Роман, в издательство

Ни на одной фотографии я не нашел семейной идиллии. Но зато при детальном рассмотрении обнаружил фотографии Фиделя Кастро и Мирей Матье, Джона Леннона и Лайзы Минелли с автографами. И даже фото молодого Брежнева с подписью. Я понимал, что на этих стенах висит целое состояние. Но ни одной фотографии хозяйки дома с детьми не было видно. Более того, я и внуков-то ее не видел. Общался только с агентом, который действовал по доверенности от имени то ли внука, то ли внучки, то ли их обоих – я так и не понял. Документов я не спрашивал. Бывали в моей судьбе страны, где верить людям на слово было возможно, и обратное считалось не совсем приличествующим местным нравам и правилам.

Даже если бы меня агент обманывал, я ничего не терял. Залога он не потребовал, умеренную квартплату запросил понедельно и не вперед, а по мере проживания.

Условия были странными, но мне ли привыкать к странностям, если ими была усыпана вся моя жизнь!

Все время пребывания в этой квартире я мысленно вертел историю бабушки и так и эдак. Загадочная, пустующая квартира явно намекала на какие-то московские тайны…

Но на данный момент оставалась последняя задача: найти хоть одно письменное свидетельство о том, кто здесь жил. Не хотелось думать, что бабушку по-тихому грохнули, а квартиру сдают по каким-нибудь подложным документам или по наследству, оформленному по принуждению. Всякое в нашем мире могло приключиться, а теперь, когда я не собирался оставаться здесь жить, разгадку хотелось обязательно найти и как можно скорее.

Я осмотрел каждый уголок, заглянул в каждую щель между мебелью и стенами, обыскал старинный отреставрированный стол на предмет потайных ящиков. Тщетно! Не было никаких следов. Хоть бы на фото было что-нибудь типа: «Любимой, дорогой Люсе от пламенного воздыхателя» или «Дорогая Люсьен! Рад знакомству» Нет же! Ничего.

А может, это просто задумка дизайнера? Ничего не значащие фотографии, найденные на развалах блошиного рынка?

Но нет, я чувствовал, что все не так просто! Хотя никак не мог объяснить себе это ощущение важности поиска ответов.

Собрав все свои вещи и скинув квартплату на карту агенту, который молчал, как партизан, как бы я его не пытал по поводу хозяев, я спустился в кафе. Ставшая уже знакомой девушка-бариста приветливо предложила маффин к обычному кофе, и я решился спросить:

– Саш, а вы не знали бабульку, которая жила раньше двумя этажами выше и гоняла на байке. Хотя… вы, наверное, недавно здесь работаете. Откуда вам знать?

Девушка как-то болезненно… чорт! Со всем арсеналом слов писателя я не могу передать суть этого взгляда! … Именно болезненно посмотрела на меня, потом удивленно повела головой … и, ничего не ответив, в замешательстве убежала.

Вместо нее из кафешного закулисья вышел совсем зеленый юнец и сказал, что рассчитает меня вместо Александры. Я попытался было разузнать, что с девушкой, но парень был, по всей видимости, неисправимым интровертом и ничего сколь-нибудь внятного сказать не мог.

Решив заехать к Саше когда-нибудь потом, я выдвинулся к новой, как мне казалось тогда, главе своей жизни. Я переключился на настоящее.

Таксист был настолько разговорчивым, что хотелось сменить машину или на худой конец придушить его. Так, немножечко, для профилактики, чтобы образумить! Нет, я всегда готов был говорить с любым, лишь бы поймать ту нить, которая завернет историю в неожиданные дали, но сегодня хотелось разобраться с самим собой, а не болтать с посторонними!

Как говорили в книжках, которые я читал до того, как возомнил себя писателем: сердце пело, а душа ликовала. И ничто не могло затмить этой радости, даже этот нагло нудный таксист.

Хотелось только понять: неужели это и есть влюбленность? И чувствовал ли я когда-нибудь что-либо подобное в своей жизни, ну, хотя бы в юности!

Но чем дальше я пытался анализировать свое состояние, тем увереннее казалось, что я был влюблен в нее всю свою жизнь! Казалось, что не могло быть и дня ранее, чтобы я не думал о ней. Жизнь не делилась на до и после. Казалось, что войдя в мою жизнь, она заполнила там всё: и прошлое, и настоящее, и, хотелось надеяться, будущее.

Я вышел из машины около дома Романа, достал чемодан и сумку, и замер на месте: навстречу шла она, Софья.

Хотелось броситься к ней, обнять, расцеловать, схватить в охапку, забрать и больше никогда не отпускать, но я испугался, что нас увидит Роман. А что я без его деда сейчас? И я, поджав губы и разведя руками, показывая, что в руках вещи и нет возможности поздороваться, трусливо ретировался, зайдя в калитку писательского участка.

В этот момент в моем сознании наступила пауза. Я не помню, как дошел до дома Романа, как плюхнулся в кресло на террасе и сколько я пробыл в таком оцепенении – не могу вспомнить. Одно только слово обухом стучало по голове: «Трус!», причем, в разных вариациях. Как будто тысячи сущностей вдруг пришли в мою голову, и каждый на свой лад повторял это слово. Я хотел сойти с ума, лишь бы не думать о том, что я прошел мимо нее, как будто вчера ничего не произошло между нами.

Спас Роман:

– Привет, пропавший! Куда ты вчера исчез? Даже слова не сказал… Я думал, ты сбежал, испугавшись деда, и уже не вернешься…

– За вещами ездил и расплатиться, – пытаясь вернуться в действительность, машинально ответил я.

– Это всё? – кинув взгляд на мой багаж, удивился Рома.

– Да, представь, – улыбнулся я. – Минимализм. Что нужно пи… геологу в его кочевой жизни? Пара белья и зубная щётка…

– Пффууу, чуть не спалился, – сказал в моей голове какой-то остаточный голос из тех, что кричали «трус».

– Тааак, я что, схожу с ума с этой влюбленностью и здешними призраками? – спросил первого второй голос внутри меня.

– Молчать! – попытался заткнуть их обоих кто-то третий.

– Да, щас! Кто ты такой, чтобы нами командовать! – возразил первый.

– Как дедушка? Приходил? – сказал я вслух, чтобы эти трое заткнулись.

– Да тут такое столпотворение народа было, пока ты где-то пропадал… – ответил хозяин дома.

– То есть? – Голоса в голове исчезли, я полностью вернулся в действительность.

– Ночью нагрянул Афиноген, сказал, что ты открыл ему глаза на его творчество, и он теперь знает, что ему делать и что писать. Утром прибегала его жена, спрашивала, куда я дел ее мужа, Афиноген ушел из дома. Потом была Софья и несла какую-то чушь. Потом заявилась полиция, потому что тесть Афиногена – какая-то шишка в МВД или где-то там еще, и они завели дело о его пропаже или похищении.

Не смог я удержаться и не спросить, с напускным безразличием, конечно же:

– А что за чушь несла Софья?

– Да даже не бери в голову! Какие-то фантазии влюбленной дурочки. Крыша уже поехала, видимо, столько лет ходить вокруг меня…

– А тебе… – попытался спросить я.

– Мы еще вчера закрыли с тобой эту тему. Мы больше не говорим о моих отношениях с Софьей. А теперь про деда. Он объяснил мне, почему явился тебе. Сказал, что хочет заключить с тобой сделку. Он отдает тебе то, что тебе нужно, и то, зачем ты здесь. Не знаю уж, чтобы это могло быть. А ты за это делаешь из меня писателя. И если у тебя за восемь дней не получится сделать из меня писателя, то он вышвырнет тебя вон.

Роман смотрел на меня и наслаждался моментом. Он, конечно же, понимал, что не собирается становиться писателем. И если его не сподвиг на этот труд родной дед-призрак, то уж куда там какому-то геологу справиться с этим…

Остался вопрос: почему он вдруг смотрел на меня сверху вниз. Не в физическом смысле этого выражения, а с налетом какого-то садистского превосходства. Он видел нас (заметьте: нас, я не говорю: меня) с Софьей? Софья сказала что-то о нас? Я почему-то уже не сомневался, что она уже любит меня, а не этого Романа, которому симпатизировала всю свою жизнь.

Мне хотелось этого до скрежета зубов… чтобы она уже любила меня! Чтобы утереть нос этому сопляку! Знаменитый дед говорит ему: пиши, у тебя талант! А он выкобенивается тут! Кто бы мне сказал, что у меня талант! Не нравится, видишь ли, ему его писанина! Знал бы он, сколько всего писатели готовы отдать, чтобы только получить замысел книги! А он пишет и сжигает, падла! Знал бы, какие лишения мы готовы терпеть, чтобы написать, чтобы получилось. А у него пишется, и он нос воротит! Его увещевает такой дед, а он корчит из себя не пойми что! Дед с Того света пришел и тусит тут, чтобы родной внучок поверил в свое призвание…

В общем, к этому моменту между нами сложились натянутые отношения: он хотел немножечко стереть меня с лица земли, а я его презирал настолько, что, кажется, с удовольствием бы уже и стер.

– Ладно, окей, – резюмировал мизансцену Роман. – Мне пора на работу, а ты осваивайся здесь. Если дед сам не явится, а ты захочешь с ним поговорить, найдёшь его в кабинете. Просто сядь в его кресло и закрой глаза.

– Постой, ты же вчера говорил, что не работаешь…

– Да, не работаю, но хожу по окрестностям, чиню, что попросят, помогаю людям, они мне за это что-нибудь подают.

– Но мы же договорились, что у меня есть деньги на еду, зачем тебе куда-то идти сейчас? – реально не понимал я, что происходит.

– Не хочу, чтобы надо мной ставили опыты и склоняли к писательству. Это первое. А второе – ты всего-то здесь на восемь дней! И если дед решит (а он, уверяю тебя, решит) вышвырнуть тебя отсюда, как он сказал, то, поверь мне, ты и пары секунд без его произволения здесь не останешься!

– Ясно, – не стал спорить я о том, о чем спорить было неблагоразумно.

«Интересно, – снизошло на меня как озарение. – Получается, дед ведь знает о нашем поцелуе с Софьей? И ничего не сказал внуку? Или сказал? И поэтому он себя так ведет? Надо пойти поговорить с дедом…»

Роман ушел, показав мне комнату, в которой я мог расположиться. Это была достаточно уютная средних размеров выбеленная комнатенка с шикарной печкой и приличным письменным столом, с креслом около распахнутого окна и небольшой кроватью. Всё, что надо писа… геологу на отдыхе!