Дом Иова. Пьесы для чтения
Йонас: Господи, Павел, но как же это так?.. (Йонатану, шепотом). Ты слышал, Йонатан? Слышал?..
Павел: Попридержи язык, Йонас, попридержи язык… Пускай об этом знают пока только вы трое. Ты, Йорген и Йонатан. Только вы трое и больше никто.
Йонатан: И больше никто?
Павел: И больше никто, Йонатан. Потому что время еще не пришло, хотя оно уже совсем близко… Вы поняли меня?
Йонас (возбужденно): Я так и знал, так и знал… Но что же нам теперь делать, учитель?.. (Оглянувшись на дверь, громким шепотом). Ведь он может нас убить… (Хихикает). Разве хватит у нас сил, если он вдруг нападет на нас?
Павел: Ах, глупые, глупые, дети… Да, неужели вы думаете, что Господь стал бы требовать от вас невозможного?.. Разве Он уже не дал вам в руки оружие, с помощью которого вы одолеете все адское воинство? Или это не я стою рядом с вами, готовый всегда прийти вам на помощь и дать вам новые силы?.. Поэтому слушайте меня, слушайте меня, Йорген, Йонас и Йонатан, слушайте меня, потому что через меня с вами говорит Тот, Кто не пожалел для вас даже своей собственной жизни… (Поманив к себе сидящих, громким шепотом). Все, чему вам надо пока научиться, это притворяться и делать вид, что вы ничего не знаете и ни о чем не догадываетесь… Улыбайтесь, когда видите их и отвечайте на вопросы, когда они вас о чем-нибудь спрашивают, как ни в чем не бывало… Будьте хитры как змеи и кротки, как голуби. Замечайте все, что происходит, и рассказывайте обо всем мне. Следите за каждым их шагом, прислушивайтесь к каждому их слову и вздоху, ловите каждый взгляд…
Пока он говорит, одна из дверей медленно открывается и на сцене появляется Йорк. Никто не замечает, как он медленно подходит и останавливается за спинами сидящих.
(Йонатану). Ты будешь смотреть за Ребеккой, Йонатан. (Йоргену). А ты – за доктором… (Йонасу). А ты, Йонас, будешь во все глаза смотреть за ними обоими. За доктором и Ребеккой, и потом опять за доктором, а снова за Ребеккой, ничего не упуская и все запоминая…
Йонас: Значит, госпожа Ребекка тоже?.. Да? Она тоже?
Павел: А ты, наверное, думаешь, что хвост кобеля может гулять сам по себе, Йонас? (Тихо смеется).
Йонас: Хвост кобеля! (Смеется).
Йонатан и Йорген смеются вслед за ним.
Йорк негромко мычит. Йонас, Йонатан и Йорген вскрикнув, оборачиваются.
Павел: О, Господи!.. Йорк!..
Йорк мычит.
Что тебе здесь надо, Йорк?.. Иди спать, Йорк, иди спать, милый… Йонас отведет тебя, пока ты не перебудил всех остальных.
Поднявшись, Йонас пытается взять Йорка за локоть, но тот вырывается и, отойдя в сторону, недовольно мычит.
Йорк!.. Йорк!.. Ты ведешь себя, как непослушный мальчишка!.. Да что это с тобой?
Йорген: Наверное, он хочет, чтобы ты рассказал ему свою историю, учитель… Ты ведь знаешь, как он любит слушать, когда ты рассказываешь ее. Да, Йорк?.. Ты ведь хочешь, чтобы Павел снова рассказал тебе про дамасскую дорогу?
Йорк негромко мычит, и кажется, что в его мычании можно разобрать слова, которые он силится произнести: «Павел… Дама-а-аск… Павел… Да-а-а-маск… Да-а-а-а-м-а…»
Слышите, слышите?.. Он говорит «Дамаск»… Ты ведь расскажешь ее, Павел?.. Мы тоже хотим послушать ее еще раз. Правда, Йонатан?
Йонатан: Да, учитель. Расскажи нам ее.
Йонас: Расскажи нам…
Йорк мычит. Йонатан тянет Йорка за руку, и тот послушно садится на пол.
Павел: Ах, вы хитрые лисы, хитрые лисы… Неужели же вы думаете, что я не вижу все ваши хитрости?.. (Сердито). Но только пусть никто из вас не думает, что это просто какая-то очередная история, которую можно услышать на каждом шагу, чтобы тут же ее позабыть ради каких-нибудь пустяков. Пусть каждый из вас помнит, что то, что однажды случилось со мной, рано или поздно случится с каждым из вас. Во всяком случае – с теми, чьи сердца еще не очерствели настолько, что с их коростой уже не сможет справиться даже божественное слово.
Йонатан: Мы помним, учитель.
Йонас: Мы помним…
Йорген: Мы помним.
Павел: Ну, тогда, надеюсь, вы не забыли, что это случилось со мной пятого Иулая, в самый полдень, когда тень уже совсем исчезла под ногами и солнце палило в полную силу, в то время как мы двигались с моими спутниками по старой дамасской дороге, направляясь в Дамаск… Наверное, мы неправильно рассчитали наш утренний переход, потому что вместо того, чтобы переждать жару в гостинице, мы оказались в пути во время самого пекла. Я шел, думая только о том, как я разделаюсь с теми, кто проповедовал назорейскую ересь и оскорблял Закон и пророков. С каждым шагом ярость моя все увеличивалась, и иногда мне даже казалось, что я слышу, как она клокочет в моем сердце, и тогда наше движение к Дамаску начинало казаться мне страшно медленным, а путь долгим, как долог летний день под палящим солнцем. Мои спутники устали и просились отдохнуть, но я подгонял их и требовал, чтобы они забыли обо всем и думали только о том, зачем мы идем в Дамаск. Так мы шли уже довольно долго, как вдруг дневной свет в моих глазах померк и я увидел перед собой сияющую фигуру, которая парила над дорогой, словно опасаясь коснуться камней, по которым ходили человеческие ноги…
Йорк негромко мычит.
Да, да, Йорк, да. Это был Он. Он. Но тогда я еще не знал этого и поэтому спросил, стараясь побороть овладевший мною страх: «Кто ты, господин? Ответь мне, кто ты? Кто ты? Кто?..» И так я спрашивал его довольно долго, а когда Он, наконец, ответил, то мне показалось, что прямо над моей головой разорвалась небесная завеса и ударила молния. Потому что Он сказал мне… Ты ведь помнишь, что он сказал мне, Йонас?
Йонас (тихо): Да, учитель. Он сказал: «Я – Тот, кого ты гонишь, Савл…».
Павел: Да, Йонас, да… «Я – Тот, кого ты гонишь и Кто изнемог от ран, которые ты нанес Мне, Кто истек кровью, от твоих ударов". Тогда я спросил Его, полный ужаса, потому что я чувствовал, что Он был во всем прав передо мною: «Разве я когда-нибудь поднимал на Тебя руку?.. Или проливал Твою кровь?.. Или исторгал из твоей груди слезы?» (Положив руку на плече Йонаса). Но Он ответил мне…
Йонас (тихо и восторженно): «Ты гнал, мучил и убивал верных моих, а значит, гнал, мучил и убивал вместе с ними и Меня…»
Павел: Да, Йонас. Так Он сказал, чтобы погрузить меня в море отчаянья, в котором я уже готов был захлебнуться и утонуть, если бы только Он не захотел моего спасения и не протянул мне Свою руку… Помните, что Он сказал мне, как только раскаянье пробудилось в моем сердце?
Йорк мычит.
Йорген (быстро): Он сказал тебе, Он сказал… Иди и проповедуй всем языкам благую весть о Том, Кто умер и вновь был воскрешен милосердием Божьим, чтобы самому стать Домом для всех верных… Домом для всех верных и… и… (Сокрушенно). Я забыл… Забыл.
Павел: Домом для всех верных и надеждой для всех надеющихся…
Йорген: Да, да. И надеждой для всех надеющихся.
Павел: Но прежде Он открыл мне все тайны неба и земли, и их было столько, что даже весь мир не смог бы вместить их, слушай он их хоть тысячу лет… И только одно он скрыл от меня – день и час Своего страшного возвращения, когда Он сядет по правую руку Отца, чтобы судить все народы… (Смолкает).
Йорк негромко мычит. Короткая пауза.
Вы знаете, что те три дня, которые я пролежал в доме одной приютившей меня семьи, Господь не оставлял меня ни на минуту, укрепляя меня своим духом и утешая наставлениями, пока, наконец, на третий день пелена не спала с моих глаз и я вновь начал видеть свет. (Глухо). С тех пор что-то стало с моими глазами. Они перестали различать краски и стали видеть все в таком ярком свете, что мне пришлось надеть черные очки, потому что иногда этот небесный свет бывает просто невыносим для моих человеческих глаз. Но это, в конце концов, не так уж и страшно. Верно, Йонас?
Йонас: Конечно, учитель…
Йонатан (неожиданно привстав, тревожным шепотом): Павел, Павел!.. (Протягивает руку в сторону двери). Сестра Ребекка… Я вижу, как она идет по коридору…
Павел: Ребекка?.. Ты уверен?
Йонатан (напряженно): Она идет по коридору… по коридору… Уже совсем близко. Мне кажется, она идет к нам. (Смолкает, вглядываясь в видимое только ему одному пространство).
Короткая пауза. Все смотрят на Йонатана.
Разве ты ее не видишь, учитель?
Павел (быстро поднимаясь на ноги): Пойдемте… Йонас, Йорген… Да, вставайте же, вставайте!..
Йонас и Йорген быстро поднимаются с пола.
Возьмите Йорка… Быстрее, быстрее!.. Идите к себе!..
Подхватив Йорка, Йонас торопливо исчезает с ним за дверью своей палаты. Вслед за ними скрывается в своей палате Йорген.
Павел (громким шепотом, вслед исчезнувшим Йонасу и Йоргену): И помните, помните, о чем мы с вами сегодня говорили!.. (Исчезает).
Йонатан (громким шепотом): Она уже близко!.. (Остановившись на пороге своей палаты, едва слышно). За дверью. (Исчезает).
Почти сразу же вслед за этим бесшумно открывается дверь, пропустив сестру Ребекку. Легко звеня ключами, она не спеша проходит по сцене, заглядывая через стекла дверей в палаты, затем возвращается и садится за стол, положив перед собой какие-то бумаги.
Долгая пауза, наполненная сумраком, тишиной и едва слышным шелестом переворачиваемых страниц.
Наконец свет медленно гаснет, погружая сцену во мрак.
Картина четвертая
Иерусалим. Комната Павла. Сцена вновь залита ярким светом, который не то действительно падает с неба, не то символизирует внутреннее состояние души Павла, переставшего различать все краски мира и чувствовать его плотность.
На циновке, лежащей на полу, сидит Павел. Руки его бессильно опущены, лицо поднято к небу, глаза закрыты. На его коленях – разложенная туника, которую он незадолго до этого зашивал.
Бесшумно ступая, в помещении появляется Петр. Какое-то время он смотрит на сидящего, затем молча опускается на одну из низеньких скамеечек, возле стены. Долгая пауза, в завершение которой Павел открывает глаза и слегка повернув голову, какое-то время смотрит на сидящего Петра.
Петр: Прости, если помешал тебе, брат… Йоханан сказал, что ты давно ничего не ел… Что скажешь насчет бобовых лепешек?.. Иногда стоит съесть небольшой кусочек, даже если не чувствуешь голода.
Не отвечая, Павел принимается за штопку. Долгая напряженная пауза. Павел шьет.
(С горечью). Неужели мы, в самом деле, не можем жить в мире, брат?.. Разве не следует нам держаться вместе, неся чужие немощи, как это требует от нас заповедь любви?.. Посмотри, – ты набросился на Иакова, оскорбил старшего Йоханана, довел до слез Мальву, высмеял Феста так, словно все они тебе не братья, а твои злейшие враги…
Павел (не отрываясь от штопки): Если ты пришел, чтобы оправдать грубости Йоханана и Феста, Кифа, то это совершенно лишнее. Все видели, что они первыми набросились на меня, стоило мне только открыть рот… (С раздражением). Словно базарные торговки, не выслушав и четверти того, что я собирался им сказать…
Петр: Но ты говорил ужасные вещи, брат.
Павел (оторвавшись от штопки, ядовито): Уж не такие ли, что они давно уже сбились с пути и идут, блуждая в темноте, не в ту сторону?.. Неужели, ты, действительно, думаешь, что это говорил какой-то Павел, Кифа? Как бы он, по-твоему, осмелился вдруг говорить такие вещи, этот навозный жук, этот грязный глиняный горшок с нечистотами, если бы эти слова не вкладывал в его сердце сам Господь?..
Петр молчит.
(Перекусив нить и расправив в воздухе ткань). Видишь?.. (Негромко смеется). Готов побиться об заклад, что ты не найдешь, где здесь была прореха, даже если подойдешь совсем близко. (Любуясь тканью) Мне кажется, я мог бы стать искусным штопальщиком и зарабатывать этим много денег, вместо того, чтобы заниматься тем неблагодарным делом, к которому призвал меня милосердный Господь… Ты ведь, кажется, тоже прекрасный штопальщик, Кифа?.. И, наверное, мог бы и меня легко научить секретам своего искусства, если бы только захотел?
Петр молчит. Короткая пауза.
(С деланным изумлением). Как?.. Ты никогда не брал в руки иглу и не смог бы заштопать даже маленькую прореху?.. Почему же ты тогда удивляешься, что одному Господь открывает больше, а другому меньше? Что тому Он дает знать тайны неба, а у другого отнимает даже то, что тот знал прежде? Этого научает искусно владеть иглой, а другого оставляет до поры щеголять своим богатством и без стеснения ходить в расшитых одеждах?.. Разве это не так же справедливо, Кифа, как и то, что одних ждет впереди райская прохлада, а других адский огонь?
Петр молчит. Какое-то время Павел штопает, наконец, оставив шитье, опускает на колени руки и неподвижно застывает, глядя перед собой. Пауза.
(Глухо). Мне душно здесь, Кифа… Ах, если бы ты только знал, как мне душно среди этих камней и этих слов, которые вы не устаете громоздить друг на друга вместе с Йохананом и Иаковом… Как будто все они сейчас поднимутся и навалятся на тебя, чтобы завалить, раздавить, задушить… Здесь давит даже небо. А я хочу вернуться в Вифинию, где такой простор, что кружится голова, и кажется, что ты летишь над землей, как свободная птица. (Неожиданно мягко, почти мечтательно). Знаешь, когда идешь по дороге из Антиохии в Ефес, то чудится, будто сам Господь идет рядом с тобой, потому что ему, конечно, больше пристал этот простор и это бескрайнее небо, чем все эти узкие улочки и каменные дворы вашего Иерусалима. Кажется, что даже кошки ходят здесь, опустив голову, что уж тогда говорить про людей. (Вновь возвращаясь к штопке, ворчливо). Только не говори мне, пожалуйста, что человек сам носит в своем сердце тесноту или простор, потому что, помнится, мне это уже говорил кто-то из вас, вот только не помню кто. Быть может, это был даже ты, Кифа, ведь ты же любишь повторять вещи, которые известны всем.
Петр (поднимаясь со скамьи): Боюсь, что сегодня, брат, мне как раз представилась возможность сказать тебе то, что я еще не говорил.
Небольшая пауза. Оторвавшись от штопки, Павел молча смотрит на Петра.
(Негромко). Странный сон приснился мне сегодня под утро, брат. О нем я хотел рассказать тебе… Ты ведь не прогонишь меня, потому что я беспокою тебя такими пустяками?
Павел: А я и не знал, что ты придаешь значение сновидениям, Кифа… (Возвращаясь к штопке, насмешливо). Что ж, рассказывай, рассказывай свой сон. Или мы с тобой не умелые отгадчики? Разгадываем тайны небес, так почему бы нам не разгадать заодно и твое сновидение?
Петр: Тогда представь себе базарную площадь, брат. (Медленно идет по сцене). Представь себе толпу, собравшуюся вокруг какого-то человека, который стоит на коленях прямо в пыли, окруженный галдящим народом… (Глухо). Он весь кровоточит, этот несчастный, да так, что вся его одежда пропиталась кровью и сам он походит, скорее, на овцу, с которой только что содрали шкуру, чем на человека… А потом он упал и стал молча кататься по земле, потому что боль, которая терзала его, наверное, была просто невыносима, хотя еще невыносимее было то, что все, кто толпился вокруг него, хотели, чтобы он поскорее ушел отсюда прочь, потому что в их глазах он был нечист. Вот почему все эти люди, которые собрались вокруг, кричали, чтобы он поскорее убирался, тогда как он все медлил и медлил, ибо сама мысль об изгнании была в тысячу раз страшнее любой боли…
Отложив шитье, Павел молча и без выражения смотрит на Петра. Короткая пауза.
(Негромко). Прости меня, брат, но мне почему-то показалось, что будет правильно, если мы скажем тебе о том, что мы видели сегодня. А видели мы все, что этим человеком был ты… Я говорю, "видели", потому что кроме меня этот сон, к несчастью, приснился сегодняшней ночью еще Йоханану и Мальве.
Павел: Йоханану и Мальве? (Вновь откладывая шитье) Ты сказал, Йоханану и Мальве, Кифа? Тебе, Йоханану и Мальве вдруг приснился один и тот же сон, где я лежу окровавленный, а мои собратья гонят меня прочь и швыряют в меня грязью?.. (Негромко смеется). Мне кажется, что для того, чтобы растолковать этот сон тебе не требуется никаких особых усилий, Кифа. Достаточно было бы спросить Йоханана. Вот уж кто, должно быть, обрадовался, когда увидел во сне кровоточащего Павла. (Смеется сквозь зубы) Наверное, он и сам не отказал себе в удовольствии огреть меня палкой или швырнуть мне в глаза песком… (С ядовитой насмешкой, сквозь зубы). Впрочем, я его понимаю. Трудно любить того, кто мешает тебе уснуть и жужжит над ухом, как надоедливая муха. (Вздрагивает от начавшейся вдруг мелкой дрожи). Ты ведь тоже ненавидишь меня, верно? Вместе со всеми вашими братьями, которые считают Павла исчадьем ада, покушающимся отнять у них их Иисуса, так словно это какая-то вещь, которую можно отнять или присвоить? (Дрожа) Я ведь уже давно заметил, что они разговаривают со мной, словно я одержим слабоумием, хотя было бы гораздо лучше, если бы они посмотрели, чем они сами заняты здесь, в вашем хваленом Иерусалиме?.. Или они, в самом деле, думают, что он наказывал им строить дома или шить одежду для пресвитеров, или собираться, чтобы без конца вспоминать, что Господь говорил, когда был вместе с ними? (Издевательски смеется) Хорошее дело – собираться, чтобы вспоминать, что он говорил вам двадцать лет назад и не слышать того, что он говорит сейчас, когда время уже на исходе, и следующего дня уже может не быть!.. Лучше бы вы поучились у язычников, которые каждое утро просыпаются в ожидании его пришествия и ложатся спать, не надеясь дождаться следующего дня! (Сотрясаемый дрожью). Или у Павла… который за последние три года… не потратил на себя ни одной драхмы… и у которого нет не только смены одежды… но даже мешка, где ее можно было бы хранить… Или ты надеешься… что Господь придет к тем… кто одевается в льняные одежды и откладывает… деньги… на свое погребение?.. Тогда… боюсь… тебе… действительно… придется… долго ждать, Кифа… Долго… долго ждать…
Петр: Постой, постой, брат… Ты весь дрожишь… Может тебе лучше лечь?
Павел: Пустое… Сейчас это пройдет.
Петр: Я принесу воды
Павел (быстро) Нет!.. Останься… (Стуча зубами). В конце концов, это всего лишь глупый приступ, который посылают нам небеса, чтобы мы не слишком заносились. Он похож на обыкновенную лихорадку, от которой легко избавиться с помощью сушеного корня белого винограда… Вся беда в том, что когда это случается, мне начинает казаться, что у меня под ногами открывается бездна, в которую сейчас провалится весь мир. (Глухо). Мне, наверное, не следовало говорить тебе это, Кифа…
Петр: Это всего лишь болезнь, брат. Тут нечего стыдиться.
Павел (сотрясаемый дрожью): Да, Кифа. Всего лишь болезнь, которая делает тебя ничтожным, как пылинка и бросает в колодец, у которого нет дна… (Стыдясь своей слабости). Если можешь, то дай мне руку…
Подойдя, Петр протягивает Павлу руку.
(Почти с ужасом). Держи меня, Кифа. Не дай мне упасть…
Не отпуская руку Павла, Петр опускается на скамейку. Небольшая пауза.
(Преодолевая дрожь, издалека). Иногда мне тоже кажется, что все, что я делаю – это борюсь сам с собой. С тем Павлом, который жил когда-то в Тарсе, в квартале горшечников, у Южных ворот, возле старой синагоги. С Павлом, который так хорошо знал Тору, что мог без запинки прочитать наизусть любое место, когда приходил его черед читать. Который ни разу не нарушил ни одного требования Закона, потому что никого не любил так сильно, как Того, Кто вывел его народ из египетского плена… Иногда мне кажется, что Он и сейчас зовет меня вернуться и подняться по ступенькам храма, чтобы обнять меня… (Дрожа). Думаешь, я не знаю, о какой крови ты говоришь, Кифа?.. Той, что приснилась тебе и Йоханану?.. Ты ведь и сам это знаешь, Кифа… (Быстро, не давая Петру ответить). Только молчи, молчи и не говори ничего, если не хочешь, чтобы у меня раскололась голова… (Глухо). Кровь, которая льется, когда режут по живой плоти и которая вопиет к небу, потому что даже Сам Всемогущий не знает, как безболезненно отделить Павла от его народа… (Быстро). Молчи, молчи, если не хочешь, чтобы мы упали с тобою вместе в эту бездну, так что не останется и следа…
Петр с состраданием смотрит на Павла, который какое-то время бормочет что-то и едва слышно стонет, раскачиваясь. Небольшая пауза.
(Негромко) Или ты думаешь, что мне никогда не снятся сны, Кифа? Или что я потерял память и позабыл, как звали моих родителей и как выглядел дом, в котором я родился?.. Ты думаешь, легко мне помнить лица моих братьев и сестер, которые отказались от меня и прокляли саму память обо мне?.. Анна, Рувим, Мариам, Йегуда, Двора… Или ты думаешь – я забыл, как мы ездили в Иерусалим, и как светилась под носом корабля вода и скрипела палуба? Как мы ночевали на расстоянии двух часов пути от Иерусалима, и Йегуду укусила змея, так что мы вынуждены были выхаживать его и поэтому опоздали на Песах?.. Как отец помогал мне подняться по ступеням Храма, которые казались мне тогда огромными, словно созданными для каких-то великанов, и как гудело и трещало во дворе жертвенное пламя, жар от которого опалял кожу даже на таком большом расстоянии?.. Думаешь, я забыл все это, Кифа?
Небольшая пауза.
Несколько лет назад мне случилось проходить мимо Тарса, и я решил заглянуть туда, чтобы проведать своих родных. Иногда, Всевышний вкладывает нам в сердце такие желания, которые кажутся нам и добрыми, и благочестивыми, тогда как Он только проверяет этим нашу верность Ему самому… Мне удалось увидеться только с одной Мариам, которая даже не пустила меня не порог. Она сказала мне, прячась за дверью, что наши родители умерли, проклиная день и час моего рождения. Не знаю, может быть так оно и было, во всяком случае, сама она не нашла для меня никаких других слов, кроме проклятий… Последнее, что я слышал, уходя прочь, как она проклинала меня и моих детей до десятого колена. Это был неплохой повод поблагодарить Господа за то, что он не дал мне семейного очага, а сам стал моей семьей, моим домом, моим очагом… (Издали) Только не надо смотреть на меня с такой жалостью, Кифа. Лучше вспомни Авраама. Или это не он сказал Богу, когда Тот повелел ему принести в жертву своего единственного Ицхака: я готов, Господи?.. Разве это не он собрал сухой хворост и связал мальчику руки, ожидая от небес только знака?.. Ты ведь не думаешь, что у меня не хватит духа пойти вслед за ним?
Петр: Тише, тише, брат. Слава Всевышнему, что Он отвел руку Авраама и не дал ему принести эту жертву, видя его готовность и веру.
Павел (резко): А если бы Он дал?.. Что если бы Он дал, Кифа?.. Что бы ты говорил сейчас, если бы Он не отвел тогда его руку, а дал бы свершиться тому, что Он требовал?.. Неужели, ты и вправду думаешь, что Бог только грозит нам и никогда не исполняет своих угроз?.. Тогда ты плохо Его знаешь, Кифа… Пусти! (Вырывая свою руку из руки Петра). Потому что Он приходит, чтобы крушить человеческую гордыню, в ярости, словно океан, который набрасывается на хрупкие суденышки, ломая им весла и пуская на дно, а вовсе не для того, чтобы тратить время на пустые разговоры, от которых нет никакого прока…
