Максимальная амплитуда. Задорные рассказки

* * *

По соседству со Стасом проживал Гришка – «московский грузинский еврей». На мое удивление столь заковыристым «пятым пунктом» он несколько надменно ответил: «Это такая особая общность людей!». Ростом максимум метр шестьдесят, худощавый пижон и симпатяга итальянистого типа, несколько «overdressed[13 - Чрезмерно, слишком торжественно одет – англ.]» по израильским меркам, Григорий, на мой взгляд, выглядел приличным молодым человеком из интеллигентной семьи, вступившим на опасную мафиозную стезю. Толстая золотая цепь на шее в тон с застежками в виде золотых же кинжалов на блестящих черных мокасинах соответствовали прикиду московских братков начала девяностых. Зашкаливающе-повышенная Гришкина самооценка неоднократно становилась притчей во языцех в кругу его приятелей – бывших москвичей.

С освоением иврита у Григория не заладилось, но он совершенно не напрягался по этому поводу. Учитывая его вращение исключительно в обществе русскоязычных, как правило, кто-нибудь из товарищей выступал переводчиком при общении с сабрами[14 - Сабра – неофициальное название израильтян, рожденных в Израиле]. В свою первую иерусалимскую зиму, с наступлением холодов Гришка вырядился в привезенный из Москвы шикарный кожаный плащ до земли, и с двумя друзьями отправился в центр города – на других посмотреть и себя показать. На фоне большинства фланирующих граждан он резко выделялся нехарактерным для жаркой страны солидным утепленным нарядом. На пешеходной улочке Бен-Иегуды один из их компании зацепился языками с тремя симпатичными израильтянками. Самая яркая, смерив Гришку вызывающим взглядом, произнесла на иврите: «Ему кто-нибудь говорил, что он красавчик?». Услышав перевод, Григорий расправил плечи, выпятил грудь, а его лицо приняло выражение: «А то!». На эту метаморфозу барышня со смехом отреагировала: «Ну, так скажите ему, что его нагло обманули!».

* * *

Первый же шаббат друзья решили посвятить сошиалайзингу[15 - «Socializing» – в общем своем смысле можно перевести как «тусовка». По-умному «социализация», процесс усвоения индивидом образцов поведения, психологических установок, социальных норм и ценностей, знаний, навыков, позволяющих ему успешно функционировать в данном обществе.] и вывезли меня на шашлыки. Мероприятие, по обыкновению, происходило в одном из Иерусалимских специальных парков, обустроенных для подобных целей. Стационарные, вкопанные в землю мангалы, удобные столы с лавками и, главное, мусорные контейнеры, меняемые непрерывно ездящими на специальных машинках служителями, существенно превосходили подготовленностью и чистотой все знакомые в Москве места для пикников. Как ни странно, компания подобралась исключительно столичная: бывшие москвичи и ленинградцы. Приятные и не очень обрывки воспоминаний о прежней жизни в России сменялись детальным описанием непростого опыта вживания на новой Родине. Из рассказов новых репатриантов я почерпнул массу интересной и совершенно неизвестной мне информации из конца 80-х и начала 90-х, тем более, что с каждым стаканчиком истории становились пространней и красочней.

Как обычно, я немедленно встретил старинного шапочного знакомого – после четвертого круга напитков ко мне обратился приятный, интеллигентной внешности немолодой человек: «Простите, пожалуйста. Не было ли в вашей биографии позорного факта работы в Росконцерте?». По ходу беседы выяснилось, что Владимир, так представился vis-?-vis, в середине 80-х выступал конферансье в различных молодежных музыкальных концертах. Как только он упомянул о сборной программе с участием Криса Кельми, группы Черный Кофе и возрастного цыганского скрипача – всё сразу стало на свои места. Замом директора этого проекта в Росконцерте трудился друг моей молодости Костя «Моська», а еще один приятель Игорь «Бамбина» возглавлял бригаду постановщиков аппаратуры, проще говоря, грузчиков. Я регулярно объявлялся на представления и заскакивал к товарищам за кулисы – Владимир меня и запомнил. Этот эпизод очередной раз подтвердил невеликие габариты нашей планеты и, главное, аксиоматичность замечательного утверждения Владимира Высоцкого «А там на четверть бывший наш народ», хотя мне кажется, что сейчас уже на все пятьдесят процентов.

* * *

Привычно проснувшись в 06:15, как по будильнику, я решил не тревожить гостеприимных хозяев и, выпив кофе, двинулся исследовать город. Уже через час организм властно напомнил о себе – очень захотелось есть. По пути попалось множество кафешек, но везде, кроме молочных и рыбных блюд, я ничего не обнаружил. Пытаясь, по обыкновению, позавтракать чем-нибудь мясным, я обошел ещё полдюжины различных заведений, но меню во всех практически не разнилось. Господствующий в стране кашрут едва не довел меня до голодного обморока. К двенадцати часам дня я уже был к нему близок. И тут – О, чудо! В пустом крохотном зальчике на два столика за кассой притулился совсем древний миниатюрный дедушка, а за стойкой возвышалась крупная, но тех же мафусаиловых лет, бабуля. Зато застекленная витрина ввела меня в состояние немедленного восторга – каких только мясных деликатесов она не содержала. Я набрал такое количество вкусностей из говядины и свинины, что хозяева явно засомневались в моей способности их поглотить. Напрасно.