Лето на хуторе

– Э! – воскликнула Алена, – да ты, Степаша, подгулял!..

Степан произнес отрывисто:

– Нет! А зачем ты всем распоряжаешься? Повар говорит, что ты голова, а не я!

– Вот замолол! – заключила Алена и пошла себе доить, только сарафан сзади покачивается.

Степан еще раз стукнул кулаком вслед ей и сказал:

– Да! зачем распоряжаешься? на то разве ты баба? Да!

После этого он так крепко задумался над сказанным, что Алена с детьми отужинала без него. На другой же день с рассветом все пошло старым порядком.

Между тем подвиг Михайлы стал известен многим, и многие вспомнили, что он и прежде помогал кой-кому. Один рассказывал, что он в запрошлый великий пост давал каких-то капель старосте Акиму; другой говорил другое, и т. д. Помещица, разговаривая с сыном о его болезни и пособиях портного, вспомнила, что Михайла ходил в продолжении семи или восьми лет по оброку и жил, как тогда ей сказывали, у одного очень хорошего лекаря в довольно дальнем, но немалом городе: тогда все стало яснее; и когда сам Михайла был позван и расспрошен тщательно о прошедшем, доверие к нему в доме окончательно утвердилось. Он признался, что доктор был очень добрый старик и многое показал ему, давал читать лечебники, подарил ему несколько своих тетрадок и часто хвалил его сметливость. Барыня, страдавшая от времени до времени печенью и еще кой-какими мелочными недугами, совершенно доверилась Михайле, и он немало ее поддерживал.

Когда она умерла, сын и наследник ее призвал Михайлу и сказал ему, что за тогдашнее спасение и за многое другое он отпускает его на волю вместе с малолетней дочерью и просит его назначить самому себе какую-нибудь награду, сообразную с здравым смыслом.

Михайла тотчас же попросил себе позволения построиться на его земле особым жильем, точно так, как отстроены все семейные дворовые люди. Барин подумал и согласился, спрашивая только: где же? Михайла изъявил желание жить на Петровском Хуторе вместе с племянницей и там же хотел иметь клочок земли для двора и огородика.

Так все и сделалось.

Между тем подрастала Маша: ей было уж тринадцать лет. Молодой барин, приехавший надолго в деревню, не забывал своего прежнего доктора. Часто, после обеда, ложился он на диван своего кабинета, закуривал сигару и посылал за Михайлой.

– Ну, что скажешь? – говорил он, лениво отряхая пепел.

Михайла кашлял слегка, выражая этим свое почтение, и отвечал:

– Все слава Богу-с… Благодарение-с…

– Благодарение? – спрашивал барин. – Что ж? – лечил кого-нибудь?

– Нет, то есть сегодня-с никого не было. А вчерась приходила старуха из Подлипок… Рихматизмы сильнейшие! Пластырь дал.

– Ну, и хорошо! А знаешь ли что? Дочка у тебя растет красавица – а? Михайло?

– Что это вы-с изволите говорить! Еще от полу-то недостаточно поднялась. Чувства, то есть, разума никакого нету.

– Что ж, ты любишь ее небось?

– Известно, своя плоть.

– Ну, да… А подрастет, так и жених найдется.

– Дело далекое-с! Конечно, у всякого человека своя планита есть, и вот хошь так, для примера, и в болезнях планиты, то есть звезды небесные, имеют действие свое на человека. У всякого, то есть, свое… оттудова все-с… Как они там расположены, так и человеку…

– Да где ты все это повычитал?

Но Михайла только улыбался, храня в тайне источники своих познаний и бессвязных для постороннего уха речей.

Барин приказывал ему говорить яснее и требовал каких-нибудь новых подробностей, каких-нибудь анекдотов насчет его пациентов, потом засыпал под восторженный шопот чудака, и доктор на цыпочках удалялся.

Вскоре, однако, и для Маши звезда засветила поярче.

Приехали к Петру Васильевичу из Москвы родные: двоюродный брат с женой и детьми.

Молодая кузина была веселое существо, беспрестанно бегала всюду, все рассматривала и всем восхищалась в прекрасно устроенном имении Петра Васильевича.

– Quelle charmante enfant! – воскликнула она, встретив Машу в саду. – Пойди сюда, душенька… Какая ты хорошенькая! Хочешь ты ко мне служить? Я добрая.

– Хочу-с.

– Кто твой отец? чья ты?

– Михайлина-с.

– Так ты вольная?

– Да-с.

– Так хочешь ко мне?

– Хочу-с.

Позови ко мне своего отца, я с ним поговорю… Вот тебе конфетка…

Михайла с радостью согласился отпустить дочь в Москву, в богатый дом, и низко поклонился молодой даме.

Через две недели Маша покинула родину; и когда, через четыре года, летом она вернулась домой повидаться с отцом и погостить у своих месяца с два, никто ее не узнал – так была она высока, стройна, красива и так хорошо одевалась.

Не говоря уже о молодых людях женского слоя, считавших ее недоступною, хотя она вовсе не была горда, шутила, плясала и пела со всеми, помещики, встречавшие ее где-нибудь, заглядывались на ее красоту, и один молодой господин, Дмитрий Александрович Непреклонный, начал даже лечиться у Михайла для того только, чтоб чаще видеться с нею. Но Маша была себе на уме… Впрочем, об этом после.

Через два месяца Маша уехала в Москву, и через год отец выписал ее снова, с намерением выдать замуж и поселить около себя, для успокоения своих преклонных лет.

Прошло не более двух недель после Святой и месяц со дня возвращения Маши в отцовский дом, как на Петровский Хутор приехала из города старуха Аксинья, жившая в кухарках у одного учителя русского языка. Старуха была кума и родственница Михайле Григорьевичу.

– Добралась, добралась, родимый! – воскликнула она, помолившись на угловой образ. – Уж шла, шла… Как есть, все пешая шла от городу-то до самого, как есть, до Христовоздвиженья… Ей-Богу, право-ну! шла, шла! уж такой простой это управитель у них… Добрый, как есть добреющий человек… «На, возьми, старая ты этакая, говорит, да садись вон к мужику к нашему… он в Салапихино тоже…» Ну и довез. А то бы, без его милости, не дошла б; вот ти крест, не дошла б… Такая, друг, оказия!.. Ох, дай-ка, друг, присяду…

– Садись, кума… Маша, ты б чайку-то нам… – сказал Михайла.

– Уж самовар стоит давно, сейчас закипит, – отвечала дочь и вышла в сени.

– Ну, что, кума?

– Да что! мое дело старое, живу! А я вот все на девку, друг, на твою гляжу… Эка девка-то вышла какая! И то сказать, ведь мать-то какая, покойница, была из себя видная. Ну, да все не то… Эта-то не в пример красивее… И уж нежная она у тебя какая… Небось, и рук-то ни к чему не присунет.

– Ничего! то есть, чтоб пожаловаться, так нельзя… Девчонка во всем исправная… Да оно и видно, сейчас из Москвы… то есть из столицы. Дом богатый; во всем порядок идет.

– Знаю, знаю… Ох, друг, уморилась-то как я!.. Сестра Анфиска-то вчера, как в Салапихино-то я приехала с мужиком… «Ну, куда тебя на хутор несет?.. Успеешь, не за горами». – Нет, говорю, друг, уж дай пойду… Дельцо у меня есть до него бедовое. – «Да ты, дура, говорит, останься… Разве мы тебе не рады?» Это она мне… Нет, говорю, уж дай пойду лучше погощу у тебя… Только не гони, друг, сама после! Ей-Богу, кум, такая!..