Сумерки Бога, или Кухонные астронавты

Физик времени Айзек Рубин,

Физик энергий Генрих Айхендорф,

Антрополог Нина Когуа…»

В суете и неловкости первых минут знакомства я удивился тогда: антрополог? В экспедиции к краю Вселенной? А ты засмеялась, ответив: да, взяли, чтобы двенадцатая каюта не пустовала!

Ты была похожа на девушку с иллюстрации в книжке «Мцыри», что я читал еще школьником. Ты мне сразу очень понравилась.

Зойка закрутила веселым вихрем, организовала всех, чтобы расставить тесным кружком стулья; Эшли тут же принялась искать и нашла общих знакомых: Айхендорф ходил три года назад к V404 Лебедя в экипаже со штурманом, за которого Эшли едва не вышла замуж на первом курсе, Айзек был знаком с нашим преподавателем по энергии слабых взаимодействий, а сестры-близняшки Сато, оказывается, лет двадцать назад были в одном летнем шахматном лагере с ее двоюродным братом. Я подумал тогда, что двенадцать миллиардов людей расселились по меньшей мере на десятке планет, а мир по-прежнему остается тесен.

Помню, как мы наконец расселись, и я предложил, чтобы каждый еще раз представился и немного рассказал о себе; помню, что Махтаб дольше всех оставалась застенчивой – это потом оказалось, что она хохотушка не хуже Зойки, а еще что почему-то попросила называть себя не Махтаб, а Лили; помню, как Али сказал о себе просто «я врач», развел руками и улыбнулся смущенно и белозубо; а следом за ним очень тихий, невысокий темноволосый парень представился: «Ой», и все стали переспрашивать, а он назвал полное имя, и спрашивать больше не стали:

«…Штурман Эшли Хатчинсон-Грант,

Бортинженер Зоя Черновыл,

Кибернетист Ойуун Уобулаахан,

Врач Али Шейх Махмуд,

Лидер-пилот…»

Лидеров экипажа всегда указывают последними.

Мы провели тогда вместе четыре часа; лучи солнца уже не падали сверху, а широкими золотыми полосами лежали на блестящем полу от одной прозрачной стены до другой, и мы решили быстро написать, что от нас требуется, а потом полететь куда-нибудь вместе, чтобы продолжить знакомство. Помню, как Лили прикрывала свой листочек ладошкой, а Акико и Юкико сдали один ответ на двоих. Потом мы набились в два глайдера и полетели в Москву; помню, как Айхендорф ночью читал Зойке стихи Гейне на очаровательно старом немецком, а Лили тут же переводила и повторяла их на фарси; как спорили, у кого сложнее родной язык, и победил Ойуун, потому что на саха-тыла говорили только Акико и Юкико, чем удивили нас всех, а более всего самого Ойууна. В итоге мы встретили раннее утро в Москве, сидя на набережной у Васильевского спуска и глядя, как восходящее солнце золотит устремленный в прозрачное небо шпиль высотки на Котельнической.

А около полудня нам сообщили, что мы стали экипажем первого в истории звездолета-«миллиардника», исследовательского крейсера класса А-бис «Эволюция». Наша группа была единственной, где ни один из двенадцати не предлагал заменить никого из будущего экипажа.

Началась подготовка к полету.

В основе своей «Эволюция» была типовым исследовательским крейсером, предназначенным для экспедиций в сверхдальний космос. Серьезные модификации относились главным образом к инженерно-энергетическому контуру и, конечно, конфигурации SQR-двигателя, так что на подготовительном этапе больше всего поработать пришлось Зойке. Основательно занят был и Ойуун, который, по обыкновению всех кибернетистов, немедленно свил себе подобие гнезда на рабочем посту рядом с серверами ICU, и сутками там просиживал: знакомился с Лапласом, разговаривал с ним, даже пел ему что-то протяжное и мелодичное, и отлаживал его взаимодействие с операционными модулями «Эволюции». Уединение его нарушала лишь Эшли, чтобы вместе консолидировать навигационный блок с вычислительным центром ICU. К тому же, как оказалось, Ойуун вообще никогда раньше не летал в космос, ни в дальний, ни в ближний, за исключением школьных экскурсий на Луну и на Марс, так что ему пришлось отдельно осваивать базовый курс управления основными системами корабля – навыки, совершенно необходимые для всех без исключения членов экипажа, чтобы в случае критической ситуации каждый мог подменить хоть пилота, хоть штурмана, хоть инженера в той мере, которая позволит выжить и вернуться домой. Кроме него этот курс проходила только ты, Нина, потому что тоже никогда раньше не была в космосе.

Так ты сказала тогда.

У всех остальных наших исследователей был приличный опыт дальних космических экспедиций и отличная подготовка в части технических знаний. Вспоминая последующие события, я думаю, что было бы лучше, чтобы такая подготовка у некоторых хромала на обе ноги или отсутствовала вовсе.

Потом «Эволюция» отправилась в стартовую зону, а мы на два месяца поселились в Академгородке, изучая теоретическую часть программы того невероятного путешествия, что нам предстояло.

Пришла осень. Октябрь позолотил дубы на аллее; оранжево-красные листья липли к влажному белому мрамору, похожие на рваные раны.

В далеком 1993 году, отправляясь на «Пионере» в неизвестность межзвездных пространств, 22 отважных первопроходца перед отлетом с Земли на прощание посетили родные села и города – все вместе, родину каждого. Их можно было понять: они уходили на десятилетия, которые на Земле должны были обернуться веками. По сути, астронавты той Первой межзвездной навсегда покидали знакомый им мир. К счастью, дерзновенный полет человеческой мысли изменил сценарий, казалось бы, неизбежно предначертанный суровой судьбой, и они вернулись обратно всего через шесть лет – первыми покорителями планеты нашей ближайшей соседки-звезды.

Но обычай остался. С тех пор перед каждым особенно значимым или рискованным рейсом весь экипаж посещает родные места; и вот, 1 октября 2021 года мы отправились в свое последнее путешествие по нашей Земле.

Первой точкой на прощальном маршруте был Лас-Вегас, родной город Эшли. Мы прилетели туда за полночь; с высоты в десять тысяч метров он сверкал мириадами ярких огней, словно на черный бархат пустыни кто-то опрокинул жаровню, полную раскаленных углей и бриллиантов. Несмотря на глубокую ночь, нас с нетерпением ждали, и организованный радушными жителями Вегаса парад в нашу честь завершился лишь с первыми лучами рассвета. Мы побывали во Дворце Славы Первых Космонавтов, в знаменитом Музее Передовой Науки, в «Ойкумене» – исполинском планетарии, где круглые сутки показывали в виде объемной карты всю исследованную человечеством область Вселенной с ее галактиками, квазарами и пульсарами, черными дырами, туманностями, звездами и планетами, и, конечно, в грандиозных павильонах Выставки Достижений Всемирного Хозяйства, а днем стали свидетелями трогательного прощания Эшли со своими родителями и шестью братьями, оставшимися ждать ее на ранчо неподалеку от города.

Мы побывали на родине Акико и Юкико, в очаровательном Нагасаки, с его террасами, сбегающими к берегу моря, и множеством древних святилищ – тихом городе, не знавшем ужасов войн и пламени катастроф. На вечно цветущем, влажном и жарком Хайнане Ли Вэй угощал нас окрошкой на кокосовом молоке, жареным мороженым и каким-то невероятным пороховым чаем. После субтропиков его родного Санья октябрьский Верхневилюйск показался по-особенному морозным – один только Ойуун улыбался и, кажется, наслаждался ледяным крепким холодом родных мест; но меня, никогда не бывавшего здесь раньше, поразил не мороз, а величественные постройки этого всемирно известного наукограда, что подобно сказочным башням и шпилям вздымались среди равнин тундры на сотни километров по обе стороны от полноводной реки Вилюй.

В Зугдиди к дому твоих родителей пришел не только весь город, но, кажется, и люди из десятков окрестных сел – ты помнишь, Нина? Я честно старался удержать в памяти имена всех родственников, друзей и соседей, но все же сдался на третьей сотне; нас задарили подарками и цветами, а Эшли получила с десяток предложений немедленно выйти замуж. Генрих, Зойка и Лили выучились танцевать лезгинку и неутомимо кружились в кругу восхищенной публики; Акико и Юкико обыграли в нарды твоего двоюродного дядю Самсона, которого никто не мог обыграть последние тридцать пять лет. Что же до меня, то я – да и Айзек, и Али, и Ли Вэй, и особенно Ойуун, к которому какой-то трогательной, едва ли не материнской заботой прониклась, кажется, твоя тетя – после изобильного угощения едва встали из-за стола, когда наступило время отправиться дальше.

В Пальмире мы познакомились с родными Лили и сфотографировались все вместе рядом с живописной Триумфальной аркой; в Акко гуляли среди бастионов, стен и подземных ходов; в Могадишо, городе, известном удивительным гостеприимством местных жителей, папа и мама Али, фермеры в трех поколениях, знакомили нас с потрясающими достижениями местных аграриев, кропотливым и самоотверженным трудом которых в этих ранее бесплодных и пустынных краях созидался изобильный и плодородный участок Великого пищевого пояса Земли.

Помню, как показывал вам Ленинград.

Мы были молоды; мы были жителями Земли, больше того – всех планет, где люди создавали новые колонии и города; нет – еще больше: мы были астронавтами, бродягами космоса, первопроходцами бесконечных просторов Вселенной! На Земле мы легко переезжали с континента на континент, уходя в рейс – оставляли за кормой родную планету и не оборачивались, устремленные вдаль и вперед. Мы были вечными странниками, полными жажды новых открытий, нам не была свойственна ностальгия, привязанная к родному месту чувством грусти или щемящей тоски.

Но Ленинград – это город, который невозможно покинуть.

Ты знаешь, я родился здесь и прожил всю жизнь. Обе жизни.

Можно годами не выходить на Дворцовую, не видеть огней на Ростральных, не смотреть на Петропавловскую крепость, проезжая через Троицкий мост, и не бродить закоулками Петроградской, но стоит лишь только уехать надолго, как начинаешь тосковать по всему этому, и тем сильнее, чем дольше разлука, и чем острее осознание того, что скоро вернуться не сможешь. Я водил вас по знакомым и любимым с детства местам: острова, Литейный, Пески, Коломна; я останавливался, и практически на любом перекрестке мог рассказать сразу несколько разных историй – не про архитекторов, дома или памятники, а своих, личных и важных. Сейчас, когда тоска одиночества порой становится невыносимой, а свет – особенно тусклым, когда кажется, что моя квартира – пузырь в паутине, и я останусь в нем вечность, безвылазно и безысходно, я выхожу из дома, еду в автобусе или метро, чтобы снова пройти по знакомым местам – но больше не узнаю их. Все так же – и совершенно иначе; не только витрины и вывески – но и небо, и краски, и дома, и лица, и выражение лиц, словно встретил старого друга, а он глядит на тебя, не узнавая, да и ты с трудом различаешь знакомые когда-то черты сквозь что-то холодное и чужое. Я как будто живу на могиле близкого человека; я в родном городе, потерянном для меня навсегда. Кажется, что он совсем рядом, загляни за угол, протяни руку, зажмурься покрепче, тряхни головой – но нет… Не откликается, не отвечает, как если бы я оказался с обратной стороны киноэкрана, на котором крутят черно-белые фильмы, или за зеркальным стеклом, или в призрачном городе мертвых, откуда нет возвращения…

Прости, Нина, что-то я расклеился к ночи. На часах сейчас 2.24. Наверное, пора спать – если смогу уснуть. Продолжу утром.

Прямо сейчас за дверью на лестнице опять завыл чертов лифт.

…Последней была Одесса. Сейчас за окном ноябрь – в Санкт-Петербурге это лучшее время для воспоминаний о солнечных днях. Едва ранним утром ступили мы на Овидиопольскую дорогу, в дальнем конце которой, среди деревьев старого парка, стоял дом родителей Зойки, как к нам побежала навстречу взволнованная, радостная ребятня, выкрикивая с восторгом:

– Тетя Зоя приехала! Тетя Зоя! Тетя Зоя!

До отлета с Земли оставалось чуть меньше суток.

Мы провели этот день в уютнейшем старом доме со скрипучими полами и мезонином, с садом, где в укромном его уголке потемневшую от времени резную беседку увивал виноград, и где каждому нашлось место, чтобы провести эти часы так, как ему было нужно: наедине с собой, или в веселой компании во дворе – там Зойка, любимица всех окрестных детей, без устали возилась с ними до самого вечера. А когда зашло солнце и краткие южные сумерки стали ночью, мы отправились к морю.

Шум волн в темноте был размерен и тих, как дыхание спящего человека. Я лежал на песке, глядя в распахнутую надо мной бескрайнюю черную бездну, в которой вращались, подобные исполинским алмазным колесам, холодные россыпи звезд. Позади меня слышались голоса, тихий смех, то звенела, то снова смолкала раздобытая у Зойки дома гитара. Я почувствовал чьи-то легкие шаги по песку, а потом кто-то лег рядом со мной, голова к голове.

Это была ты, Нина.

– Айхендорф гитару мучает, – сообщила ты. – Айзек пытался отобрать, но он не сдается. Хочет непременно исполнить какой-то жестокий романс.

Я улыбнулся и промолчал.

– О чем думаешь?

– О звездах. Где мы были, а где не бывали еще.

– И как?

– Да почти нигде не были, если в масштабах Вселенной. В одной только нашей Галактике больше трехсот миллиардов звездных систем. А сколько еще там, куда мы уже дотянулись: в Магеллановом облаке, в Большом псе, в Секстанте, в Фениксе, в Андромеде!

– И что же, непременно надо везде побывать? – тихо спросила ты.

– Обязательно! А как же иначе?

Айзек все-таки завладел гитарой; струны зазвенели мелодично и стройно, и он запел:

Я не знаю, зачем и кому это нужно,