Панславизм на Афоне

Руссик, например, как слышно, имеет документы на часть соседней ему ксенофской земли... Однако он и не думает начинать тяжбу... Руссик славится на Афоне тем, что избегает всяких тяжб за землю, несмотря на то, что у него нет ни в Турции, ни в России доходных имений, и что если он и цветет, то лишь вкладами своих монахов и приношениями небогатых людей из России.

Типографий, разумеется, никаких нет. Руссик и Андреевский скит издают иногда книги духовного содержания, но они печатают и издают их в России. Это всем известно, и о политике в этих изданиях обыкновенно ни слова.

Флаг черный с белым крестом принадлежит всем афонским судам: это их старая привилегия. Если паша солуньский велел поднять красный турецкий флаг на корабле св. Пантелеймона, то это ничего: один флаг – частный афонский, а другой – общий флаг империи... Но если паша серьезно думал, что это особый флаг монастыря Руссика, как утверждает (я думаю, притворно) «Фар», то очень стыдно ему не знать условий и обычаев страны, которая ему вверена султаном.

Но, я думаю, «Фар» все врет.

Что сказать теперь о самом ужасном обвинении – об арсенале, который намеревается приобрести Андреевский скит?

Ни в чем, как в выборе этого слова арсенал, так не видна бешеная злоба редакции «Фара»... Это уже не греческий племенной фанатизм; это какое-то личное исступление. Не так пишут благородные греческие патриоты. Не так говорит, например, об Афоне статья «Неологоса», статья, однако, патриотическая, которую приписывают преосвященному Ликургу Сирскому... Здесь есть нечто иное... И к счастью, многие разумные греки знают хорошо цену мнениям и доводам «Фара».

Дело вот в чем. В старину, когда Афон подвергался набегам пиратов, у иных монастырей, построенных у моря, вблизи пристаней их воздвигались высокие башни для защиты пристани и для наблюдения за морем. Тогда эти башни и пристани звались арсеналами, или по-афонски арсана. Теперь эти башни имеют простое хозяйственное значение, и многие пристани вовсе и не имеют их; но привычное название арсана перешло и к русским.

Свято-Андреевский скит желал, как слышно, купить у одного греческого монастыря подобную простую пристань для своих небольших судов, которые снабжают его провизией из России. Но невинная пристань эта обратилась под пером нашего автора, обуреваемого яростью, в грозный арсенал.

В 4-й статье «Фара» предлагаются Порте и патриархии различные радикальные против панславизма меры.

Разберем каждую из этих мер особо.

4. Чтобы Порта вознаградила афонские греческие монастыри значительною суммой денег или поземельною собственностью за утраты, которые они понесли в Молдо-Валахии через конфискацию их имений Кузою. Эта мера обеспечила бы их и сделала бы менее зависимыми от русских.

Эта мера прекрасная, и дай Бог, чтобы Порта сделала это для бедных афонских обителей. Все, что дает поддержку православию, хотя бы и вещественную, не может не радовать добрых христиан какой бы то ни было нации. Что касается русского правительства, то всем известно, что оно вместе с Портой защищало несколько лет подряд права греческих монастырей в Румынии на эти так называемые «преклоненные» имения. Значит, Россия не боится обогащения греческих обителей. Но как распределить между обителями эту огромную сумму, которую турецкое правительство должно пожертвовать, несмотря на все другие, крайне настоятельные нужды свои, для противодействия весьма сомнительному обрусению Афона? Ватопеду, Иверу, Ксиропотаму, Зографу давать незачем; они и без того не бедны, и надо дать, например, Ватопеду, по крайней мере, 150 000 руб. годового дохода, чтоб он сам согласился отказаться от своих бессарабских имений и таким образом отвергнуть всякую вещественную связь с Россией.

Значит, чтобы достичь цели, надо разом обогатить все беднейшие обители афонские, надо, чтобы Григориат, Симо-Петр, Эсфигмен и другие киновии получали, по крайней мере, по 20–25 тыс. руб. ежегодного дохода (около 3–4 тыс. турецких золотых лир).

Но и тогда они едва ли будут отказываться от добровольных русских приношений и вкладов.

Каждый отдельно взятый монах в киновии или в пещере может быть бессребреником, но обитель не имеет права лишать людей возможности приносить жертвы, если это им отрадно и утешительно. Иной больной человек, или считающий себя многогрешным, придет в отчаяние и сочтет, пожалуй, себя проклятым, если б обитель, на которую он захотел бы пожертвовать, отринула его лепту.

К тому же одинаковое, равномерное распределение вещественных средств испортило бы, вероятно, Афон.

Афон, в том виде, какой он теперь, именно тем и хорош, что в нем на небольшом пространстве сосредоточено множество различных форм и оттенков монашеской жизни.

От жизни отшельника в неприступной пещере до жизни проэстоса, обитающего в десяти комнатах с шестью послушниками, – множество оттенков.

Жизнь греков и болгар в малых кельях и каливах (хижинах) отличается несколько от жизни русских в подобных же жильях. Есть общежития очень суровые, есть общежития не строгие; есть общежития богатые и есть общежития бедные; идиоритмы богатые и бедные; есть скиты (два русских и один румынский) общежительные, построенные корпусами наподобие монастырей; есть скиты своеобычные, которые, не зная Афона, вы примете издали за небольшие села в лесу или на горе: всякий живет в особом домике, но очень сурово (такие скиты все греческие, хотя и в них есть русские и болгары).

Заметим еще вот что:

Выше я говорил, что одна из главных реальных сил, привлекающих на Святую Гору поклонников и приношения их, есть сила высшего аскетизма и что самые строгие отшельники и представители этого аскетизма суть греки и болгары (прежнего греческого воспитания, греческого духа).

Эти свойства строгого аскетизма принадлежат, впрочем, не одним пустынножителям Афона, в жилища коих и проникнуть очень трудно и проникают немногие; они принадлежат также большинству греческих киновий (имена их перечислены были прежде).

Суровый образ жизни этих общежитий – пост, долгие ночные бдения, холодные кельи, в которых большею частью нет ничего, кроме икон, рогожки на полу и какого-нибудь гвоздя, чтобы повесить толстую рясу, – все это внушает сильное уважение и русскому, пришедшему издалека, и греческому соседнему простолюдину, посетившему Афон. Если набожному и чем-нибудь огорченному русскому поклоннику вид этой строгости внушает охоту остаться на Святой Горе, точно так же действует этот вид и на верующего грека.

Вообще же поклонник и желающий постричься имеет на Афоне обширный выбор и богатый запас примеров и поучений.

Если бы все обители были одинаково бедны или одинаково умеренно богаты, если бы все были киновии или все идиоритмы, если бы населен был Афон только русскими или только греками, – было бы хуже: Афон упал бы и, может быть, запустел бы. Развилось бы какое-нибудь исключительное вмешательство, педантство, односторонность, искусственность. Не было бы уже той жизни, того духовного разнообразия, того богатого развития, тех антитез, тех взаимных возбуждений и примеров, которые теперь придают столько нравственной силы афонской жизни.

Греки и болгары схожи в том, например, что они и к себе, и к другим суровее русских, особенно телесно; русские зато добрее, милосерднее греков и болгар.

Греки и болгары крепче – они более выносят; русские мягче – они легче милуют.

Русский поклонник хвалит греков и болгар за их аскетизм.

Греческий и болгарский мирской простолюдин любит русских монахов за их доброту. Таким образом, восточные христиане и наши русские, взаимно дополняя здесь друг друга, развивают успешно обе главные основы христианского учения – аскетизм и милосердие.

Однообразие Афона, даже в денежном отношении, повлияло бы дурно на Православный мир.

Далее, говорит автор: «Порта и патриархия должны немедленно приступить к полному изгнанию всех русских с Афона».

Относительно этого изгнания (expulsion pure et simple) русских монахов с Афона следует сказать вот что: может быть, иным чисто политическим грекам приятна была бы полная эллинизация Афона, но этому есть много препятствий.

Во-первых, сама нынешняя патриархия, проклявшая филетизм, не может, оставаясь верною себе, гнать с Афона русских монахов за то только, что они русские.

Во-вторых, общественное монашеское мнение Афона глубоко возмутилось бы этим. Русские монахи в среде афонских греков очень любимы за свое добродушие, простоту, уступчивость и набожность. Многие бедные монахи, обладатели небольших хижин, шалашей и т. п., большинство бедных киновий греческих и скитов (например, Ксенофского скита, соседнего Руссику) привыкли видеть добро и помощь от русских монахов.

На Афоне много честных и простых греков-монахов, имеющих правила, благодарное сердце и чуждых еще, как я говорил уже не раз, племенной исключительности, обуревающей нынче до гадости крайних политиков обеих борющихся сторон – и греческой, и болгарской.

В-третьих, расчетливые люди на Афоне побоятся оскорбить Россию и русских, потворствуя сколько-нибудь явно извержению русских. Наконец (и это главное), откуда взяли крайние греки, будто для Турции была бы выгодна полная эллинизация Афона? Для Турции, чем разнороднее его племена, тем выгоднее.

Будь на Афоне все одни греки, племенная политика Эллады могла бы, наконец, восторжествовать над местными афонскими интересами и убеждениями; исключительно греческий филетизм мог бы легче заразить постепенно и тех монахов-греков, которые до сих пор были чужды ему и которые теперь гораздо больше думают о спасении души или о скромных вещественных нуждах своих, чем о «великой идее» и об эллинизации Турции.

Будь на Афоне одни лишь греки, Афон, подготовленный сперва деятельною эллинскою пропагандой, расположенный столь близко от греческих островов и Фессалии, мог бы легче, в минуту каких-нибудь замешательств, отпасть от Турции к Элладе.

Какая же в этом выгода для Турции?

Точно так же неудобно было бы для Турции, если б Афон был весь болгарский. Болгарские земли тоже близко, и духовенство болгарское совершенно в руках своего народа. Оно вовсе не свободно. Я полагаю даже, что близость стран болгарских, или стремящихся к болгаризму, как, например, Македония, делает то, что для турок может казаться неудобным не только полная болгаризация Афона, но и просто численный перевес болгар над греками на Святой Горе.

Я рассматриваю дело теперь с точки зрения крайней турецкой подозрительности и, становясь искренно на место турецких политиков, говорю себе так: за греков теперь на Афоне число, за болгар – географическое положение (ибо все-таки Фессалия, Эллада и острова греческие гораздо удаленнее от Афона, чем Македония, которой Афон есть часть и географически, и административно). У русских же на Афоне, может быть, скорее чем у кого бы то ни было, сильная поддержка извне. Но зато они удаленнее всех других от своего племени, от своей родины, и не имеют никаких, сравнительно с греками и болгарами, местных политических интересов. Русское правительство или двигатели русского общественного мнения, если бы и желали иметь влияние на дела Афона через посредство русских монахов, как уверяют нас греки, то это им нелегко издали, а мы, турки, легко можем противопоставить им всегда и греков, и болгар, которые близко. Не оскорбляя никого и не потворствуя исключительно никому ни внутри империи, ни вне ее, мы лучше удержим за собой то более самобытное и приличное великой державе положение, которое мы приобрели теперь, с одной стороны, благодаря унижению Франции и сравнительному ослаблению Англии, а с другой – благодаря особым взаимным отношениям Германии и России, в которых взаимные опасения и некоторые общие выгоды парализуются и уравновешиваются взаимно. За русских монахов на Афоне – деньги русские и незримый, но всегда ощутительный вес великой державы; за болгар – местность и полная солидарность их нового духовенства с их народом, который держит все свое духовенство в руках и может внушить ему что угодно, когда ему вздумается сделать какой-нибудь политический volte-face[5 - Внезапный, резкий поворот (фр.).]. За греков на Афоне – число, язык официальный, предания и власть патриархии. За греков – больше реальных сил и даже русские деньги в их руках на Афоне. Другие племена поэтому, примешанные к грекам на Афоне, вредить мне, Турции, не могут; они, напротив, полезны тем, что могут одним пассивным, бессознательным сопротивлением своим или даже равнодушием к эллинизации Афона противодействовать национальной пропаганде мирских греков, теперь столь полюбивших нас, турок, страха ради всеславянского.

Так должны думать умные турки.

Divide et impera![6 - Разделяй и властвуй! (лат.).] He правда ли? Но будем же, наконец, справедливы и мы. Чем виноваты эти турки, столь беспощадно и бессовестно оклеветанные в разных органах либерального и прогрессивного фразерства? Чем виноваты турки в том, что люди иной веры сами ищут разрыва и сепаратизма? Если внешний вид справедливости, беспристрастия и своего рода невмешательства совпадает у турок с внутренним сознанием, что буйные раздоры мирских христиан и мирная пестрота афонского населения для целости империи выгодны, то кто же может за это осудить их?

Странное было бы дело, если бы государственные люди, которых предки мечом и кровью своей завоевали во время оно и расстроенную по собственной вине Византию, и грубые, некультурные племена соседних ей славян, не имевших никакой солидной организации, – если б эти государственные люди Турции пренебрегли своим долгом, в угоду кому же? – «Фар-дю-Босфору», с одной стороны, или публицистам лжеславянским, вроде сотрудников «Вестника Европы», воображающих, что они понимают восточные дела и знают, в каком именно духе действует генерал Игнатьев, которого обязанности так важны и так сложны!

Впрочем, чтобы русские монахи не чересчур размножились на Афоне, об этом туркам и заботиться нечего; об этом позаботятся разными путями внешние греки, мирские члены патриаршего синода, даже некоторые политикующие проэстосы афонских богатых обителей в шелковых рясах, курящие наргиле или жертвующие, Бог знает с какой стати, свои деньги на афинский университет, до которого и православию вообще, и Афону нет никакого дела.

Сирский епископ Ликург, молодой иерарх свободной Греции, которого слова уже один раз я приводил, прошедшею осенью прибыл на Афон. Слух прошел, что он едет туда с целью противодействовать русским.

И действительно, рассказывают, будто бы он предостерегал афонских греков от излишеств русского влияния; но тем не менее, как человек серьезно образованный, как христианин добросовестный, он отдал честь Афону за то именно, за что и мы его хвалим, именно за чистоту и прямоту его православия. В статьях газеты «??о?????» он говорит также о том, что чрезмерного усиления русских на Афоне бояться не следует более; это обрусение возможно было бы в старину, но что теперь греки слишком зорки, чтобы допустить его.

Вот это не клевета и не ложь, а спокойное суждение человека, в котором греческий патриотизм не убил вполне ни православия, ни чести, ни ума.

Вторая мера, которую должна-де принять Порта против русских на Афоне: запретить им, как русско-подданным, иметь в Турции земельную собственность и вынудить русские монастыри возвратить греческим то, что они у них купили или отняли посредством разных интриг.

Во-первых, любопытно заметить, что русского монастыря на Афоне, собственно, и нет ни одного. Есть два русских скита, св. Илии и св. Андрея, у которых на Афоне нет ни пяди земли; оба, как мы уже знаем, построены на землях монастырей греческих (свободных, действительных монастырей, имеющих голос в Протате и все ставропигиальные права), именно: первый скит, св. Илии, на земле Пантократора, а второй, св. Андрея, на Ватопедской земле. Они зависят от этих греческих обителей и не смеют даже дров себе брать из леса без спроса этих монастырей (отказа, впрочем, со стороны греков в этом не бывает).