослое» имечко, которое было ведомо всем и характеризовало его для других, даже незнакомых людей. Крестильное имя могли знать только близкие, потому что через него можно было к душе подобраться. Таким образом, человек за всю жизнь получал три имени.

– Добролюбом люди кличут, – озвучил он услужливую подсказку памяти.

– Знать, не такой уж ты и шкодник, коли так прозвали. Хотя от юности до старости сильно поменяться можно. Многих знаю, которые имечку своему уж не ответствуют, а люди продолжают кликать по-старому, потому что привыкли. Куда идешь-то?

– А я и не знаю, – честно ответил Волков. Он действительно не знал. Нет, прежний владелец тела явно куда-то шел, вот только нужно ли было в ту сторону Виктору, вопрос.

– Стало быть, как есть перекати-поле.

А что тут возразишь. Сейчас он и впрямь не имеет ни цели, ни направления. Куда ветер подует, туда и понесет.

– А коли тебе без разницы, – продолжила старушка, – то имей в виду. Пойдешь налево – зверя лютого повстречаешь, но счастье и дом найдешь.

– Дак перекати-поле же, какой мне дом? – решил поддеть травницу Виктор.

– Был перекати-поле, да обломили. Другой ты. Вот в первый раз тебя вижу, а чую, другой – и все тут, нет того скомороха. Направо пойдешь – пропадешь, да так, что никто не вытащит.

– А если прямо пойду? – опять не сдержался Виктор.

– Нету прямо дороги, неужто не видишь?

– А все-таки?

– Вот же балагур! Топь там начинается, так что далеко не уйдешь, все одно воротишься. И назад дороги нет, – предвосхищая вопрос, проговорила старуха, – дорога меж топями проходит.

– А тебе куда, бабушка?

– А вот мне как раз направо.

– И как быть? Я ведь хотел помочь тебе донести корзину, чай нелегкая. А давай тебя доведу и потом назад ворочусь?

– А нет тебе туда дороги. Ни шагу нет. Шаг шагнешь – потом хоть в любую сторону иди, конец один.

– Ох и страху ты понагнала, бабушка.

– Иди, охламон!

Бабка попыталась толкнуть Виктора в плечо. Затея ничем не увенчалась бы, тело у него крепкое и неподатливое, но, подыгрывая старушке, он словно под давлением прогнулся и, ухмыльнувшись, вновь предложил:

– Может, все же помогу?

– Иди, говорю, сама пока в силах. Пропадешь ведь.

Что оставалось делать? Виктор попрощался с травницей и пошел по дороге, точнее, рядом с ней, больно надо разъезжающиеся ноги ловить. Хворь отступала так, что только шишка зудела, а зудит – значит, на поправку дело пошло. Шагалось легко, если позабыть о том, что всякий раз приходилось выискивать травяной кустик погуще, все же на мокрую землю ступать не хотелось.

Примерно через час ходьбы, когда из тела окончательно выветрилась неуверенность движений, Виктор решил остановиться, чтобы посмотреть, как он вообще владеет собственным телом. Бред все это или не бред, но что-то он стал всерьез подумывать о том, не в реальности ли с ним все это происходит. Конечно, не верилось в такое, а с другой стороны, и разуверяться не хотелось. Одно дело, читая очередную книжку, с головой проваливаться в происходящее на страницах, всматриваться и видеть между строк, всецело отдаваясь повествованию. Совсем иное – ни с того ни с сего обнаружить, что писанная кем-то фантазия воплотилась в реальности. Он и сам не знал, чего ему хочется. При мысли, что все это происходит на самом деле, его охватывало какое-то возбуждение, хотелось прыгать от нетерпения и жажды нового. А вот интересно, маги тут есть? А орки, гномы, эльфы? Но стоило немного поостыть, как услужливая память, которая существовала как бы независимо от него, словно посторонняя, подсказывала, что сказки почитывать, к тому же иноземные, – это, разумеется, хорошо, но во всем надо меру знать. Нету здесь ни гномов, ни великанов. Хотя легенды разные ходят, но он-то, чай, взрослый мужик, уж двадцать два лета землицу топчет.

Одним словом, по всему выходило, что оказался он в мире, который по времени близок к семнадцатому веку на Земле. Если быть точнее, это где-то конец земного семнадцатого века, так называемое допетровское время. Но лучше без таких аналогий. Как-то сразу неуютно начинаешь себя чувствовать. Что же это получается? Там, на Земле, или в параллельном мире, во время аварии из него выбило душу, как бабка сказала… Здесь то же самое произошло с Добролюбом… Вот только душа Виктора оказалась неуемной, а потому взяла и заняла опустевшее место. Бред. Ох и нравится ему это слово! Конечно же бред, иначе как объяснить тот факт, что он чувствует себя так, словно надел новую, необмятую одежду: она вроде впору, но чувствуешь себя в ней неудобно и неуютно. Память вроде доступна и информацию подбрасывает, но не отпускает ощущение, что она не его, а представляет собой информационный блок, которым он может беспрепятственно пользоваться. Потому она и действует с таким запозданием.

Все же множество прочитанных книг сделали свое дело. В конце концов Виктор просто принял сложившуюся ситуацию. Если это только наваждение, то и бог с ним, а если все в реальности, тогда нужно начинать о себе заботиться. Тут частным извозом на жизнь не заработать, тут даже почтовых станций нет, а о пассажирских перевозках и не слышали. О том, как обстоят дела за границей, Добролюб ничего не ведал, а вот у славен ничего подобного точно не было. Значит, нужно пробовать то, что имеем. Три копейки, конечно, чего-то да стоят, на них можно пару-тройку дней продержаться, но это не так чтобы и много, а скорее очень даже мало.

Услужливая память тут же подбросила информацию о том, что еще три дня назад у Добролюба имелось в кармане четыре полноценных рубля, а это больше гривны серебром. Прокутил все, зараза.

У него всегда так. С заработком проблем не было. Он мог и с завязанными глазами ножи метать, и с шарами такое вытворять, что люди в восхищении рты раскрывали, акробатом он тоже оказался знатным, не раз слышал вздохи, мол, этот скоморох и вовсе без костей. Случалось, и бороться выходил. Росту-то высокого и в плечах не узок, но смотрелся он скорее худощавым, поэтому никто не ожидал, что парень настолько жилист. Вот так вот выйдет против борца из скоморошьей ватаги, поборет его, а потом быстренько делает ноги. Ставки в таких представлениях всегда высокие, потому как борец просто так не выйдет – значит, уверен в себе. Так что за раз можно снять сразу рубля три. Вот только скоморохи – народ мстительный. Коли кто другой завалит, они смиряются, но коли иной скоморох одолеет, не сносить ему головы, потому как не смей хлеб у другого отбирать. Однако Добролюба это не останавливало, одиночка он и есть одиночка.