Воспоминания без цензуры

Понимая, что речь идет, прежде всего, о его спокойствии, о том, что в тяжелой боевой обстановке он не должен думать еще и о том, что с его семьей, жена и дочь терпели все лишения и жили вестями с фронта и письмами, которые прадед – человек с обостренным после многих лет скитаний чувством семьи – старался писать регулярно. В своих письмах он старался внушить им уверенность, что всё будет хорошо, что враг очень скоро будет разбит. По воспоминаниям очевидцев, это не было бравадой, Рокоссовский действительно верил в то, что Третьему рейху не победить Советский Союз.

В самый тяжелый момент, когда был оставлен Волоколамск и враг неудержимо рвался к Москве, прадед пожурил военкора «Красной Звезды» Трояновского за то, что у него есть карта Московской области и нет карты Европы, и отдал ему свою, написав на ней: «Специальному корреспонденту „Красной Звезды“ Трояновскому П. И.

Воюя под Москвой, надо думать о Берлине. Обязательно будем в Берлине! К. Рокоссовский. Подмосковье, 29 октября 1941 года».

Военкор возил эту карту с собой всю войну. И не зря! В конце апреля 1945-го, когда советские войска ворвались в Берлин, Трояновский встретился там с Малининым. «Дайте вашу карту, – вдруг снова попросил Малинин. Я подал. Начальник штаба фронта правее записи, сделанной еще в октябре 1941 года К. К. Рокоссовским, написал: „Сим удостоверяю, что мы в Берлине! Начальник штаба 1-го Белорусского фронта генерал-полковник М. С. Малинин, бывший начальник штаба 16-й армии, которой командовал К. К. Рокоссовский. Берлин, 22 апреля 1945 года“».

Отступать некуда

Произведя перегруппировку, подтянув новые части и пополнив участвовавшие уже в боях соединения, 16 ноября немецко-фашистские войска группы армий «Центр», возглавляемые фон Боком, перешли в наступление, и сражение развернулось на широком фронте от Калинина до Тулы. На севере главный удар наносился в полосе 30-й, 16-й армий и правого крыла 5-й армии (Волжское водохранилище, железная дорога Москва – Можайск), на юге в полосе 50-й армии (Тула, Новомосковск в направлении на Каширу).

Сразу определилось направление главного удара в полосе нашей армии. Это был левый фланг – район Волоколамска, обороняемый 316-й дивизией и курсантским полком.

Атака началась при поддержке сильного артиллерийского и минометного огня и налетов бомбардировочной авиации. Самолеты, встав в круг, пикировали один за другим, с воем сбрасывали бомбы на позиции нашей пехоты и артиллерии.

Спустя некоторое время на нас ринулись танки, сопровождаемые густыми цепями автоматчиков. Они действовали группами по 15–30 машин. Всю эту картину мы с Лобачевым наблюдали с НП командира 316-й дивизии генерала Панфилова.

Танки лезли напролом. Одни останавливались, стреляя из орудий по нашим противотанковым батареям, другие, с подбитыми гусеницами, вертелись на месте… До десятка уже горело или начало дымить. Видно было, как из них выскакивали и тут же падали гитлеровцы.

Автоматчики, сопровождавшие танки, попав под наш огонь, залегли. Некоторым танкам все же удалось добраться до окопов. Там шел жаркий бой.

Части 316-й дивизии, поддерживавшая их артиллерия усиления, а также танки поддержки пехоты, которых у нас было очень мало, давали наступавшим гитлеровцам жестокий отпор. По снижавшимся самолетам дружно били счетверенные пулеметы и 37-мм зенитные пушки. И не безрезультатно! Время от времени то в одном месте, то в другом падал, дымя и пылая, немецкий самолет.

Именно в этот день у разъезда Дубосеково совершили свой всемирно известный подвиг двадцать восемь героев из панфиловской дивизии во главе с политруком Василием Клочковым. Его слова «Велика Россия, а отступать некуда – позади Москва» облетели всю страну и армию.

Картина боя и поведение наших войск вызвали у меня твердую уверенность в том, что враг будет разбит, не достигнув Москвы. В этом бою я еще лучше узнал Ивана Васильевича Панфилова и его ближайших соратников. Командир дивизии управлял войсками уверенно, твердо, с умом. Если здесь будет уж совсем трудно, думалось мне, то помогать Панфилову нужно, лишь подкрепив его свежими силами, а использовать их он сможет без подсказки сверху. С таким убеждением мы покидали его наблюдательный пункт.

Лобачев отправился в курсантский полк, где тоже шел напряженный бой, а я поехал на свой основной КП – в Устинове, чтобы быть в курсе событий, развернувшихся во всей полосе обороны армии. Проезжая вдоль фронта, дважды попадал под обстрел немецких самолетов: они патрулировали над шоссе Волоколамск – Москва и гонялись за каждой машиной. Несколько раз останавливался в пути и прислушивался к гулу канонады – да, и на участке 18-й стрелковой дивизии тоже завязался бой…

К моему приезду штаб уже собрал и обобщил данные о событиях. Против 30-й армии противник вчера предпринял активные действия небольшими силами. Все его атаки были отбиты стоявшей на стыке с нами 107-й мотострелковой дивизией. С утра 16 ноября там началось более мощное наступление, но о результатах пока еще неизвестно. Правда, Малинин сказал, что только что поступило сообщение из нашей правофланговой 126-й дивизии: у ее соседа неблагополучно, немцы вклинились на стыке, командир 126-й вынужден был бросить туда свой резерв, а ведь он сам всеми средствами отражал атаки 14-й мотодивизии немцев.

На участке курсантского полка непрерывно продолжались ожесточенные атаки. Наша оборона нигде не была прорвана. 18-я стрелковая дивизия, введенная в бой левее панфиловской, также мужественно отражала натиск врага. Однако на стыке между дивизиями создалось тяжелое положение: там гитлеровское командование ввело новые силы, предположительно 5-ю танковую дивизию. Впоследствии донесение подтвердилось. Обстановка вынудила меня обеспечить угрожаемое направление выдвижением кавалеристов И. А. Плиева и К. С. Мельника, что оказалось своевременным.

Положение на левом фланге 30-й армии нас сильно обеспокоило, тем более что к вечеру связь с ее штабом прервалась. Я обратился с просьбой к командующему фронтом передать в мое подчинение две кавалерийские дивизии и одну танковую, находившиеся в полосе нашей армии, в районе западнее Клина, но числившиеся в резерве фронта. Г. К. Жуков ответил, что они по указанию Ставки уже подчинены 30-й армии, которая с 17 ноября передается в состав Западного фронта. Должен сказать, что такое решение Верховного Главнокомандования было правильным, хотя и несколько запоздавшим.

17 ноября противник продолжал наступление, вводя все новые части. Холода сковали болота, и теперь немецкие танковые и моторизованные соединения – основная ударная сила врага – получили большую свободу действий. Мы это сразу почувствовали. Вражеское командование стало использовать танки вне дорог. Они обходили населенные пункты, двигались по перелескам и мелколесью. Если же противник не мог обойти наши позиции, то стягивал для прорыва массу танков, атаки сопровождались сильным артиллерийским и минометным огнем, а с воздуха удар наносили пикирующие бомбардировщики. Такой тактический прием осложнил борьбу наших войск. В ответ мы применили маневр кочующими батареями и отдельными орудиями и танками. Они перехватывали фашистские танки и расстреливали их в упор. Борьбе с «бродячими» танковыми группами очень помогали саперы. Передвигаясь на автомашинах, они ставили на пути врага мины и фугасы. Нами поощрялась любая полезная инициатива, и это давало хорошие результаты. Каждый шаг по нашей земле стоил гитлеровцам больших жертв. Они теряли технику, слабела их ударная сила.

Но враг был еще силен и продолжал непрерывно наносить удары. Против нашего левого крыла, куда он уже бросил четыре танковые дивизии и одну мотодивизию СС, к 18 ноября появились части его 252-й пехотной дивизии. Противнику удалось значительно потеснить правофланговые части 5-й армии, введя дополнительные силы, быстро продвинуться в образовавшийся между армиями разрыв.

Возникла угроза выхода врага нам глубоко во фланг. Противник устремился к шоссе Волоколамск – Москва.

В этот критический момент и вступила в дело приберегавшаяся нами 78-я стрелковая дивизия А. П. Белобородова. Ей была поставлена задача контратаковать рвущиеся к шоссе немецко-фашистские войска.

Белобородов быстро развернул свои полки, и они двинулись в атаку. Сибиряки шли на врага во весь рост. Удар они нанесли во фланг. Противник был смят, опрокинут, отброшен.

Этот умелый и внезапный удар спас положение.

Сибиряки, охваченные боевым азартом, преследовали врага по пятам. Лишь выдвинув на это направление новые части, немцы приостановили дальнейшее продвижение 78-й дивизии.

На других участках обороны армии также шли тяжелые бои. Намного превосходя наши войска в числе, имея большую подвижность, постоянную поддержку авиации, противник сравнительно легко создавал в процессе боя ударные группировки. Подмерзшая земля благоприятствовала ему. Он наносил удары то там, то здесь, добиваясь местного успеха. Нам же в каждом таком случае, поскольку достаточных резервов в глубине не имелось, приходилось снимать с какого-либо участка обороны часть сил, чтобы не допустить прорыва на угрожаемом направлении.

Мы вынуждены были отходить. За три дня непрерывного боя части армии местами отошли на 5–8 км. Но прорвать оборону немцам нигде не удалось.

18 ноября, когда панфиловцы с упорством героев отбивали вклинившегося в их оборону противника, погиб на своем наблюдательном пункте генерал Панфилов. Это была тяжелая утрата. Всего несколько часов не дожил Иван Васильевич до радостного момента – дивизия, которую он так славно водил в бои, получила звание гвардейской. Беспримерный героизм и мужество солдат и офицеров 316-й, выдающиеся достоинства ее командира были высоко оценены партией и правительством. Мы только что услышали в передаче Московского радио Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении дивизии орденом Красного Знамени. Она была переименована в 8-ю гвардейскую. И вдруг – известие о гибели генерала…

В ходе трехдневных боев немецкое командование, видимо, убедилось, что на волоколамском направлении ему не прорвать оборону советских войск. Поэтому, продолжая здесь наносить удар за ударом и медленно, по 2–3 км за сутки, тесня наши части, оно начало готовить прорыв южнее Волжского водохранилища. Такое решение противника, вероятно, обусловливалось еще и тем, что немцы, наступавшие вдоль северного берега водохранилища в полосе Калининского фронта, сумели захватить железнодорожный мост и выйти на автостраду Москва – Ленинград.

На клинском направлении быстро сосредоточивались вражеские войска. Угроза с севера все усиливалась. Нажим на наше левое крыло, где были пущены в дело все наши резервы, не прекращался. Все это заставило думать о мерах, которые бы улучшили положение наших войск и позволили затормозить продвижение противника.

К этому времени бои в центре и на левом крыле шли в 10–12 км западнее Истринского водохранилища.

Само водохранилище, река Истра и прилегающая местность представляли собой прекрасный рубеж, заняв который заблаговременно можно было, по моему мнению, организовать прочную оборону, притом небольшими силами. Тогда некоторое количество войск мы вывели бы во второй эшелон, создав этим глубину обороны, а значительную часть перебросили бы на клинское направление.

Всесторонне все продумав и тщательно обсудив со своими помощниками, я доложил наш замысел командующему фронтом и просил его разрешить отвести войска на истринский рубеж, не дожидаясь, пока противник силою отбросит туда обороняющихся и на их плечах форсирует реку и водохранилище.

Ко всему сказанному выше в пользу такого решения надо добавить и то, что войска армии понесли большие потери и в людях, и в технике. Я не говорю уже о смертельной усталости всех, кто оставался в строю. Сами руководители буквально валились с ног. Поспать иногда удавалось накоротке в машине при переездах с одного участка на другой.

Командующий фронтом не принял во внимание моей просьбы и приказал стоять насмерть, не отходя ни на шаг.

На войне возникают ситуации, когда решение стоять насмерть является единственно возможным. Оно безусловно оправданно, если этим достигается важная цель – спасение от гибели большинства или же создаются предпосылки для изменения трудного положения и обеспечивается общий успех, во имя которого погибнут те, кто должен с самоотверженностью солдата отдать свою жизнь. Но в данном случае позади 16-й армии не было каких-либо войск, и если бы обороняющиеся части погибли, путь на Москву был бы открыт, чего противник все время и добивался.

Я считал вопрос об отходе на истринский рубеж чрезвычайно важным. Мой долг командира и коммуниста не позволил безропотно согласиться с решением командующего фронтом, и я обратился к начальнику Генерального штаба маршалу Б. М. Шапошникову. В телеграмме ему мы обстоятельно мотивировали свое предложение. Спустя несколько часов получили ответ. В нем было сказано, что предложение наше правильное и что он, как начальник Генштаба, его санкционирует.

Зная Бориса Михайловича еще по службе в мирное время, я был уверен, что этот ответ безусловно согласован с Верховным Главнокомандующим. Во всяком случае, он ему известен.

Мы немедленно подготовили распоряжение войскам об отводе ночью главных сил на рубеж Истринского водохранилища. На прежних позициях оставлялись усиленные отряды, которые должны были отходить только под давлением противника.

Распоряжение было разослано в части с офицерами связи.

Настроение у нас поднялось. Теперь, думали мы, на истринском рубеже немцы сломают себе зубы. Их основная сила – танки упрутся в непреодолимую преграду, а моторизованные соединения не смогут использовать свою подвижность.

Радость, однако, была недолгой. Не успели еще все наши войска получить распоряжение об отходе, как последовала короткая, но грозная телеграмма от Жукова. Приведу ее дословно:

«Войсками фронта командую я! Приказ об отводе войск за Истринское водохранилище отменяю, приказываю обороняться на занимаемом рубеже и ни шагу назад не отступать. Генерал армии Жуков».

Что поделаешь – приказ есть приказ, и мы, как солдаты, подчинились. В результате же произошли неприятности. Как мы и предвидели, противник, продолжая теснить наши части на левом крыле, отбросил их на восток, форсировал с ходу Истру и захватил на ее восточном берегу плацдармы. Южнее же Волжского водохранилища он прорвал оборону на участке 30-й армии и стал быстро продвигаться танковыми и моторизованными соединениями, расширяя прорыв. Его войска выходили во фланг и в тыл оборонявшейся у нас на правом фланге 126-й стрелковой дивизии, а она и до этого была сильно ослаблена и еле сдерживала наседавшего врага. Одновременно был нанесен удар из района Теряевой Слободы, и немецкие танки с пехотой двинулись к Солнечногорску, обходя Истринское водохранилище с севера.

На клинском и солнечногорском направлениях создалась весьма тяжелая обстановка. Немецко-фашистское командование добилось здесь большого превосходства над нашими силами, введя в бой шесть дивизий: три танковые (6, 7 и 2-я), две пехотные (106-я и 35-я) и одну моторизованную (14-я).

Для организации противодействия противнику мною был послан в Клин мой заместитель генерал-майор Ф. Д. Захаров. К этому времени действовавшая здесь – соседняя справа – 30-я армия генерала Д. Д. Лелюшенко была передана Западному фронту. Нужно было объединить в одних руках управление войсками, оказавшимися на стыке двух армий. Вот для этого и был направлен генерал Захаров. Но сил для задержания наступавших вражеских войск здесь оказалось мало. Это были малочисленная 126-я стрелковая дивизия, очень слабая 17-я кавдивизия, 25-я танковая бригада, имевшая двенадцать танков, причем только четыре из них – Т-34.

Подвергшиеся удару немцев части 30-й армии – 107-я дивизия числом около 300 человек и 58-я танковая дивизия, не имевшая танков, были отброшены и рассеяны. Танковые соединения врага стали быстро продвигаться к Клину, обходя с севера части нашей армии. Собрав все, что только можно было в этих условиях собрать, генерал Захаров все же сумел организовать оборону самого города.

Вскоре по приказу командующего фронтом выехал в Клин и я с А. А. Лобачевым. Прибыв на место, мы могли только констатировать, что удержать город нельзя. Нужно было думать об организации сопротивления врагу с целью задержать его продвижение на Дмитров и Яхрому. А такая угроза назревала. Я приказал Малинину прислать в район Клина генерала Казакова с артиллерией для борьбы с танками. Но утром 23 ноября мне сообщили о занятии противником Солнечногорска. В этой обстановке нельзя было нам с членом Военного совета оставаться на фланге. Надо было перебраться к центру армии, чтобы более оперативно управлять войсками, не допустить прорыва фронта.

Мне удалось с местной почты вызвать к проводу начальника штаба фронта В. Д. Соколовского. Доложил ему тяжелую обстановку, но наш разговор был прерван разрывом снаряда, угодившего в помещение телеграфа и повредившего провода. Бой уже шел в самом городе, куда ворвались вражеские танки, обошедшие Клин с севера.

Дав генералу Захарову указания и предоставив ему полную самостоятельность в руководстве всеми войсками, находившимися в районе Клина и восточнее его, я подчеркнул, что основной его задачей будет всеми силами и средствами как можно упорнее задерживать продвижение неприятеля на Дмитров и Яхрому и этим выиграть время, необходимое для подхода на это направление свежих сил. Пришлось предупредить, что вряд ли к нему прибудут затребованные мною артиллерийские средства, кроме 16-орудийного противотанкового полка, который уже успел отличиться в этот день в бою за Клин, подбив 33 танка противника.