Местоположение, или Новый разговор Разочарованного со своим Ба

Эпизод 7

Длится пауза.

Фауст (опускаясь, наконец, в кресло, негромко): О, тяжесть бытия… Живем, как будто тащим на плечах такую ношу, что и врагу не пожелаешь… Как мало способов нам выразить себя! То, что таится в глубине души и лишь случайно дает о себе знать, словно выпрыгнувшая из воды рыбка… Что делать, чтоб услышали Небеса? Пить уксус? Кричать? Умолкнуть навеки? Сверкать белками глаз? Кататься по полу? Визжать? Проклясть Творца? Убить? Или копаться во внутренностях врага, наматывая на руку его кишки? Вырвать сердце? Иль наоборот, исчислить звездное движение? И все зачем? Чтобы сказать – смотрите, это сделал я? Вот я каков! Смотрите, идиоты! Это я! А не другой! Ого! Что делать? Строить города? Каналы рыть? Иль двинуть рать на Прагу? Или удивить всех своим хваленым милосердием и состраданьем?.. Нет, все не то. Не то. Не то… Не то, за что бы ты ни взялся, милый. (Кричит). Зато взамен является тебе то дело, которое достойно своего Творца – единственное дело, которое зовет тебя быть в вечности никем. Чтоб скрыться. Спрятаться. Уйти туда, где не достанут ни меч, ни бойкая стрела, где нет ни слов клеветника, ни глупости дурака, – где ты готов исчезнуть, забыться, сгинуть, но перед этим отплеваться вволю, да так, чтобы мир навечно утонул в плевках.

Дьявол (появляясь за спиной Фауста). Мне кажется, ты что-то упустил.

Фауст: Что? (Быстро обернувшись). Это опять ты?.. Ведь я тебя не звал.

Дьявол: И, тем не менее, я как раз вовремя. Еще немного и ты стал бы богохульствовать или проклял бы все Творение, а это, согласись, нехорошо.

Фауст: Интересно, с каких это пор Дьявол избегает богохульства?

Дьявол: С тех самых, как Небеса стали проповедовать плюрализм и уважение к чужому мнению… А если говорить серьезно, с тех самых пор, как наш Господь показал себя с лучшей стороны, сотворив мир, где все с легкостью поддается исчислению и вполне умещается в десяток простых формул!

Фауст: Я что-то не пойму… Ты это серьезно? Так у тебя с Небесами мир?

Дьявол: Еще какой.

Фауст: Вражде конец?

Дьявол: И новой жизни праздник.

Фауст: Когда же вы успели, интересно?

Дьявол: Я же говорил – вы что-то упустили.

Фауст: И что же, если не секрет?

Дьявол: Славить Небеса и быть Им верным сыном.

Фауст: Тьфу, паяц!.. А хочешь, чтобы я тебе поверил. Нет, уж дудки.

Дьявол: Оставим, Фауст. Тем более, что я к тебе явился с новостью, любезный… Пока ты предавался меланхолии, кое-что произошло и, при этом, весьма существенное.

Фауст: Если ты про помолвку Маргариты, то я в курсе.

Дьявол: Святая Лестница! И кто же это тут успел наябедничать?

Фауст: Один проныра.

Дьявол: Боюсь, я с ним знаком.

Фауст: Но это вовсе не повод, чтобы его тиранить. Он мой товарищ. Этим сказано все.

Дьявол: Тогда, быть может, что-нибудь другое?.. Признаться, я бы поразмялся сейчас с пожаром, наводнением иль грозою. Чтоб затряслась земля, чтоб Океан свое покинул ложе и чтобы Ад отдал своих мертвецов… Вот было б, согласитесь, сколько смеху!

Фауст: Я вижу, тебе вновь нечем заняться. Коль так, иди, расстрой эту чертову помолвку, да так, чтоб не осталось и следа!… Давай, не мешкая, да поживее, если можешь.

Дьявол: Хотите, чтобы я расстроил помолвку?

Фауст: Да, да, да!.. Хочу!.. Не медли ни минуты!.. А кстати, бес. Ты, наконец, узнал кто я такой?

Дьявол: Узнаю, успокойтесь. Что за спешка, в самом деле?..

Фауст: Исчезни, черт!

Дьявол: Покорно исчезаю.

Дьявол скрывается.

Мрак заливает сцену.

Эпизод 8

На пороге возникает Кетхен, которая открывает двери и впускает Вагнера.

Вагнер: Мое почтение, фрау Кетхен, мое почтение.

Кетхен: Мое почтение, господин Вагнер, мое почтение… Боюсь, что господин Фауст пока еще не вернулся, но вы можете подождать его здесь.

Вагнер: Он должен был ждать меня в это время. Надеюсь, с ним все в порядке?

Кетхен: Сказать по правде – я сама не нахожу себе места…Вы не поверите – в последний раз он опоздал лет пятнадцать назад. Тогда тоже стояла глубокая осень, опавшие листья шуршали под ногами, да еще уныло гудели над городом погребальные колокола… (Быстро повернувшись и прислушиваясь). Слышите?.. Слышите?

Вагнер опасливо озирается.

Вагнер: Мне кажется, я что-то слышу…(Помедлив) Похоже, кто-то умер… (Обращаясь к Кетхен) Давно ли господин Фауст изволил отправиться из дому?

Кетхен: Еще не было и девяти по башенным часам. Но перед этим… Перед этим к нему явился человек, которого я узнала, и попросил господина Фауста, не медля ни минуты, отправится вместе в ним к больному, точнее, к больной, чье имя я боюсь теперь произнести.

Вагнер: И кто тот человек?

Кетхен: Слуга – в котором я узнала одного из слуг известного вам бакалейного дома.

Вагнер: Не может быть!

Кетхен: И тем не менее!..

Вагнер: Как все запутано!.. И что же было дальше?

Кетхен: Боюсь, потом они слегка повздорили – во всяком случае, так показалось мне… Слуга кричал, настаивал, сердился, а ваш учитель все время отказывал ему и что-то возражал, но, наконец, махнув рукой, накинул плащ и бросился вслед за слугой, не дав мне никаких существенных указаний.

Вагнер (догадываясь): Так он теперь…

Кетхен: Мне кажется, что тут гадать нет смысла. (Резко повернувшись к двери) Тем более, похоже, мы все-таки дождались.

Небольшая пауза. Все присутствующие смотрят на медленно открывающуюся дверь, из-за которой так же медленно появляется доктор Фауст. Сразу видно, что он сильно взволнован и напуган.

Кетхен (бросаясь к Фаусту): Великий Боже!

Фауст: Мне надо выпить. (Идет под изумленными взглядами Кетхен и Вагнера к буфету, где быстро наливает себе стакан вина и выпивает его).

Вагнер: Э-э… Дорогой мой…

Фауст: Не сейчас, мой друг, не сейчас! (Наливает и выпивает еще один стакан, потом, не снимая плаща, в изнеможении опускается в кресло.)

Небольшая пауза.

Боюсь, у меня для вас плохие новости, друзья мои… Но прежде чем открыть рот, я хочу, чтобы вы поклялись мне в том, что ничего из услышанного вами здесь сегодня, не выйдет за стены моего дома… К вам, Кетхен, это тоже относится.

Кетхен: Пускай испепелит меня огонь, если я скажу кому-то хоть полслова!

Вагнер: И меня тоже… Рассказывайте, мой друг, рассказывайте!

Фауст (помедлив): Возможно, вам уже известно посетившее нас несчастье… Дурные вести ходят быстро.

Вагнер: Известно – что?

Фауст: О фройляйн Маргарите.

Вагнер: И что же фройляйн?

Фауст: Так значит, ты еще ничего не знаешь?.. Ах, Вагнер, Вагнер!… И ты, Кетхен?.. А ведь она скончалась нынче рано утром.

Вагнер: Как?!

Кетхен: Как!

Фауст: Ушла, не успев ни к причастию, ни к исповеди, оставив по себе целую гору тайн и загадок, которых нам уже не отгадать.

Вагнер: Не может быть!

Фауст: Увы!

Кетхен: Несчастная дитя!

Фауст: О, тут бы следовало быть поосторожней!.. Ты думаешь – она дитя? А у меня, представь себе, совсем другие представления. К тому же я видел своими собственными глазами такие вещи, о которых лучше сразу позабыть… А впрочем, по порядку.

Вагнер: Я весь внимание.

Кетхен: И я, ваша милость.

Фауст: Не буду вам рассказывать ненужные детали. Когда с посыльным вместе я вошел в дом, мне стало вдруг так тяжело, как будто я всю ночь ворочал камни или мешал цемент. Как будто чей-то голос меня предупреждал: «Остановись. Уйди, пока еще не поздно. Спасайся. Смерть близка». Но одолев свой страх, я сбросил плащ и бросился к больной. Никто меня не встретил, никто не проводил в покои фройляйн Маргариты, лишь кто-то, пробегая мимо, сказал мне на ходу: «Она умерла. Вам, доктор, больше нечего здесь делать». Это было как внезапный удар грома прямо над головой, как выстрел пушки во время большого праздника. Конечно, мне следовало бы сразу покинуть этот дом, но как будто что-то меня не пускало. Дойдя до комнаты фройляйн Маргариты, я открыл дверь и вошел… О Боже, Боже! Она лежала посреди зала, уже одетая в белое подвенечное платье, прекрасная и безмятежная, как будто только что прилегла на минутку отдохнуть от вышивания и сейчас снова откроет глаза и протянет руки к пяльцам… Ах, если бы все знать заранее, Вагнер! Как просто можно было бы тогда избежать всего ненужного, печального, ужасного!.. Сидящая у окна псаломщица негромко читала Псалтирь, а я подошел к ложу фройляйн Маргариты и дотронулся до ее руки. Она была, конечно, мертва. Какие сомнения! Я заглянул в ее лицо. Оно было спокойно и невозмутимо, но в уголках губ таилась странная усмешка – так, словно она знала что-то такое, чего не знали мы, живые, и что делало ее неуязвимой и свободной. «Взывай, если есть отвечающий тебе» – звучали слова псалма, и я уже было присоединился к ним, как вдруг мое сердце бешено заколотилось, потому что я увидел фройляйн Маргариту, которая медленно поднималась из гроба, широко раскинув руки и запрокинув на плечо голову. Потом раздался глухой звук удара, это упала в обморок псаломщица – и я услышал свой собственный негромкий хрип, который непроизвольно вырвался из горла.

Кетхен: О, Боже, Боже!

Вагнер: Ужас… Ужас!.. Ужас!..

Фауст: Когда вы видели бы то, что довелось мне видеть этим утром, вы навсегда забыли бы и что такое смех, и с чем его едят!..

Вагнер: Но как это возможно?.. Друг мой, объясни, коль знаешь?

Фауст: Мы разве не говорили с тобой про падшие души?.. Про те несчастные, которые, оставив тело, проворно ищут новых впечатлений заместо прежних, и всегда готовы вцепиться в горло или вырвать сердце, в чем они большие мастера?

Вагнер: Но что же было дальше, милый Фауст? Как удалось тебе спастись?

Фауст: Ах, Вагнер! Если бы ты только видел то, что видел я!.. А видел я нашу фройляйн Маргариту, стоящую у гроба своего и затем медленно идущую, озирающую вокруг и заглядывающая в углы, так – как будто ей надо было кого-то обязательно найти. Она была ужасна – можете мне поверить, – волосы спутаны, на лице темные пятна, рот открыт, зловонное дыханье – к тому же она с трудом держалась на ногах, то падала на пол, то извивалась, царапая паркет, то глухо призывала Духа тьмы, с которым была, наверное, в хороших отношениях, – но главное, о чем я догадался не сразу, было то, что она, несомненно, искала меня, – раскинув руки, щелкая зубами и хриплым шепотом она меня звала, да так, что имя мое гулко раздавалось под сводами покоев и замирало, чтобы повториться. Она шептала «Фауст! Фауст!.. Фауст…» и этот шепот был сильнее крика. И тут я понял, что она слепа.

Вагнер: Но кто она? Кто это был?

Фауст: Еще не догадался?.. Что ж, я тебе отвечу… Передо мной была моя душа-беглянка, которая лет двадцать пять назад бежала от меня, не разбирая дороги, и больше я ее с тех пор не видел.

Вагнер: Твоя душа?.. Когда бы это был не ты, то я сказал бы, что ты, наверное, заболел.

Фауст: И тем не менее, Вагнер… Это она.

Вагнер: Твоя душа?.. Да ты и правда болен! (Обращаясь к Кетхен.) Кетхен?

Фауст: Когда б ты видел, как раскинув руки, она идет в надежде схватить меня, или когда она взмывает вверх, чтобы затем упасть как ястреб на добычу, или когда она зовет меня и чувствует, что где-то я поблизости стою, – то ты не стал бы сомневаться, друг любезный. Сто тысяч мыслей пронеслись вокруг меня, когда я видел – кольцо сжимается вокруг меня, и фройляйн Маргарита становится все ближе, и от ее дыхания идет ужасный смрад, и все вокруг вселяет ужас и тоску. И тут я вспомнил книжечку твою. Ее я сунул в запасной карман и – чудо! – она не потерялась, терпеливо ждала своего часа, и вот он наступил. Не успел я прочесть первое заклинание, как страшный крик вырвался из груди фройляйн Маргариты и она упала, царапая паркет и наполняя покои ужасными проклятьями… Вынести этого я уже не мог. Я бросился бежать и через минуту вдыхал свежий воздух и благодарил Небеса за то, что они не дали мне погибнуть… Вот, дорогие мои, в двух словах, что со мною приключилось сегодня и о чем мы все должны пока молчать!

Вагнер: Непостижимо!.. Но что же будет завтра?.. Мне кажется, любезный друг, тебе грозит серьезная опасность.

Фауст: Обсудим это позже… А теперь мне надо отдохнуть…(Жестом останавливая Кетхен.) Нет, нет, оставьте все как было… Вздремну полчасика – авось и полегчает.

Вагнер: До вечера. Прощай мой друг бесценный. (Уходит вслед за Кетхен.)

Фауст засыпает. Длится сон.

Эпизод 9

Фауст (поднимая голову и озираясь): Кто тут?

Голос: Я сон твой, Фауст.

Фауст: Сон?.. Но кто ж тогда его увидит, этот сон, коль я стою поодаль от него?.. (Обращаясь к толпящимся вокруг невидимым существам.) Ты кто?

Первый Голос (из тьмы): Я – медвежья лапка.

Второй Голос: А я – клевера пыльца.

Третий Голос: Я – женский вздох.

Четвертый: Я – сладость поцелуя.

Пятый: Я – счастье умереть.

Шестой: Я – отголосок сна.

Седьмой: Я – лунная тропа.

Восьмой: Я – солнца яркий луч.

Девятый: Я – проросшее зерно.

Фауст: А я?.. Кто я такой? (Кричит.) Кто я такой?.. Ответьте, наконец!

На сцене появляется Ангел.

Ангел: Никто!

Хор ангелов: Никто!

Хор невидимых существ: Никто!

Фауст: Но если я – никто, то это значит, что вслед за мною погрузился в Бездну целый мир, и Сам Господь благословил его паденье.

Ангел: Ты мыслишь правильно, хотя и однобоко, что, впрочем, свойственно всем людям без остатка.

Фауст: Когда б Господь услышал слабый голос мой, уж я б нашел тропинку к его сердцу. Но Он молчит.

Ангел: Он слышит.

Фауст: Сомневаюсь.

Ангел (в сторону невидимых существ): Тогда спроси у них.

Фауст: У этих?.. Что ж, спросить, конечно, можно! (В сторону невидимых существ) Эй, горлопаны!.. А ну-ка покажите, что недаром вы едите хлеб хозяйский, вином к тому же запивая… Ты кто?

Первый Голос (из тьмы) Я – рев Левиафана.

Второй Голос: Я – шум деревьев, плачущих в грозу.

Третий Голос: Я – детский смех.

Четвертый: Я – шепот в темноте.

Пятый: А я – последний вдох.

Шестой: Я – дым костра.

Седьмой: Я – скачущий кузнечик.

Восьмой: Я – смерть солдата.

Девятый: Я – голос Божества.

Фауст: А я?.. Кто я такой?.. Скажите мне на милость!

Ангел: Никто!

Хор ангелов: Никто!

Хор невидимых существ: Никто!

Фауст: Опять впустую пролетело время…

Ангел: Не надо торопиться, вот разгадка.

Фауст: Еще скажи – случайно перепутал двери!

Ангел: Сказать легко. Но только кто поверит?

Фауст: Послушай, Ангел, если ты еще не понял. Я сам та дверь, в которую стучу без перерыва. Он дал нам ключ, но где искать ту Дверь, которую мы ищем десять тысяч лет?

Ангел: Бог говорит – ты ищешь волю, а вовсе не порядок.

Фауст: Он говорит об этом с одобрением.

Ангел: Ах, вот оно что!.. (Отступает вглубь сцены.) Что ж, сон закончился. Смирись и возвращайся в явь. (Исчезает.)

Сон кончился.

Эпизод 10

Кетхен (появляясь на пороге): К вам господин священник.

Фауст (просыпаясь): Что?.. Господин священник?.. Разве мы договаривались? (Пытается проснуться). Пускай войдет.

Кетхен исчезает и почти сразу в келье появляется Священник.

Фауст: Святой отец!.. (Подходит под благословение). Простите, я вздремнул слегка и не вышел вас встретить… Садитесь, ради Бога…Чем заслужил я ваше появление?

Священник: Одним желанием увидеть и услышать человека, о котором нынче говорит весь город.

Фауст: Хотите, чтобы я поверил вам, что вместо того, чтобы читать проповеди, принимать исповеди и причащать плотью Спасителя, вы постучались в дверь мою с единственной целью меня услышать и увидеть?

Священник: Мне говорили, будто вы все любите расставить по своим местам, чтоб облегчить себе поиск истины… Теперь я вижу – это правда.

Фауст: Поэтому давайте не будем любезничать друг перед другом, а перейдем к делу, что сэкономит нам время.

Священник: Согласен.

Фауст: Тогда скажите, положив руку на сердце – зачем вы здесь?

Священник: Отвечу. Я здесь затем, чтобы понять, как может такой человек как вы, все время жизни отдавать науке, которая – как это знают все – не в состоянии нас вести к спасенью? Иль, может, вы считаете, что Священное Писание бессильно перед истинами, которые открывает нам наука?

Фауст: Отвечу по-простому. Тот, Кто повесил над землей светлую Венеру и воинственный Марс, тот уж, наверное, не спасует перед тем, что Он сам же и сотворил. К тому же и Священное Писание, и истины науки только кажутся нам противоречащими друг другу, когда на самом деле они дают возможность нам сделать выбор среди ста тысяч всевозможных вариантов, взяв всю ответственность за этот выбор только на себя.

Священник: А кстати. Я слышал от многих достойных людей, что вы большое значение придаете этой самой человеческой ответственности, – так, как будто человек в состоянии одной только волей распорядится жизнию своей, не прибегая к помощи Творца.

Фауст: А разве нет?.. Иль мало нам дает Господь свободы, чтобы мы распоряжались ею по собственному усмотрению, набивая шишки и обретая драгоценный опыт, без которого все прочее – только смешное сотрясение воздуха и повторение чужих слов?

Священник: Уж не хотите ли вы сказать, любезнейший господин Фауст, что наш Господь, поправ все сказанное Им Самим, передал дело спасения грешников в руки самих грешников?.. Что человек тогда становится мерой всех вещей, и даже Всевышний должен отчитываться перед ним, словно кухонный мальчишка?..

Фауст: Пусть так. Но что останется от человека, если мы лишим его свободы? Презренный механизм, не более того!.. Я лучше поведаю вам одну историю, чтоб сказанное было вам понятней. (Опускается на колени). Она случилась со мной, в тот год, когда чума свирепствовала в городе, и Божий гнев все разгорался так, что скоро стало всем казаться – Небеса оставили нас на произвол судьбы! А между тем зловредная болезнь не унималась. Горели трупы, не было повозок, чтоб вывозить тела, собаки грызли плоть, которая еще совсем недавно плакала и смеялась. Мне в пору ту исполнилось пятнадцать, а я уж помогал отцу, который всем заразным давал целительный бальзам, чью чудодейственную силу никто, увы, не мог оценить по достоинству, ибо все, ее принимавшие, улеглись в одну из известковых ям, которых так много было в тот год. Но, тем не менее, я вместе с отцом без страха заходил в чумной барак, чтобы хоть немного облегчить страдания умирающих. Я приносил целительный бальзам и поил им тех, кто еще мог открыть рот и прошептать «спасибо». И так день за днем, ночь за ночью, пока однажды утром я вдруг не почувствовал такое сильное отчаянье, что бросился, не различая дороги, прочь от этих горящих костров и хрипящих, умирающих тел, – и так бежал, пока не очутился на вершине холма, который мы, по странному стечению обстоятельств, называли «Голгофа». И оглядевшись вокруг, и погрозив небу кулаком, я проклял и это небо, и этот мир, да заодно и Царствие Небесное, перечислив все его прегрешения и не желая больше считать себя его верным сыном.

Священник: Вы поддались на часто случающееся искушение. Боль заставляет человека говорить то, что он не хочет и что при других обстоятельствах он никогда бы не сказал… Вот почему, силой данной мне Иисусом Христом, я снимаю с вас всю ответственность за ваши слова, сказанные вами много лет тому назад. Аминь…

Фауст: Аминь.

Священник: Доволен, сын мой?

Фауст: Я с благодарностью приму этот бесценный дар. Одна беда – вы знаете не все.

Священник: Неужто дело зашло так далеко, что надо ждать вещей похуже, чем обыкновение проклятия?

Фауст: Гораздо дальше, ваша милость.

Священник: И что же это будет?.. Убийство?.. Богохульство?.. Иль, может, вы усомнились в учении нашей веры, чья истинность не раз и не два обращала врагов Христовых в паническое бегство?

Фауст: Нет, я не усомнился в учении нашей веры. Но вот когда слова проклятий сорвались с моих губ, я вдруг почувствовал что-то очень странное, как будто там, где билось раньше сердце, зияла нынче пустота, способная сожрать весь мир.

Священник: И что же это было?

Фауст: Вы будете смеяться… Нет, ей-Богу…Я сам смеюсь уже вон сколько лет и все никак не могу остановиться.

Священник: И все же, доктор. Кто это, скажите.

Фауст: Моя душа.

Священник: Что?.. Ваша душа?.. Должно быть это шутка?

Фауст: Нисколько. Поверить в это, конечно, трудно, но дело, к сожалению, обстоит именно так.

Священник: Но как?.. Как это возможно?

Фауст: Я знаю только то, что случилось в тот день со мною и не рискую говорить о прочих. Был полдень, я стоял на вершине холма и грозил Небесам, забыв про страх и чувствуя, как пустота овладевает мною, и чей-то голос произносит мое имя и говорит – назад дороги нет, – или что-то похожее на это, а я стою, сжимая кулачки, и слезы текут по щекам. И вдруг я вижу прямо перед собой фигуру женщины, которая смеется и манит меня к себе, хотя лицо ее искажено гневом и злобой. Вы можете мне не верить, но только я тотчас же догадался, что эта женщина – моя душа. И что она уходит от меня, оставляя мне ту самую пустоту. И тогда я почувствовал вдруг, что между мной и ней разверзлась пропасть, – как будто между нами пробежала трещина, которая становилась все глубже, все ужаснее, пока, наконец, она не убедилось в том, что ей не поймать меня и тогда она издала страшный крик и исчезла, оставив после себя ужасный смрад, который поднимался до самого неба. И я упал на землю, думая, что сейчас самое подходящее время, чтобы Господу было угодно испепелить меня, чего Он к счастью не сделал.