Дом Иова. Пьесы для чтения

Пастор: Только то, что, невзирая на все заблуждения своих последователей, Христос не был ни католиком, ни протестантом, ни православным.

Николсен: Браво, господин пастор!.. (Негромко аплодирует). Вы великий человек, и я собираюсь немедленно выпить за ваше здоровье.

Пастор: Удивительно, но почему-то мне тоже пришла в голову эта самая мысль … Давайте спросим господина Брута, что он думает по этому поводу?.. Господин Брут…

Подвинув два стаканчика, Брут молча наливает.

Николсен: Похоже, вы тоже великий человек, господин Брут.

Брут (мрачно). В последнее время мне так почему-то не кажется.

Пастор: Тогда во славу Божью! (Пьет).

На пороге бильярдной появляется Бандерес, и вслед за ним – Осип.

Эпизод 16

Бандерес (громко): Партия!

Пастор (поперхнувшись): Пресвятая Дева Мария! Так можно напугать человека до смерти!.. (Повернувшись). Бандерес!

Бандерес: Простите, ваше преподобие! (Сняв шляпу и склонившись, подходит к Пастору под благословение).

Пастор (благословляя Бандереса): Ну, разве можно так орать?.. Ревешь, как иерихонская труба.

Бандерес: Виноват.

Осип (возвращаясь к своим картам): Это он от радости, что выиграл у меня две партии.

Бандерес: Это я от радости, святой отец… Может, хотите сыграть?.. Я дам вам фору.

Пастор: Ах ты, неугомонный человечек!.. Ну-ка иди сюда, разбойник, иди сюда бедная душа. (Заставляет Бандереса встать на колени, положив ему ладонь на голову). Вот он, истинно райский житель, не в пример всем нам. Уж будьте уверены, что он войдет в Рай с кием и мешком с шарами, и Бог не прогонит его, потому что Бог ценит простоту и доверчивость, а не Суммы теологии, от которых в голове рождаются одни только нелепые вопросы. (Отпустив Бандереса, идет по сцене, нетвердо ступая). Нам всем бы следовало поучиться у него, потому что он лучше всех нас понимает язык, на котором с нами разговаривает Бог, чьи истины просты, как закат солнца или как ветер, дующий с моря… Возьмите, хотя бы, вот этот бильярд, которым Бог хочет сказать нам, что между людьми самими по себе не больше разницы, чем между этими бильярдными шарами, и только присутствие Божье делает нас непохожими друг на друга, потому что одних Он загоняет в лузы, других бьет о борта, срывает со своего места, стучит друг о друга, гоняет по всему полю и заставляет кружиться, чтобы потом оставить нас на бильярдной полке в ожидании часа Страшного суда, о который мы тоже не знаем ничего достоверного, ибо в глазах Божьих мы всегда будем только бедными бильярдными шарами, между которыми, на самом деле, нет никакой разницы.

Бандерес всхлипывает, потом плачет, закрыв лицо шляпой.

Розенберг: С таким красноречием вам бы следовало работать в похоронном бюро… Смотрите, вы даже бедного Бандереса довели до слез.

Пастор: Если человек еще в состоянии пролить слезу, это значит, что он еще может надеяться на благоприятный исход, чего о вас я сказать пока не могу, господин Розенберг… (Бандересу). Не стесняйся, сын мой. Плачь. Рыдай. Голоси во все легкие. Взывай. Умоляй. Проси. И Бог недолго заставит тебя ждать, если твои слезы искренни и мольбы идут из самого сердца…

Бандерес (поднимаясь с колен): Я хочу дать обет, святой отец.

Пастор: Прекрасно, сын мой… Прекрасно.

Бандерес: Я дам обет Деве Марии всегда давать своему противнику фору в два шара… Вы думаете, два шара будет достаточно?

Пастор: Я думаю, что два шара – это хорошая фора.

Бандерес: Я тоже так подумал, святой отец.

Пастор: Мне кажется, ты принял прекрасное решение, сын мой. Теперь тебе надо присесть и помолиться Богу, чтобы Он услышал тебя и наградил твердостью сдержать твое прекрасное обещание!

Бандерес: Я так и сделаю, святой отец. (Садится за дальний столик и, сложив перед собой руки, погружается в молитву.)

Небольшая пауза, в продолжение которой Пастор, нетвердо ступая, подходит к висящей на стене шарманке.

Пастор: А вот и наша красавица… (Николсену). Знаете, что это за инструмент, господин корреспондент?

Николсен: Я как раз собирался вас спросить. Мне сказали, что вы знаете о ней кое-что интересное.

Пастор: Кое-что, кое-что, господин корреспондент… Ты позволишь, Брут?..

Брут: Если только ваше преподобие не станет снова швырять ее на пол.

Николсен: Позвольте…

Пастор: Нечего, ничего, милый. (С трудом снимает шарманку со стены). Просто всякий раз, когда поднимаешь что-нибудь тяжелое, надо вспомнить своего Господа, который нес свой крест – и тебе сразу станет легче… (Надев ремень шарманки на шею, Николсену). Видите, какая роспись?.. Это просто чудо. Вот город Миггидо, возле которого предопределено свершиться Армагеддону… Видите?.. А вот тут из расщелин и пещер уже поднимается адское воинство, тогда как здесь с небес спускаются ангелы небесные во главе с архистратигом Михаилом, чтобы положить конец царящему на земле злу… (Осторожно поворачивает ручку шарманки).

Небольшая пауза. Шарманка играет.

(Перестав играть). Все дело в том, что один довольно поздний еврейский мидраш, который мне удалось раскопать, рассказывает, что эту шарманку сделал сам великий Ицхак бен Йозеф Великолепный из Праги, получив во сне повеление от Всемогущего сделать инструмент, которому бы не было равного во всем мире… Легенда рассказывает, что рав Ицхак создал ее в одну ночь, окропив ее своей кровью, а ангелы летали над его головой и помогали ему, так что на рассвете эта шарманка была готова… Она обладала целой кучей удивительных свойств, но самое главное, конечно, было не это. Главным было то, что Всемогущий обещал Ицхак бен Йозефу, что придет день, когда эта шарманка заиграет сама по себе, без помощи человеческих рук, и это будет значить, что полнота времен, наконец, исполнилась, и на земле родился Машиах, который вытрет все слезы и исцелит все болезни…

Николсен (несколько озадачен): А разве Машиах еще не пришел?

Розенберг: Это спорный вопрос, господин корреспондент.

Николсен: Вы так думаете? (Пастору): Вы слышали, господин пастор?

Пастор (снимает с плеча ремень шарманки и отдает ее Николсену, который возвращает ее на место): Не хотелось бы огорчать господина Розенберга, но если внимательно посмотреть в корень вещей, то окажется, что найти какую-нибудь серьезную разницу между теми, кто думает, что Мессия уже пришел и теми, кто все еще ждут его прихода, довольно сложно. (Опустившись на ближайший свободный стул, сердито). Потому что какая, в сущности, может быть разница, если мы все по-прежнему сидим по уши в дерьме и ждем, когда нас, наконец, из него вытащат, не в состоянии самостоятельно пошевелить для своего спасения даже пальцем?.. Или, может, господин Розенберг полагает, что для такого важного дела, как спасение, обязательно должна быть соответствующая форма?.. Ну, тогда я скажу ему на это, может быть немного грубо, что Бог плевать хотел на все формы, так что если мы действительно доверяем Его мудрости, то нам должно быть тоже совершенно наплевать, вытащит ли Он нас из дерьма с помощью Торы, Аугсбургского вероисповедания или щипчиков для орехов… (Не давая Розенбергу открыть рот, громко). На-пле-вать!

Вербицкий (примиряюще, слегка показавшись из-под газеты): Господа, господа… Ну как вам только не надоест. Лучше послушайте, что пишут в газете. Волосы встанут дыбом. Четырнадцатилетний подросток изнасиловал свою бабушку после того, как она отказалась купить ему новую доску для скейтборда.

Пастор (поднимаясь со стула): Что и требовалось доказать!.. (Подходя к стойке). Налей-ка мне за счет заведения, Брут…

Брут: Мне кажется, вам уже достаточно, господин пастор.

Пастор: Наливай, наливай, скупердяй… Бог знает, когда надо остановить своего верного слугу, чтобы он устоял на путях погибели!.. Ну что ты ждешь, маловер?

Брут наливает. Короткая пауза.

(Взяв стакан). Какое все-таки это нелепое создание, которое носит имя «человек»! Он может обнять в своей маленькой голове все бытие или полюбить своим маленьким сердцем весь мир, а может пожалеть своему ближнему полстакана какого-то грошового виски, от которого на следующий день наверняка будет страшная изжога… Это я про тебя говорю, Брут.

Брут: Я догадался.

Пастор: Во славу Божью. (Пьет).

Брут: Аминь.

Пастор (поставив на стойку стакан): А вот теперь, кажется, я чувствую в себе силы довести до вашего сведения кое-что важное.